Рыбаки, надев штормовки, придерживаясь за туго натянутые леера, проверяли, все ли надежно закреплено и ладно ли задраены люки. Дорофей у штурвала, напряженно вглядываясь в сумеречные волны, пытался найти линию горизонта. Но в небе не было ни единого просвета.

Дорофей позвал Григория Хвата:

— Проверь карбас на буксире. Не оборвало бы трос!

Пройдя в корму, Григорий высмотрел внизу за бурлящей кипенью волн карбас-неводник. Он был почти весь залит водой. Хват наклонился, пощупал толстый пеньковый канат у самого гакаборта [26]. Ничего не перетрется, — решил он и хотел уже повернуть обратно. Но тут судно резко накренилось, и Григория окатило водой, как из ушата. Волна накрыла его, захлестнула лицо, захватила дыхание, леер выскользнул из рук. Хват ударился о фальшборт и в ту же секунду провалился в бездну. В последний момент случайно вцепился в буксирный канат за кормой и, собрав силы, отфыркиваясь, подтянулся.

Григорий оказался за бортом у обреза кормы. В голове мелькнуло: Не угодить бы под винт! Обрубит ноги. Вися на канате, который то натягивался, то ослабевал, он подобрал ноги в тяжелых бахилах к животу.

Эк не повезло! На палубе никого нет, никто не видит моей беды… Хват попробовал, перебирая руками по тросу, схватиться за борт, но не дотянулся. Одежда намокла, тяжелые бахилы были полны воды. Долго на канате не провисеть. Григорий крикнул:

— Э-э-эй! Мужики-и-и!

Бот рывками пробирался вперед, корпус под ударами волн переваливался с боку на бок, как воз с сеном на ухабах. Григория снова накрыло водой. Слабея, он закричал во всю мочь.

Звякнула рында. По палубе загрохотали каблуки. За борт спустили веревочную лестницу.

Выбравшись на палубу, Григорий в обнимку с Анисимом дошел до кубрика и там, немного отдышавшись, переоделся во все сухое. Анисим принес дорофеевский бачок со спиртом, налил в стакан и подал пострадавшему.

— Вот теперь пей. Недаром просил-то!

Рыбаки негромко, так, чтобы не обидеть Григория, засмеялись.

Затем его положили на койку, накрыли одеялами.

В остальном ночь прошла благополучно, если не считать того, что рыбаки почти не спали, опасаясь, как бы не отказал двигатель. Родионов провел всю ночь в машинном отсеке, помогая механику нести вахту.

Иероним Пастухов и Никифор Рындин дружили с детства. А затем вместе плавали на Мурман и в Норвегию, ходили на зимно с ромшей [27]и семгу ловили поплавями в реках Мезенской губы. Оба вырастили сыновей, выпестовали внуков.

В молодости это были ядреные, ловкие поморские мужи, а к старости их, понятно, начали одолевать всяческие немощи, что сблизило их еще больше. Дня не мог прожить Иероним, чтобы не повидать Никифора, и тот тоже тосковал, если не слышал близ себя тихого, дребезжащего баска старого друга. Деревенская осенняя скукота тянула их друг к другу, словно магнит.

— Чтой-то ноги тоснут [28]в коленях. Ой, как тоснут! Будто кто жилы вытягиват, — жаловался Иероним. — И шерстяны чулки не помогают. Опять к ночи сиверик налетит воровским подлетом! Теперича не только дождика, а и снега уже пора ждать…

— И не говори, Ронюшка! — отвечал Никифор. — У меня всю ночь крестец ломило, абы кто бревном стукнул. До утра мешочек с горячим песком с Фоминского наволока держал на пояснице. Теперь малость отпустило.

— А у меня болит. Ходить могу только с батогом.

В пастуховской избенке было тепло. Иероним и Никифор сидели на лавке в красном углу. Старательно выскобленный и вымытый стол блестел, словно в праздник. Супруга у Пастухова хоть и сварлива, однако чистоплотна. Жены приятелей сидели за прялками, расписанными красными мезенскими конями да рогатыми олешками, дергали из пучков овечью шерсть на пряжу для чулок и исподок [29]. Веретенца тихонько жужжали.

— Знаешь что, Никеша, — сказал Пастухов. — Выйдем-ко на улицу, подышим ветерком. В избе воздух шибко спертый.

