Судя по взгляду Винса, он все понимал. В его глазах не было ни отвращения, ни обвинения, чего так боялась Тори, а только сочувствие.

— Так вот почему ты пустила его к себе в спальню и согласилась дать ему интервью? Чтобы он не напечатал в своей газетенке всю эту грязь? Он что, угрожал тебе, шантажировал? Скажи мне, Виктория. Он этим держал тебя на крючке?

Тори отвела глаза, не в силах выдержать его пристальный напряженный взгляд.

— Почему ты мне ничего не сказала? — продолжал спрашивать Винс. — Ябы сам с ним разобрался. Почему решила пожертвовать нашим счастьем, нашей семьей... лишь бы я не узнал правду?

Она опустила голову ему на плечо. Ей было так хорошо и спокойно с ним... Так хорошо...

— Не могла. Я знала, как ты ненавидишь Джилл, и боялась, что ты скажешь про нее что-то нехорошее, а я бы этого не вынесла. Ей и так жилось несладко, а если бы тебе стало известно еще и это, ты бы ее уничтожил... словесно. Какой бы она ни оказалась эгоистичной, никчемной, пусть вела себя гадко, непростительно, она все-таки моя мать. Джилл жутко пила, а для этого нужны были деньги. Под конец она просто спилась. Я понимаю почему. Исключительно ради того, чтобы досадить своему отцу. В знак протеста... Но пусть даже она была падшей женщиной, она всегда заботилась обо мне. Всегда. И еще одно... ты, может быть, мне не поверишь, но, несмотря на всю свою беспорядочную жизнь, она всегда любила только одного человека. Моего отца... Любила по-настоящему. Только его. И еще, может быть...

Тори умолкла. Ей незачем было продолжать. Винс прекрасно понял, кого она имеет в виду. Он знал, что Джилл была в него влюблена. Безумно, отчаянно и безнадежно.

— Мы все иногда совершаем ошибки, — тихо проговорил Винс. — И не видим того, что должны видеть. Наверное, в том, что случилось с Джилл, виноват и мой дядя тоже. Причем, виноват не меньше, чем она сама. — Тори в изумлении уставилась на мужа, а он продолжил: — Да, я знаю, каким он мог быть тираном. Как, наверное, всякий властный человек, он хотел, чтобы дочь, которую он любил больше всего на свете, была всегда с ним, и делал для этого все, но не то, что нужно. Теперь я это понял. И понял еще кое-что: я во многом похож на него. Для этого мне надо было на собственной шкуре испытать, что значит сходить с ума от ревности, когда тебе кажется, что у тебя отнимают то, что ты считаешь своей собственностью. Любовь — чувство красивое и созидательное, но она может и разрушать. Этот урок я усвоил. — Он помолчал и добавил: — Роджер был слишком горд для того, чтобы уступить... А к тому времени, когда понял, что ему все же надо бы сдаться, Джилл стало уже все равно... Или, может быть, ей хотелось вернуться домой, но гордость не позволила...

Тори подняла на него глаза, в которых светились боль и надежда.

— Ты, правда, так думаешь?

Винс усмехнулся.

— Упрямство и гордость — это у нас семейное. Передается, как по мужской, так и по женской линии.

Тори улыбнулась, но улыбка у нее получилась вымученная. С ней что-то творилось неладное. Но что именно, она не понимала. Живот болел так, что она едва не теряла сознание. Она безотчетно провела рукой по юбке под теплой длинной курткой.

— Гордость сгубила не одного Ллойда, — тихо проговорил Винс. — Я не хочу, чтобы то же самое случилось с нами. А ты, Виктория?

Глаза Тори сияли любовью, но она все равно не удержалась от ехидного замечания:

— Это ты был слишком горд для того, чтобы уступить. — Она картинно закатила глаза. — И из-за чего весь сыр-бор? Из-за Тома Дигби?!

