Сделав такое заявление, Антония с высоко поднятой головой вышла из комнаты, оставив отца и тетку в состоянии неописуемого удивления.

Лесничий первый овладел собой; впрочем, в его голосе еще слышался с трудом подавляемый гнев, когда он повернулся к невестке и сказал:

— Хороших дел натворил твой сынок, Регина! Теперь и Тони хочет, чтобы ее любили, и вбила себе в голову какие-то романтические бредни! А что касается Вилли, то, судя по всему, он уже стал настоящим романтиком. Мне кажется, что второе предложение он сделал сам.

Регина не обратила внимания на этот намек и возразила:

— Ты как будто относишься к этому с юмором, я же воспринимаю иначе.

— Это не поможет! Если такой пай-мальчик начинает бунтовать, то в большинстве случаев дело оказывается безнадежным, особенно если он влюбился. Однако интересно будет посмотреть, каков-то Вилли влюбленный; это, должно быть, — презамечательное зрелище!

Вскоре появился Виллибальд. Он уже знал о приезде матери и приготовился к сцене, так как понимал, что ее неожиданное появление в Фюрстенштейне могло быть вызвано только чем-то особенным. На этот раз он не попятился со страху, как два месяца назад, когда сунул розы в карман, а решил вступить в неизбежную борьбу.

— Твоя мать приехала, Вилли, — начал лесничий. — Ты, конечно, очень удивлен тем, что видишь ее здесь?

— Нет, дядя, это меня не удивляет. — Молодой человек даже ре собирался подходить к матери.

Та стояла перед ним подобно черной туче и заговорила грозным голосом:

— Так ты знаешь, почему я приехала?

— По крайней мере, догадываюсь, мама, хотя не понимаю, как ты могла узнать...

— Да обо всем напечатано в газетах и, кроме того, Тони сказала нам все!... слышишь? Все!

Она произнесла последнее слово буквально уничтожающим тоном, но от этого Виллибальд не утратил самообладания, а спокойно ответил:

— Значит, мне нет надобности рассказывать. Я хотел сегодня же поговорить с дядей.

Это было уж слишком! Грозовая туча разразилась такими громом и молнией, что Вилли ничего больше не оставалось, как провалиться сквозь землю. Однако он только нагнул голову, чтобы пропустить налетевшую бурю, а когда наступило минутное затишье, выпрямился и сказал:

— Мама, теперь дай мне сказать. Мне очень жаль, что я должен причинить вам огорчение, но я ничего не могу изменить. В этой дуэли я не виноват так же, как и Мариетта. Ее преследовал нахал, я заступился за нее и проучил негодяя, а он прислал мне вызов, который я не мог отклонить. В том же, что я люблю Мариетту, я должен просить прощения только у Тони, и я сделал это сразу же, как только приехал. Она все знает и восприняла все спокойно. Мы расторгли наш союз добровольно, а не так как заключали.

— Ого! Теперь он уже нас упрекает! — рассердился лесничий. — Мы не принуждали вас, вы могли и отказаться, если не нравились друг другу.

— Мы и отказались, благо, еще не было поздно. Тони тоже убедилась, что одной привычки для брака мало, а однажды узнав, в чем заключается счастье, конечно, всякий захочет его получить навсегда.

Регина фон Эшенгаген подскочила, будто ее ужалила змея; ей еще не приходило в голову, что за первой помолвкой, теперь уже уничтоженной, могла последовать вторая; об этом ужаснейшем из всех ужасов она вовсе не подумала.

— Получить? — повторила она. — Что ты хочешь получить? Не должно ли это значить, например, что ты собираешься жениться на этой Мариетте, на этой...

— Мама, прошу тебя о моей будущей жене говорить другим тоном! — остановил ее Вилли так спокойно и решительно, что рассерженная женщина в самом деле замолчала. — Тони вернула мне свободу, значит, моя любовь к Мариетте больше не преступление; а репутация Мариетты безупречна, в этом я убедился. Тот, кто станет оскорблять ее, будет иметь дело со мной, будь это даже моя родная мать!

— Гляди-ка, гляди, как расхрабрился! — пробормотал лесничий, в котором чувство справедливости уже одержало верх над гневом.

Но грозная мамаша была далека от того, чтобы внимать чувству справедливости. Она воображала, что уничтожит сына одним своим появлением, а он осмеливался проявлять такое неслыханное упорство! Именно его мужественное поведение особенно выводило ее из себя; оно служило доказательством глубины и силы чувства, заставившего его так перемениться.