— Чего ж, подышать можно… Дождя вроде нету, — отозвался Рындин, поглядев в окно. — Пойдем.

— Потепляя оболокемся. — Иероним, кряхтя, стал вылезать из-за стола. Никифор — за ним.

Жены, как по команде, перестали прясть. Веретенца застыли в сухоньких руках.

— Эт-то куды собрались, доброхоты? — властно спросила старуха Рындина.

— Известно куды, — скороговоркой подхватила старуха Пастухова. — У них одна дорога — в рыбкооп!

— Постыдились бы, матушки, — с обидой ответил Иероним. — В карманах ни полушки. Какой там рыбкооп? Вот дали бы на четвертинку — расцеловал бы!

— И верно, бабоньки, выдайте хоть под вексель по рублику. Надоумили! Я уж, грешный, забыл, когда последний раз чарку держал, — сказал Никифор.

— Вот вам. Шиш! Подите так. Проветритесь маленько.

Веретенца зажужжали снова, но уже громче и раздражительней, чем прежде, словно им передалось беспокойство хозяек.

Приятели обиженно повздыхали, потоптались, надели полушубки и ушанки и степенно пошли к двери.

— Ладно уж, обойдемся без выпивки, — успокоил Иероним старух.

Но те, как только мужья вышли, прильнули к окошку, чтобы уследить, в какую сторону они двинутся: если налево — то к магазину, если направо — то просто так, на прогулку. Одно утешало поморских женок: деревня почти пуста, рыбаки не вернулись с промыслов, стало быть, старикам занять не у кого, и никто задаром чарку не поднесет.

Но как знать! Хитры бестии! Захотят — найдут денег и в прошлогоднем сугробе. И старухи метали тревожные взгляды за окно. Успокоились лишь тогда, когда потертые полушубки проплыли мимо окна направо.

Миновав пастуховскую избу и отойдя от нее на почтительное расстояние, приятели остановились у изгороди и дружно принялись шарить в карманах. Но нашли только жалкие медяки.

И тут провидение ниспослало им благо в образе председателя Тихона Панькина. Тот шел от конторы домой обедать. Поравнявшись со стариками, спросил:

— Куда путь держите, ветераны?

— А прогуляться вышли, — ответил Пастухов.

— Сухо, дождика нет, — дедко Рындин глянул в небо, потом в серые веселые глаза Панькина. — Какие новости, Тихон Сафоныч? — деловито осведомился он. — Скоро ли рыбаки домой придут?

— Семгу ждем завтра. Сейнер пришел к причалу в Мурманске. Есть радиограмма.

— Так-так. Значит, Дорофеюшко уж на подходе! Каково он порыбачил?

— Очень удачно. В Кандалакшской губе взял много селедки. План дали с перевыполнением.

— Слава богу! А, Тихон Сафоныч, — обратился Рындин к Панькину просительно, но с достоинством, — нельзя ли у тебя испросить аванец в счет моей работенки? В понедельник приволоку две рюжи на склад. Дела осталось — пустяк.

— Что ж, можно. Зайди после обеда в контору. Бухгалтер выпишет, кассир выдаст.

— Да мне бы самую малость… хоть бы рубля два. Может, без выписки, сейчас позволите? На предмет…

Рындин не договорил. Панькин достал из кармана и подал ему трешницу.

— Вот, пожалуйста. На какой предмет — можете не объяснять. Дело мужицкое, понимаю. Только вы соизмеряйте свои силы, не шибко увлекайтесь, а то от женок достанется! Горячие они у вас…

— Спасибо! Все будет в лучшем виде. А деньги эти пусть запишут на мой счет, — повеселел Рынцин. — Обедать пошли? Приятного вам аппетиту.

Старики переглянулись и резво зашагали проулком на задворки, а там, минуя пастуховские окошки, поспешили к магазину.

Панькин, продолжая путь, только ухмылялся, удивляясь резвости старых приятелей.

Купив в магазине рыбкоопа четвертинку — не для пьянства, а для поднятия духа и против болезней, друзья распили ее в доме рядом с магазином и в благодушном настроении двинулись опять на зады, чтобы, пройдя там, обмануть бдительных жен.

В холодной голубизне неба плыли рыхлые серые облака. Ветер освежал лица. Иероним в приливе хорошего настроения запел: