— Не прикасайся ко мне! — Она отшатнулась, когда Винс протянул руку, чтобы погладить ее по щеке. Ей очень хотелось, чтобы он обнял ее, прижал к себе... Но она знала, что сейчас он собирается вовсе не приласкать ее, а, наоборот, сделать ей больно... И если она позволит ему так с собой обращаться, это будет равносильно тому, что она признает за ним право судить ее.
— Вчера ночью ты почему-то не протестовала, когда я к тебе прикасался. — Убийственная ирония в голосе Винса пробрала Тори до самых глубин души. — В чем дело, любовь моя? Неужели вдруг совесть проснулась? Тебе стало стыдно, что ты изменяешь со мной своему Дигби? Или неудобно, что у тебя сразу два мужика в любовниках? Так вот, спешу напомнить, что я пока еще твой муж — человек, которому ты поклялась быть верной.
Тори казалось, что у нее сейчас разорвется сердце. Винс уже все решил для себя, уже вынес ей приговор... и разубеждать его бесполезно.
— Ты тоже клялся, что будешь мне верным, Винс. А верность подразумевает еще и доверие. Если ты мне не веришь, не хочешь поверить, что я говорю тебе правду, как же нам вообще жить дальше? Если ты мне не доверяешь, если уже настроил себя на то, что каждое мое слово — заведомая ложь, то это, как говорится, твои проблемы!
Винс лишь вздохнул. А Тори тут же пожалела о своем эмоциональном выступлении. Они долго молчали, а потом Винс подхватил чемодан и произнес, почти не разжимая губ:
— Да, дорогая. Ты права, это мои проблемы.
Тори не могла поверить, что все это происходил на самом деле.
Винс! Она смотрела, как он уходит. Больше всего ей хотелось окликнуть его, броситься следом, умолять, чтобы он вернулся. Может быть, если сказать правду, он останется с ней?.. Хотя вряд ли. Если бы она нашла в себе мужество открыть ему все с самого начала, тогда, вероятно, все было бы по-другому, а теперь уже поздно. После их «задушевной» беседы о взаимном доверии, после того, как Винс убедил себя в том, что Тори такая же, как Джилл... Джилл, которую он презирал и которую так до сих пор не простил за ее отношение к Роджеру... Тори не знала, что нужно сделать, чтобы он все-таки ей поверил. Скорее всего, ничего.
Хотя вчера ночью он хотел ей верить. Тори едва не расплакалась, вспоминая, как он ласкал ее, отчаянно и самозабвенно — так, как делает это мужчина, который действительно любит женщину. Но он такой же, как Роджер, подумала Тори с горькой безысходностью. Он настолько ослеплен своими чувствами и переживаниями, что не способен увидеть того, что разрушает свою любовь. Джилл тоже была беременна, когда ей пришлось уйти из дома из-за упрямства и тиранического деспотизма ее отца. Похоже, история повторяется...
— О, Винс, неужели ты не понимаешь?! — в отчаянии вырвалось у Тори, когда за окном раздался рокот мотора «БМВ», резко срывающегося с места.
Тори вспомнила, как обрадовалась, увидев знакомую машину у дома, как бежала наверх, чтобы скорее увидеть его... А теперь все, конец! Зачем отрицать очевидное? Надо называть вещи своими именами. То, что случилось сегодня, было окончательным крушением всех ее глупых надежд и бредовых мечтаний, которыми она упивалась, выйдя замуж за Винсента Ллойда. А ведь еще сегодня утром она действительно верила в то, что еще не все потеряно, что еще можно вернуть былое счастье.
В последующие недели в отношениях Тори и Винса не произошло никаких изменений. Рабочие дни он проводил в городе, большинство выходных — тоже. А если все-таки приезжал в Уотер-холл, то держался холодно и отчужденно. Но при всем том, что Винс перевез почти все свои вещи в Глазго и, в сущности, жил теперь там, врожденная порядочность не позволяла ему бросить Тори совсем одну.
Пусть он и отказывался слушать горячечные объяснения жены, когда она тщетно пыталась его убедить в абсурдности его домыслов относительно их отношений с Дигби, он все-таки не исключал возможности, что ребенок, которого Тори носит под сердцем, его ребенок. И он ясно дал ей понять, что этот ребенок не будет ни в чем ущемлен. Винсент Ллойд любил, чтобы все было правильно. У ребенка должен быть отец. И хотя бы ради одного этого он тщательно следил за тем, чтобы будущая мать получала должный уход, необходимый беременной женщине.