— Я избавлю тебя от необходимости воевать с родной матерью, — сказала она с безграничной горечью. — Ты — совершеннолетний, владелец майората, я не могу препятствовать тебе; но если ты в самом деле введешь в Бургсдорф эту Мариетту Фолькмар, то я уйду.

Виллибальд вздрогнул и сделал шаг назад.

— Мама, ты говоришь это под влиянием гнева! — горячо воскликнул он.

— Я говорю совершенно серьезно. Как только комедиантка в качестве хозяйки переступит порог дома, где я тридцать лет прожила в страхе Божьем и где надеялась и уснуть вечным сном, и я покину его навсегда. Выбирай между ней и матерью!

— Регина, не доводи дела до крайности! — попытался успокоить ее Шонау. — Ставить такое жестокое условие — значит, подвергать бедного Вилли пытке.

Регина не слушала его доводов; она, бледная, с побелевшими губами, не сводя взгляда с сына, все время повторяла:

— Решай же: она или я!

Виллибальд тоже побледнел; его губы горько задрожали, когда он сказал тихо и печально:

— Это жестоко, мама! Ты знаешь, как я люблю тебя и какое горе ты причинишь мне, если уйдешь. Но если ты в самом деле так жестока и требуешь, чтобы я выбрал, то... я выбираю невесту.

— Браво! — воскликнул лесничий, совершенно забыв, что и он был в числе оскорбленных. — Я могу сейчас сказать то же, что недавно сказала Тони, — ты только теперь начинаешь мне нравиться, Вилли. Право, мне жаль, что ты не будешь моим зятем.

Регина не ожидала такого исхода; она твердо рассчитывала на свое прежнее влияние, но теперь ей стало ясно, что от него не осталось и следа. Однако она была не такой женщиной, чтобы уступать; она твердила бы свое, даже если бы это стоило ей жизни.

— Хорошо, между нами все кончено! — коротко сказала она и направилась к двери, не обращая внимания на уговоры зятя, который шел за ней следом. Но не успели они дойти до двери, как торопливо вошел слуга с докладом:

— Пришел управляющий из Родека и просит...

— Мне некогда! — с досадой крикнул Шонау. — Скажите Штадингеру, что я не могу принять его сейчас, что я занят важным семейным делом...

Он не договорил, потому что сам Штадингер появился на пороге и ответил сдавленным голосом:

— Я тоже пришел по семейному делу и очень печальному, господин лесничий. К сожалению, я не могу ждать и должен говорить сейчас же.

— Что такое? — спросил озадаченный Шонау. — Случилось несчастье? Насколько я знаю, принца нет в Родеке?

— Нет, его светлость в столице, но господин Роянов здесь и он-то и прислал меня. Он просит вас и господина фон Эшенгагена сейчас же пожаловать в Родек, и вы, сударыня, — Штадингер бросил взгляд на Регину фон Эшенгаген, — хорошо сделаете, если тоже пожалуете.

— Но зачем? Что случилось? — Лесничий не на шутку заволновался.

— Его превосходительство господин фон Вальмоден у нас в замке... и баронесса тоже.

— Мой брат? — воскликнула Регина, предчувствуя что-то.

— Да. Господина барона выбросило из экипажа, и он без сознания; доктор думает, что его жизнь в опасности.

— Господи! Мориц, мы должны сейчас же ехать!

Шонау уже схватился за колокольчик.

— Запрягать! Скорее! — крикнул он вошедшему слуге. — Как это случилось, Штадингер? Да говорите же!

— Господин барон с супругой ехали из Оствальдена в Фюрстенштейн, — стал рассказывать Штадингер. — Дорога идет через владения Родека, недалеко от замка. Наш лесничий, находившийся с егерями в лесу, подстрелил оленя, который перебегал дорогу как раз в то время, когда проезжал экипаж; лошади испугались и понесли, кучер не мог их сдержать. Два егеря бросились вдогонку и слышали, как госпожа баронесса просила мужа: «Сиди, Герберт! Ради Бога, не выскакивай!». Но господин барон, видно, растерялся, распахнул дверцу и выскочил, однако упал и со всего размаха ударился о дерево. За поворотом дороги кучер наконец справился с испуганными лошадьми; госпожа баронесса поспешила к месту несчастья и нашла бедного барона тяжело раненным и без сознания. Егери отнесли его в Родек, потому что это было поблизости. Господин Роянов позаботился обо всем, что было нужно в первую минуту, а потом послал меня, чтобы известить вас.