— Да-а? — протянул Бернар.

Он снова уловил какой-то чувственный подтекст. Иногда он надоедал сам себе своей тонкостью слуха, но не мог с собой справиться. Он слышал то, что человек не собирался говорить.

— Агнес — это моя компаньонка по бизнесу, — объяснила Натали. — Я уже упоминала о ней.

— Ты ее назвала наставницей? — спросил Бернар, откусывая кусочек пирожного.

— Да, она для меня очень важный человек и… многоликий, если можно так сказать. Понимаешь?

— Да, ты говоришь по-французски лучше, чем я по-английски.

— Спасибо, — улыбнувшись, поблагодарила Натали. — Ох, как вкусно. — Она съела конфету. — Не знаю, помнишь ли ты Агнес Морган, она была в нашем Марше, она из руководства женской организации.

— Я помню только тех женщин, которые меня взволновали. Как ты, — добавил Бернар с совершенно серьезным лицом. — О тебе, к примеру, я помнил все эти годы, даже Америка у меня ассоциировалась с тобой, Натали. Я не шучу.

— Спасибо, Бернар. Ты для меня тоже — воплощение французского мужчины.

Он откинулся на спинку стула и захохотал.

— Значит, шутишь.

— Нет, нисколько. Ты такой изящный, милый, легкий…

Натали болтала с Бернаром, а из головы не выходила его фраза о сестре. А что было бы, как сложилась бы ее жизнь, если бы Бернар тогда сказал не «девушка», а «сестра»?

— Ты хочешь чего-нибудь выпить? — Бернар кивнул на барную стойку, уставленную бутылками.

— Пожалуй, — согласилась Натали, чувствуя, что в горле пересохло, несмотря на выпитый кофе.

— Вино?

— Да. Даже, пожалуй, я бы выпила… мартини.

— Понял. — Бернар подозвал официанта.

Натали отодвинула от себя чашку, по ее стенкам стекали остатки кофе и оседали на дне, она наблюдала, какие причудливые узоры остаются на фарфоре. Но она не умела их разгадывать. Однако причину своего желания выпить итальянского вермута в Париже, а не французского вина Натали разгадать могла.

Они с Бьорном пили мартини в Париже перед их ночью в Булонском лесу, и Натали помнила ту счастливую легкость в голове. Ей захотелось вернуться в то состояние.

— Хочешь взглянуть на мою дочь? — поддавшись внезапному порыву спросила Натали и, не дожидаясь ответа, открыла сумочку.

— Конечно. Я собирался спросить, нет ли у тебя с собой ее фотографий.

Натали вынула альбомчик и раскрыла.

— Вот, смотри, это она три дня назад… А это мы с ней на море…

Бернар потянулся к альбому, потом отдернул руку, словно обжегся.

— О Господи, Натали… — пробормотал он. — Я… я заставлял себя сомневаться, но это… — он развел руками.

Рука Натали метнулась к губам. Что она наделала? Она забыла… ну почему она забыла?

Она забыла, что ее дочь — точная копия Бьорна Торнберга.

Натали привыкла показывать фотографии Миры, нимало не заботясь о сходстве девочки с отцом. И, видимо, парижский воздух, вино, расслабленность, приятная компания Бернара, которого она воспринимала своим человеком, виной тому, что она совершенно забыла о…

— Т-ты… думаешь? — задала она глупый вопрос, потом горько улыбнулась и сказала: — Прости, я не собираюсь морочить тебе голову.

— Даже если бы захотела, — Бернар усмехнулся, подвигая к себе поближе альбом, — у тебя ничего не получилось бы.

— Да, — коротко сказала Натали. — Мира его дочь.

— Какой счастливый мужик, — хмыкнул Бернар.

Натали показалось, что в его голосе прозвучала легкая тоска. Натали чувствовала, как кровь пульсирует в висках, она подняла бокал и отпила большой глоток. Ее бросило в жар.

— А… он… знает?

— Нет, — ответила Натали.

— Но почему? Почему? — В глазах Бернара светилось искреннее недоумение. — Это неправильно, Натали. Это неправильно лишать двоих радости естественных чувств — дочь и отца…

— Так вышло, — сухо проронила Натали.

— Но ты… когда-нибудь их познакомишь?

— Боюсь, я уже сама не знакома с Бьорном.

