В последний раз опустился занавес, и зал взорвался овациями, требовавшими выхода автора.

Гартмут вышел. Без робости и смущения, сияя счастьем и гордостью, он кланялся публике, доставившей ему сегодня напиток, которого он еще не пробовал ни разу в своей бурной жизни. Первый глоток из чаши славы опьянил его; отуманенный сознанием своей победы, он поднял глаза на ложу, в которой давно заметил знакомые лица. Но он не нашел там той, кого искал; Адельгейда откинулась на спинку кресла и закрыла лицо веером; Гартмут увидел только холодную, неподвижную физиономию человека, который глубоко оскорбил его, а теперь был свидетелем его триумфа. Вальмоден ясно прочел в сверкающем взгляде этих темных глаз: «Осмелься теперь презирать меня!»

На следующее утро Виллибальд шел по аллее городского парка, чтобы, как он объяснил дяде, уходя из дому, «посмотреть его». Однако Вилли не интересовали аллеи; не глядя по сторонам, он торопливо шел вперед, без всякой цели поворачивал то в одну, то в другую сторону и не замечал, что уже не раз возвращался на прежнее место. Казалось, этой утренней прогулкой он хотел заглушить внутреннюю тревогу; и действительно, он ушел из дому лишь для того, чтобы побыть одному.

Эшенгаген старался убедить себя, что его так сильно взволновала неожиданная встреча со старым другом. Десять лет он ничего не слышал о Гартмуте, не смел даже произносить его имя и вдруг снова увидел бесследно пропавшего друга в блеске восходящей славы поэта, с поразительно изменившейся внешностью и манерами, но все-таки прежним Гартмутом, с которым он часто играл в детстве. Он узнал бы его в первую же минуту, даже если бы его и не предупредили. Вчерашний успех Гартмута произвел на Вальмодена очень неприятное впечатление. На обратном пути из театра он почти не говорил, так же как и его жена, которая, садясь в экипаж, пожаловалась, что у нее разболелась голова от духоты, и, приехав домой, тотчас ушла к себе. Посланник последовал ее примеру и, пожелав племяннику спокойной ночи, коротко сказал:

— Помни же наш уговор, Виллибальд: ты должен молчать. Смотри, не проговорись; сейчас о Роянове будет много разговоров. Ему и на этот раз повезло, как всегда везет искателям приключений.

Вилли молча выслушал предупреждение дяди, но в душе чувствовал, что автор «Ариваны» обязан своим успехом не только везению, но и чему-то еще. При других обстоятельствах он смотрел бы на произведение Гартмута как на что-то неслыханное, непостижимое, но вчера на него неожиданно нашло прозрение. Теперь он понимал, что можно влюбиться и без разрешения родителей, опекунов и родственников; это случалось не только в Индии, но и здесь, в Германии. Он понимал, что можно необдуманно дать обет и нарушить его, но что же тогда? Да, тогда человека преследовал рок, который был изображен Гартмутом таким страшным и в то же время таким прекрасным. Вилли чувствовал намерение автора перенести действие «Ариваны» в Бургсдорф, причем рок принимал знакомые черты его матушки, которая в гиене бывала в тысячу раз страшнее разъяренной касты жрецов.

Вилли глубоко вздохнул. Он вспомнил второй акт драмы, когда в группке индусских девушек появилась нежная, хрупкая фигурка Мариетты, такая прелестная в белом воздушном одеянии. Она всего раза два-три на несколько минут выходила на сцену, но глаза Вилли не могли от нее оторваться. Потом она пела на берегу реки, в которой сверкал и переливался лунный свет; Вилли услышал чистый, мягкий голос, очаровавший его еще в Вальдгофене, и снова почувствовал прежнюю страсть. Любовь захватывала его все больше, и хуже всего было то, что он уже не смотрел на нее как на несчастье.

Раздумывая обо всем этом, Виллибальд вошел в маленькую беседку в виде храма, открытого с одной стороны, с каким-то бюстом посредине и скамейкой в глубине, и сел не столько для отдыха, сколько для того, чтобы в уединении помечтать.