В те редкие дни, когда Винс оставался дома, у Тори возникало ощущение, что она живет под одной крышей с чужим человеком, с незнакомцем, которого любит так, как не любила еще никого. Который был ей очень нужен. Очень... Пусть Тори не знала отказа ни в чем, что касается ее физического благополучия и комфорта,
Винс не давал ей того единственного, что ей действительно было необходимо — тепла и любви. Должно быть, ему просто в голову не приходило, что его ледяная сдержанность буквально ее убивает...
Она совсем потеряла аппетит. Впрочем, ради ребенка заставляла себя есть регулярно. Хуже было со сном. В последнее время ее мучила бессонница, а когда уже под утро ей все-таки удавалось заснуть, ее донимали кошмары.
Сны были разные, но заканчивались все одинаково. Она одна стоит на холме, а в траве у нее под ногами змеятся языки пламени. Ей приходилось переступать с ноги на ногу, чтобы не обжечься, но огонь был повсюду. Потом ей все-таки удавалось отыскать более-менее безопасную тропинку. Тори бросалась туда, но на пути у нее неизбежно вставали два столба ревущего пламени.
От этого пламени не веяло смертоносным жаром, но его ослепительное сияние до боли резало глаза. Прикрывая лицо руками, Тори кричала, просила пропустить ее. Потому что в кошмарах два столба пламени были не просто огнем, это были Винс с Роджером. А потом пламя сливалось в одну сияющую колонну, блеск его становился все ярче и холоднее. И там, во сне, Тори знала, что это Винс.
Тори просыпалась в слезах, шепча его имя — отчаянная мольба в одинокой ночи. И, как бы спасаясь от неизбывной боли, клала руку на живот, чтобы почувствовать, как шевелится его ребенок. Теперь ее единственное утешение.
В ноябре к ним приехала Эллен погостить на несколько дней, так что Винсу волей-неволей пришлось провести это время в Уотер-холле.
С Тори он держался внимательно и заботливо, но эта была отстраненная предупредительность вежливого и воспитанного человека, который в любой ситуации не забывает о хороших манерах. Для Тори это было невыносимо. Эллен, кажется, поняла, что между ними что-то происходит — уж слишком пристально и изучающе поглядывала она на невестку и сына, когда думала, что они ее не видят.
— Я попытался ее отговорить, однако безуспешно, — сказал Винс Тори, сообщая ей о предстоящем приезде матери. — Она очень хочет приехать, но мне не хотелось бы говорить ей правду...
— Какую правду, Винс? — не без вызова спросила тогда Тори. Бледная, изможденная, с уже обозначившимся животом, она казалась такой уязвимой и слабой рядом с энергичным, уверенным в себе мужем. — Что ее сын — тупое упрямое существо, не способное понять что совершает, быть может, самую серьезную в жизни ошибку?
Винс и бровью не повел.
— Нет, моя дорогая. Я уже понял, — протянул он, но бесстрастный тон как-то не вязался с напряженны выражением его лица.
В общем Эллен приехала, как всегда, яркая, шумная и непоседливая, и ужасно обрадовалась, узнав, что скоро станет бабушкой. Она всячески опекала Тори пока жила в Уотер-холле, ездила с ней по магазинам покупать детские вещи. А если и заметила, что в семье сына не все благополучно, врожденное чувство такта удерживало Эллен от лишних вопросов.
Маргарет тоже, конечно, не могла не видеть, что отношения Тори и Винса безнадежно испортились. Но Тори знала: миссис Андерсон была образцовой экономкой, она никогда не позволила бы себе совать нос в дела своего работодателя и уж тем более распространяться об этом где-то на стороне. Впрочем, Тори было уже все равно. Пусть хоть весь свет узнает. Хуже, чем сейчас, ей уже не будет.
Если бы Винс не относился к ее матери с такой ненавистью, если бы не связывал мысленно Джилл и Тори, клеймя обеих, как женщин лживых и вероломных, тогда, возможно... Но нет, Тори боялась даже подумать о том, кем считает ее Винс. Если бы только он тогда не сказал ей, что она такая же, как Джилл, может быть, сейчас все было бы по-другому, потому что Тори все же сумела бы сказать ему правду...