— Погоди. — Бернар положил свою ладонь на ее руку, и Натали почувствовала, как она дрожит. — Я сейчас подумал… Если бы Мира была моей дочерью… Какое я испытал бы счастье!

Его глаза горели так ярко, что Натали почувствовала неловкость.

— Но она не твоя дочь.

— Ах, как бы я этого хотел… Ты не посмела бы меня держать на расстоянии. Слышишь?

В голосе Бернара на самом деле слышалась угроза, так мог говорить только мужчина, которого женщина хотела лишить чего-то. Его голос был отдаленно похож на рычание Долли, их аляскинской хаски, когда ездовые собаки пытались отнять у нее сахарную косточку.

Натали смотрела на Бернара, и в ее глазах больше не было паники. Это была снова взрослая сильная женщина, такая, каких Бернар не принимал. Они не его партнерши. Но он осмелился сказать:

— Натали, как я тогда завидовал ему…

— А ты знал? — Она густо покраснела.

— Разве можно было не знать? — Бернар окинул ее откровенным мужским взглядом, каким-то чужим, словно они никогда не были знакомы, словно он смотрел на женщину, которая не способна понять то, что он намерен сказать. Потому что она — женщина и ей не дано понять. — Ты так кричала тогда в палатке, это была страстная музыка, которую я пытался передать в своих сочинениях, но… не смог.

Натали внезапно ощутила прилив ярости. В словах Бернара — или нет, в его интонации, — она услышала что-то снисходительно-мужское. Такое, что она уже слышала в своей жизни, особенно явственно — от Траппера. Видимо, потому, что на его глазах она менялась и становилась взрослой и самостоятельной. Была еще одна причина — она заключала с ним контракты, а не он с ней.

— Но неужели у тебя в постели так никогда не кричали женщины? — Глаза Натали блестели холодным блеском, она сверлила Бернара взглядом, ожидая, что сейчас он заорет, взорвется от оскорбительного намека.

Но он расхохотался и покачал головой.

— Может быть, потому я часто меняю женщин, что не могу найти такую.

— Мне жаль, — насмешливо бросила она. — Тебе предстоит упорный труд.

— Ничего, ничего, я справлюсь. Потому что у меня есть… камертон, с помощью которого я найду нужную мне тональность.

— Ладно, перестань, — попросила Натали.

— Перестать — что? Искать? — Бернар сделал вид, что не понял, о чем она говорит.

— Перестань паясничать, вот что, — пояснила Натали.

— Хорошо, перестану. Обещаю. А вот чего не обещаю, так это того, что новость сохраню в тайне.

— То есть? — Натали почувствовала, что задыхается. — Это моя тайна.

— А что ты сделаешь? Как запретишь мне сообщить Бьорну? Ты думаешь, мужская солидарность — это блеф? — Он опрокинул бокал и уставился на нее. — Мужчина — мужчине не враг. А женщина мужчине — заклятый друг. Поняла?

— Что-то ты заговариваешься, Бернар. Но… я прошу тебя, как заклятого друга, оставь все, как есть, хорошо?

В ее тихом голосе не было мольбы или угрозы. В нем была уверенность в собственной правоте, которую нельзя оспорить.

— Хорошо, — уступил Бернар, — я не стану вмешиваться.

Он криво усмехнулся. Было бы справедливо добавить прямо сейчас, что однажды он уже вмешался. Всего два английских слова — «девушка» и «сестра», развели Бьорна Торнберга и Натали Даре, возможно, навсегда.

— Слушай, Натали, а тебе не кажется, что надвигается юбилей нашего Марша?

— О, это еще не так скоро!

— Как считаешь, может, нам всем съехаться, скажем, в Париж? У меня уже будет воздушный шар, я вас покатаю…

Она засмеялась.

— Бесплатно? Или по двойной цене?

— Обсудим. — Бернар ухмыльнулся. — А ты могла бы раскинуть завтрак на траве, организовать «Столик Траппера». Но самой главной фигурой, я думаю, станет твоя Мира.

— Она справится. — Натали улыбнулась.

— Еще бы. Она привыкла к славе еще до рождения.

— Верно. Так и было.

Они еще поболтали, потом Натали, сославшись на скорый вылет из Орли, попросила отвезти ее в гостиницу.

— Если хочешь, чтобы я навестил твою дочь, вот мой телефон. Позвони и дай указания. Я все-таки не близко к Европе, а прямо в ее сердце.