— С чем справиться?

— Со своим чувством к вам. Вы запали мне в душу. Я думаю только о вас.

И она думала только о нем, но боялась признаться себе в этом.

— Попробуйте заняться чем-нибудь другим, и все пройдет, — отрывисто произнесла Долорес.

— Чем, например?

Она пожала плечами.

— Работой. Благотворительностью. Другими женщинами.

— Другими женщинами?

— Угу… Кем-нибудь моложе, легкомысленнее и с кучей свободного времени. С рыжими волосами и пышным бюстом…

— Я не хочу никого моложе, легкомысленнее и с кучей свободного времени. Я хочу вас.

От этих слов сердце ее чуть не выпрыгнуло из груди, и Долорес стоило немалых трудов взять себя в руки.

— Но вы не можете меня иметь. И никто не может. Я не вещь.

У него слегка сузились глаза.

— Разве я говорил, что вы вещь, Долорес? — негромко спросил он.

— Вот и хорошо. Я думаю, вам пора спуститься и позаботиться о гостях… — Она сделала красноречивую паузу. — Или я закричу.

Он усмехнулся.

— Я ухожу. Спокойной ночи, Долорес. Еще раз спасибо.

Следующие десять дней были заполнены работой, и Долорес радовалась этому. Чувство, которое она испытывала к Эдвину, приводило ее в смятение, поэтому она хваталась за любое дело, лишь бы забыться. Она не хотела влюбляться. Все это было слишком сложно и грозило серьезными проблемами. А легкая интрижка с таким мужчиной, как Эдвин Оливер, была невозможна.

Эдвин снова присылал ей цветы, звонил по телефону и говорил, что хочет увидеться. Долорес отвечала, что занята. Она избегала снимать трубку и не звонила сама. И все же каждую ночь видела его смеющиеся глаза, ощущала прикосновение его губ и слышала эхом отдававшиеся в ушах слова: «Я хочу вас. Я хочу вас. Я хочу вас…»

В субботу у нее не осталось ни одного свободного номера. Приготовив и подав постояльцам обед, Долорес принялась мыть посуду, потому что одна из посудомоек свалилась с гриппом. Потом направилась к себе во флигель, выжатая, как лимон. Дорожки засыпала похрустывавшая под ногами листва. Ноябрьский воздух был холодным, колким и остро пах осенью. Она глубоко дышала, наслаждаясь легким ароматом палых листьев. Небо было ясное, и ничто не предвещало приближения бури, о которой предупреждал прогноз погоды.

Где-то вдалеке блеснул свет. Она инстинктивно остановилась и вгляделась в темноту. Там, на краю леса, неподалеку от пруда, не могло быть никакого света. Но он был. Мерцающий свет открытого пламени. Костер!

Она нахмурилась. Неужели кто-то из ее постояльцев без разрешения развел костер? Для собственного удовольствия? Ну ладно, допустим, сидеть у костра и любоваться звездами очень романтично, но костер в лесу — вещь достаточно опасная.

Запахнув на себе куртку, она поспешно зашагала к костру и лишь на полдороге спохватилась, что делает глупость. Это могли быть совсем не ее постояльцы, а бродяги, охотники или еще кто-нибудь с оружием в руках. Границы ее участка обозначены достаточно четко, так что это не мог быть добропорядочный гражданин, ненароком нарушивший права собственности.

Она продолжала идти вперед и вдруг с удивлением увидела у пруда очертания палатки средних размеров. Долорес застыла на месте. Палатка! Она сделала еще несколько шагов и услышала музыку. Это был Вивальди. Вивальди!

Кто-то вышел из палатки, и она остановилась. Свет костра четко обрисовывал мужской силуэт, и она мгновенно узнала этого человека.

Эдвин разбил палатку на ее участке. О Боже… Она сама не знала, что чувствует — гнев, облегчение, возбуждение или то, другое и третье вместе взятое.

Видимо, заслышав шаги Долорес, Оливер обернулся и остался стоять на месте, дожидаясь, когда она приблизится.

— Я уж думал, что вы вообще не придете, — спокойно сказал он, когда женщина оказалась рядом.

— Как это называется? — строго спросила она, не веря своим глазам. Крупный бизнесмен в элегантном костюме неожиданно превратился в сидящего у костра туриста в поношенных джинсах.

