С девяти до пяти Родни был дотошным и въедливым помощником окружного прокурора, зарабатывающим хлеб насущный на ниве закона. Вечером же он становился носящимся сломя голову гурманом в синих джинсах. Челноком, снующим туда-сюда в заставленной медными кастрюлями кухне, с супрефектом в лице малышки Линды.

Родни, открывший дверь, держал в руках бутылку с "Брунелло ди Монтальчино", а из-за его спины, с кухни, доносились запахи томата, чеснока, свежих грибов, моззареллы и феттучине.

— Почти что вовремя, всего на час опоздал, — ухмыльнулся Родни. — Что, новые убийства в нашем Вавилоне?

— Да, одно серьезное, а кроме того труп в возрасте тридцати.

— Это мне нравится. Оптимальный возраст. Тридцать и ниже.

— На этот раз ты ошибаешься, трубадур уголовного кодекса. Убийство состоялось более тридцати лет назад.

— Ну, тогда он отпет и похоронен. Ничего менее интересного и придумать нельзя. — Родни откупорил бутылку — пахнуло запахом кремня и спелого винограда из Тоскани. Марчетти проследовал за ним на кухню.

— Труп-то может быть и мертвый, да вот убийца очень даже живой. — Марчетти вытряхнул на стол завернутую в какую-то прокурорскую бумагу салями. Изобретательная Линда, миловидная девушка со смуглой кожей капуцина и миндалевидными глазами, тут же подхватила ее и начала резать в салат.

— Не-е, если этот парень не совершает убийство раз в каждые тридцать лет, он мне абсолютно неинтересен. Мой реестр судебных дел и без того переполнен. На, возьми, Линда. — Родни передал ей бокал красного вина. — А как там твое дело с убийством маникюрши? Газеты прямо-таки тащатся от него.

— Ну, мне кажется, оно связано с тем самым преступлением, о котором я тебе говорю.

— О'кей. Выкладывай проверенные факты, чтобы можно было ставить вопрос на обсуждение. — Родни бросил свежего базилика в закипающую кастрюлю с плавающими в ней грибами и луком.

— Сценарий таков. Некий малый, взявшийся невесть откуда, пришедший на своих двоих из лесов, устраивается работать лесорубом. Очень славно управляется с другом-топором. Становится лучшим приятелем сына богатого лесозаводчика. В один миг они становятся не-разлей-вода, живут вместе в доме хозяев или в сторожках на лесоповале. Ни дать ни взять два брата. Малый без прошлого прокладывает себе дорожку в семью и, надо признать, проявляет недюжинную изворотливость в этом деле. И вот в один прекрасный день это самое происшествие. Никто, как он думает, ничего не видел. Сын хозяина оказывается распиленным пополам, а его лучший друг, якобы пытавшийся прийти на помощь, получает рубленую рану топором. Никто не может разобраться толком, что именно произошло, да и не пытается. Убитые горем родители, христиане-сцентисты, усыновляют раненого чужака, и все забыто, все быльем поросло, все шито-крыто. Они посылают его в колледж, дают ему кусок от своего лесного пирога.

— О, охотничья история в духе Пола Буньяна! — Родни посолил приправу. Буффало проигнорировал его выпад.

— Но, оказывается, настоящий сын лесозаводчика вел дневник. Последняя запись, датированная днем как раз накануне происшествия, показывает, что настоящий сын стоял перед типичной подростковой дилеммой, изливаемой в таких случаях на бумагу. Он догадался, что его лучший друг обкрадывает отца, вот те раз! Но ведь если он наябедничает, отец взашей выгонит его лучшего друга из лагеря, из дома, вычеркнет из их жизни. А вдруг он прав? Отпрыск набожного семейства, имеющего представления о чести и бесчестии, сынок решает поймать друга с поличным. Однако на следующий день он красиво распилен на две части на лесозаводе. Лесоруб, обнаруживший его тело, говорит теперь, что это не могло быть несчастным случаем. Говорит спустя треть века. По его словам, будущий приемный сын сам нанес себе рану топором.

— Почему он молчал до сих пор?

— Никто не спрашивал.

— А как же дневник оказался найденным только сейчас?

— Старый лесоруб, не разумеющий грамоте, обнаружил его, заглянув в сторожку, где жили парни, забрал и держал его у себя, даже не понимая, что это такое. Я думаю, что родители — не богобоязливые христиане, живущие в глуши канадских лесов, даже представить себе не могли, что это было убийство. Им такое и в голову не пришло!

— Так где же был этот изобличающий документ все это время?

— Я тебе сказал. В глубине лесов, в Канаде. Где старый буян-лесоруб хранит номера "Плейбоя".

— А тогда как же тебе удалось заполучить эту решающую улику?

— Я получил ее в обмен на два свежих номера "ХАСЛЕРА" с фотографиями шикарных девочек.

— Очень мило, Буффало. В самом деле, забавно. Пойдем в гостиную, салат готов.

Буффало, Родни и Линда уселись за стол. Родни продолжал задавать вопросы:

— Так что же собирается делать со всеми этими уликами нью-йоркский департамент полиции?

— Этот парень, вынырнувший из глуши канадских лесов, не оставил после себя никаких документов, кроме свидетельства об усыновлении. — Буффало поддел вилкой феттучине. — Он становится магнатом-лесозаводчиком, потом совершенно неожиданно женится на дочери владелицы поместья с Юга Штатов. Прием грубый, но безошибочный. Он поднахватался кой-каких манер, приобрел некоторую светскость и прикатил в Нью-Йорк, совсем как Джей Гоулд в пятидесятые годы прошлого века: полная неразборчивость в средствах, никаких моральных ограничений, — все как тогда, только на этот раз уже в середине восьмидесятых двадцатого века. Разумеется, он круто пошел в гору. Обзавелся собственным небоскребом.

Буффало поковырял вилкой в салате. Родни показалось, что все сказанное странным образом знакомо ему.

— Со стороны звучит как современная история про Золушку. — Линда работала редактором в журнале " Эснс".

— Детка, я забыл чесночный хлеб, будь добра…

— Разумеется. Между прочим, и пищу, и образ жизни я делаю по журналам, — улыбнулась Линда и унеслась в кухню.

— Буффало, что ты дальше намерен делать с этим материалом? Между нами.

— Я собираюсь с ним на вершину Беддл-Билдинга, но нуждаюсь в связи с этим в помощи окружного прокурора.

Родни уронил вилку и расплескал бокал "Монтальчино".

— Ты спятил, Буффало! Я и слышать об этом не желаю, пока ты не оформишь все официально. А потом преступление с таким сроком давности! Без прямых свидетелей и горюющих родственников, заинтересованных в иске дела, оно даже до суда не дойдет. Тем более если оно бьет по репутации богатейшего и известнейшего в Нью-Йорке финансового воротилы, окруженного армией адвокатов, у которых за плечами школа тяжб, не имеющая себе равных в Америке. Ты совершенно спятил! Единственное место, за которое можно уцепить такого крутого парня, как Кингмен Беддл, так это неуплата налогов, если такая имеет место быть. То, для чего мы использовали Рико! Кингмен Беддл! — Родни потряс головой. — Убийца с топором! Распиливатель тел! Ты натуральныйпсих!

— Ладно. Но у меня есть еще кой-какие интересные совпадения.

— Не желаю ничего слышать. Я не могу заниматься таким делом официально. — Родни отпихнул в сторону большой пакет, который протянул ему Буффало.

— Понимаешь, — прошептал он Буффало, — я знаком с Кингменом Беддлом.

— Что? Ты тайком работаешь на Беддла? — Марчетти чуть не потянулся за пистолетом.

— Не я, мой отец.

— Что, твой отец банкир, инвестор?

— Нет, мой отец швейцар у Кингмена Беддла. Я вырос на плантации его первой жены. — Последнее слово буквально застряло у Родни в горле.

Буффало онемел. Он ударил себя ладонью по лбу и откинулся на спинку стула.

— Надо ли это понимать так, как тебе не терпится перейти к спумони? — тут же прокомментировал Родни. У себя в кабинете прокурора Родни прослыл большой язвой. — Пойми, Буффало, я не хочу ссориться с тобой, но у меня есть кой-какие виды на карьеру, и я не хочу их с ходу растерять.

— Я уже спокоен. Просто я решил, что моя миссия — остановить этого человека. И тут вдруг узнаю, что твой отец — его слуга и, может быть, поверенный во всех его тайных делах…