Было около десяти часов утра, и парк был совершенно безлюдный. Только один элегантно одетый молодой человек медленно и, по-видимому, бесцельно бродил по аллее; должно быть, он поджидал кого-то, так как с нетерпением поглядывал то по направлению к городу, то на улицу, идущую вдоль парка. Вдруг он поспешно подошел к беседке и спрятался за ней, наблюдая за всеми, кто шел по аллее.

Минут через пять со стороны города показалась барышня темном пальто с меховым воротником и в меховой шапочке, Из-под которой выбивались вьющиеся волосы; из ее муфты виднелись свернутые в трубку ноты. Она уже было прошла мимо соседки и вдруг воскликнула:

— Ах! Граф Вестербург!

Молодой человек вышел из засады и поклонился.

— Какой счастливый случай! Кто бы мог подумать, что вы в такой ранний час уже гуляете в парке.

Девушка (это была Мариетта Фолькмар) остановилась, смерила говорившего гневным взглядом и с презрением воскликнула:

— Я не верю, что это случайность, граф! Уж слишком часто вы попадаетесь на моем пути, хотя я, кажется, довольно ясно дала вам понять, как мне неприятно ваше внимание.

— Да, вы ужасно жестоки ко мне! — сказал граф с упреком, но в то же время нахально. — Вы не хотите принимать меня! Вы отвергаете цветы, которые я подношу вам, даже не отвечаете на мой поклон при встрече. Что я вам сделал? Я осмелился выразить вам свой восторг, положив к вашим ногам дорогой подарок, но вы, к сожалению, отослали его обратно...

— С объяснением, что я прошу избавить меня от такого бесстыдного ухаживания! Я запрещаю вам продолжать свое нахальное преследование! Очевидно, вы просто подстерегали меня здесь.

— Боже мой! Я только хотел попросить у вас прощения за свою смелость, — возразил граф Вестербург почтительным голосом но при этом стал на середине узкой аллеи так, что пройти мимо было невозможно. — Конечно, мне следовало знать, что вы неприступны для всех и что никто так не печется о своей репутации как вы, прелестная Мариетта!..

— Меня зовут фрейлейн Фолькмар! — гневно воскликнула девушка. — Поберегите эти интимные обращения для тех, кому они нравятся. Мне они противны, и если вы не перестанете приставать, я буду брать с собой провожатого!

— Какого провожатого? Уж не ту ли старушку, у которой вы живете и которая всегда и всюду ходит следом за вами? Ее нет с вами только тогда, когда вы идете к профессору Марани; уроки пения у такого старика, очевидно, не представляют опасности. Только по пути к нему вас и можно увидеть одну.

— Значит, вы знали, что в это время я прохожу через парк! Это настоящее нападение! Пропустите меня, мне нужно идти!

Мариетта попробовала пройти мимо, но молодой человек расставил руки и загородил дорогу.

— Вы позволите мне проводить вас? Видите, парк совершен пустой, вблизи нет ни души. Право, я обязан предложить вам свое покровительство.

— Не смейте идти за мной! — крикнула Мариетта вне себя. — Ваше общество мне противно так же, как и вы сами.

— О, как сердито! — Граф зло улыбнулся. — Но недаром я затеял это «нападение»; я должен сорвать хоть поцелуй с этих прелестных сердитых губок!

Он в самом деле двинулся к поспешно отступившей девушке, но в ту же минуту от сильного удара отлетел в сторону и растянулся во всю длину на мокрой земле в самом неприглядном виде.

От неожиданности Мариетта испуганно вскрикнула и, обернувшись, очень удивилась, узнав своего защитника. Он стоял рядом и так зло смотрел на распростертого на земле графа, как будто чувствовал величайшее желание отправить его на тот свет.

— Господин фон Эшенгаген!.. Вы?

Между тем граф Вестербург не без труда поднялся с земли в бешенстве подступил к своему противнику.

— Милостивый государь, как вы смеете! Кто дал вам право?..

— Советую вам держаться шагах в десяти от меня и от этой барышни! — перебил его Виллибальд, загораживая собой девушку. — Иначе вы опять налетите на мои кулаки, и второй удар может быть посильнее первого.

Граф окинул взглядом стоявшего перед ним великана, который только что свалил его с ног, и понял, что ему ни за что не победить своего противника.