Я слишком долго тянул, и ты, наверное, устала читать мои излияния, но перед отъездом я хотел сказать тебе, как сильно сожалею о всей той боли, что я тебе причинил. И если я умру, знай, что ты была единственной настоящей любовью всей моей жизни. Когда ты будешь читать это письмо, меня уже не будет в городе, но, пожалуйста, знай, что я всегда рядом…

Всегда твой,

Генри Уильям Шунмейкер.

Диана трижды прочитала письмо и прижала ладонь к лицу, силясь не заплакать. Она яростно моргала, но это было бесполезно. Она лила слезы перед камином, а затем переместилась на кровать, продолжая рыдать, оплакивая свои поступки, все глупые недопонимания, вставшие между нею и единственным любимым ею мужчиной, а больше всего — расстояние, теперь разделявшее их. Оно растянулось немыслимо широко и было слишком большим, чтобы его преодолеть. И хуже всего было то, что так много предательских поступков по отношению друг к другу они совершили не из дурных побуждений, а из-за недостатка взаимного доверия.

Диана подошла к окну и посмотрела на освещенные окна соседних домов и звезды высоко над ними. «Сколько там ложных впечатлений? — думала она. — Сколько разбитых беспечностью и недостатком мужества сердец? Сколько ошибок длиной в десятилетия таится за парадными фасадами?» Она ещё немного поплакала, пока её хрупкое тело не показалось ей высохшим и опустошенным. Она знала, что в слезах нет никакого смысла.

Диана подошла к туалетному столику — изысканному изделию темного дерева, украшенному резными цветами и ангелами — и вспомнила о бесчисленных ночах, когда была полна девичьей наивности. Она знала, что теперь выглядит старше. Кожа под глазами опухла от слез, а черты лица заострились. Но Диана полагала, что несколько горячих поцелуев и ночь сна вернут её лицу свежесть и юность.

Она поставила локти на столик и приложила ладони ко лбу. Запустила пальцы в волосы и сжала кулаки. «Боже, боже», — шептала она, взволнованно выдергивая шпильки из волос.

Когда она наконец вытащила их все, и каштановые кудри облаком окутали её голову, то поняла, что со сном придется повременить, но горячие поцелуи ей необходимы. Она шарила руками по столу, пока не нащупала ножницы. На секунду Диана сжала золоченые кольца и задумалась, не сошла ли с ума. Но в её глазах горела чистая решимость, которой она не видела в себе за последнюю неделю, и Диана поняла: то, что она намеревалась сделать, было единственным разумным выходом.

Она начала резать. От плавных и точных движений ножниц пряди опадали на пол и собирались в клочковатые холмики у ее ног. Диана продолжала обрезать волосы, смотря в зеркало прямо перед собой, пока её прическа не превратилась в короткие мальчишеские вихры. Лицо девушки было столь мягким и женственным, что сойти за юношу представлялось трудной задачей, но все это время её решимость росла, и теперь такая мелочь не могла остановить её. Она последует за Генри, даже если ради этого ей придется вступить в ряды солдат, даже если придется жить как мужчина. В любом случае, в её чертах появилась эта новая изюминка, прибавлявшая ей возраста и опыта, и возможно, этого хватит, чтобы произвести нужное впечатление.

Было уже слишком поздно, когда она в последний раз повернулась к зеркалу в профиль и посмотрела на вновь открытую шею. Она чувствовала себя на сотню фунтов легче, и когда наконец встала, уже знала, что возьмет с собой только самое необходимое. Диана собрала небольшой саквояж и положила сверху письмо Генри. Затем она потушила свет и тихо спустилась по лестнице.

На ней были котелок с вышитыми на подкладке инициалами «Г.У.Ш.» и старый французский армейский мундир. Она окинула долгим взглядом дом номер семнадцать, прежде чем развернуться и пойти в сторону реки. Дождь прекратился, и воздух был чист и прохладен ровно настолько, чтобы позволить ей чувствовать себя живой и обновленной, как и надлежит человеку, начинающему новую многообещающую жизнь.