— Не напоминай мне об этом! — Винс неожиданно рассвирепел. Но Тори поняла, он сердит не на нее, а на себя. — Наверное, я просто не мог поверить своему счастью, когда ты согласилась выйти за меня замуж. Я все искал какие-то скрытые мотивы. И, пойми, когда я застал у тебя в спальне Тома, а потом еще Фло сказала мне, что видела вас в ресторане, у меня появился ответ, который я уже заранее был готов принять. Но у меня все-таки оставались сомнения... Тебя всегда так возбуждали мои ласки, даже самые невинные прикосновения. Я старался себя убедить, что ты просто горячая страстная женщина и реагируешь так на любого мужчину, что дело здесь не во мне. Но сейчас, запертый там, в машине, я услышал, как ты кричишь. От удара в лобовое стекло я плохо соображал, то и дело терял сознание, но я знал, что мне это не снится. Я пытался открыть дверцу или окно, чтобы дать знать тебе, что со мной все в порядке, но безуспешно. А ты продолжала звать меня так, будто тебе было страшно даже представить, что я... что со мной...

На лице Винса отражалось сомнение, как будто он сам не мог поверить в то, что пытался сейчас сказать. Тори легонько прикоснулась к кровоподтеку у него на виске.

— Винс, любимый мой, неужели ты думал, что я смогу жить без тебя? Ведь я люблю тебя. И всегда любила. С того самого дня, когда ты меня поцеловал в первый раз, помнишь? Ясчитала себя извращенной, испорченной из-за моих чувств к тебе. Ведь ты тогда так на меня рассердился. И, в конце концов, я себя убедила, что я такая же, как... В общем, ты понимаешь. Мне стало страшно. Яне подпускала к себе мужчин. И думала, что все из-за того, что я презираю себя... такую. Но в тот день, когда ты меня поцеловал в долине у церкви, я поняла, что ждала именно тебя и мечтала, чтобы ты был у меня первым и единственным...

Взгляд Тори упал на ее руку. Та была вся в крови. Странно. Ссадина над бровью у Винса уже засохла. Откуда тогда свежая кровь? Кровь была у нее на руках, на одежде. И это была ее кровь. Не Винса.

— О нет!

Она в ужасе уставилась на свои руки и почувствовала, что теряет сознание. Но Винс уже понял, в чем дело. Сквозь туман, застилающий сознание, Тори услышала, как он кричит решительно и властно:

— «Скорую» немедленно!

Они неслись по шоссе. Ревели сирены, вертелась мигалка. Даже сквозь тонированное стекло Тори различала отблески зловещего мертвенного света.

Винс сидел рядом с ней. Он держал ее руки в своих и шептал, что все будет хорошо, но Тори знала, что хорошо не будет.

По ее щекам текли слезы. Врачи, наверное, думали, что она плачет от боли. Но причина была в другом.

Винс любит ее и теперь знает, что и она тоже любит его. Отныне у них все будет хорошо. И это действительно прекрасно. Это настоящее счастье, но почему за счастье ей приходится платить такую страшную цену? Почему судьба распорядилась так жестоко?

Она была всего лишь на двадцать седьмой недели беременности. И, похоже, теряла ребенка. Ребенка, в отцовстве которого Винс поначалу сомневался. И вот теперь, когда он готов признать ребенка, готов принять их обоих, все оказалось слишком поздно.

Яркий утренний свет искрился на бледно-желтых нарциссах, что стояли в огромной вазе на подоконнике.

Уже май, рассеянно подумала Тори, склоняясь к букету, чтобы вдохнуть нежный аромат первых весенних цветов. Еще неделя-другая, и весна по-настоящему вступит в свои права.

Вчера они с мужем ходили гулять на пустошь. На то самое место, где Винс сделал ей предложение. Новый вереск разросся уже вовсю. Следов пожара, бушевавшего на холме прошлым летом, практически не осталось.

Весна. Время новых надежд...

В последние два с половиной месяца они с Винсом жили, что называется, душа в душу. Между ними не осталось никаких недомолвок, никаких подозрений. Были только любовь и нежность, а позднее — ночи, исполненные незабываемой страсти. И Винс дарил Тори сочувствие и понимание, которые были так нужны ей, особенно в первые недели.

Она знала, что муж винил себя в том, что случилось. Хотя врачи уверяли, что это произошло бы в любом случае, что выкидыш связан с какими-то физиологическими патологиями и Тори еще повезло, что она сама осталась живой и здоровой.

Тори открыла дверь в детскую и встала на пороге. Поначалу она приходила сюда едва ли не каждый день. Сидела здесь часами, перебирая игрушки, разглаживая ладонью покрывальце на детской кроватке, которая так и не понадобилась...