— Думаю, это называется разбить палатку на свежем воздухе под прохладным осенним небом.

Небо было не прохладным, а попросту холодным, но Долорес не стала заострять на этом внимание. Она стиснула кулаки.

— Вы вторглись на чужой участок! Вы нарушитель!

Он сунул руки в карманы.

— Неужели?

— Да! И если вы не уйдете, я вызову полицию!

Эдвин протяжно вздохнул.

— Как, опять?

— Это не смешно! — Она втянула в себя воздух и попыталась успокоиться. Снова «неадекватная реакция»? — Вы не имеете права разбивать здесь палатку. Это место не предназначено для стоянки.

— Знаю, — кивнул Оливер. — Но мне сказали, что в гостинице нет мест. А я очень хотел увидеться с вами.

— Я польщена, — ледяным тоном отрезала Долорес. — Но я этого не хотела.

Ее слова повисли в воздухе. Эдвин смерил ее долгим испытующим взглядом.

— Гостиница служит вам прекрасным убежищем, правда? — наконец спросил он.

Долорес смотрела на него удивленно, не понимая смысла его слов.

— Мне? — Гостиница была романтическим убежищем для ее постояльцев. Для нее самой это была работа. — Не понимаю…

— Здесь останавливаются только парами. Поэтому вы застрахованы от мужчин. От их внимания и приставаний.

Долорес озадаченно смотрела на него, не зная что ответить. Подобная мысль никогда не приходила ей в голову.

Глаза Эдвина стали темными и мрачными.

— Это все ваш муж… Что он делал с вами? — тихо спросил он.

Долорес окаменела.

— Обижал, да?

— Вы имеете в виду, не набрасывался ли он на меня с бейсбольной битой? К счастью, нет.

Лицо Эдвина оставалось непроницаемым.

— Просто подумал, что вам с ним жилось не сладко, вот и все.

— Вы не имеете права задавать мне такие вопросы, — с трудом вымолвила она, чувствуя непонятный страх и желая, чтобы этот разговор поскорее закончился.

— Верно, — кивнул он.

— И ставить палатку на моей земле вы тоже не имеете права.

Он вздохнул и насмешливо развел руками.

— Но я хочу видеть вас, хочу быть с вами. Вы не подходите к телефону, не отвечаете на мои звонки. Что же мне делать?

— Уехать отсюда. — Долорес подбоченилась и решительно заявила: — Немедленно уезжайте! Иначе я позвоню в полицию. Вы поняли?

Он послушно кивнул.

— Да. Я не понимаю другого… Почему вы так боитесь меня?

— Я не боюсь! — отрезала она. — Просто вы мне безразличны!

Лгунья, негромко сказал ей внутренний голос. Долорес круто развернулась и пошла к флигелю. Сердце у нее колотилось, в голове был сумбур.

— Я не шучу, — продолжала ворчать она себе под нос. — Сейчас же вызову полицию…

Но она знала, что полиция тут не поможет. Ибо беда заключалась не в том, что Эдвин проник на ее участок. Он проник в ее душу.

Эдвин смотрел в ясное небо, любовался звездами и серебряной луной и думал о Долорес. В последнее время он только и делал, что думал о ней.

Умная, внешне уверенная в себе, деловая женщина, наделенная творческой жилкой… И все же в ее глазах читалась пугающая уязвимость, странно противоречившая облику решительного, уверенного в себе человека. Что-то очень нежное, мягкое, вызывавшее желание обнять ее и защитить.

Защитить… Он слегка усмехнулся. От чего? Долорес не нужна была защита. Она прекрасно управляла своей уютной респектабельной гостиницей и не нуждалась ни в нем, ни в его ухаживаниях. Попросту не желала этого.

У Эдвина засосало под ложечкой. Ему не нравилось это чувство. Как оно называлось? Уязвленная мужская гордость? Тоска… по чему? По женщине? Нет, не просто по женщине. По женщине, которая бы любила и желала его. Между двумя этими понятиями лежала пропасть.

Снова заныло в груди. Он редко давал волю этому чувству, потому что тут же начинал тосковать по Эмме, которая однажды завладела его сердцем. Но Эмма давно умерла, и он смирился с ее уходом. Вынужден был смириться. Он много работал, растил детей, пытался уделять им как можно больше любви и внимания, а о себе предпочитал не думать.