— А строительство в Архангельске! — продолжал Дорофей. — Какие здания отгроханы! На удивление. Старых деревянных домишек уж совсем немного осталось. Мы вон с Офоней Патокиным искали Вавилу Ряхина, так еле нашли… А еще ты жене про Кий-остров расскажи. Вот где красотища, говорят, — оживился он. — Я хоть и не бывал там, но слыхивал.

— По тоням ее провезем, по побережью, — пообещал Родион. — Там у нас благодать! Посмотрит, как семгу ловят. Ухи рыбацкой похлебает. Влюбится в Унду, ей богу…

— А народ-то у нас какой! — воскликнул Тихон Сафоныч. — Работящий, умный, добрый! Ты ей про народ непременно обскажи.

— Да, да! — поддержал Панькина Дорофей. — У вас там люди приезжие, с бору да с сосенки. Может, они и хорошие, хаять не буду. Но у нас — все свои. Один поп, бывало, крестил… Дружно живем.

— Да я не знаю, что ли? — улыбнулся Тихон. — В общем вы меня перестаньте уговаривать. К родине я всей душой расположен. Только надо все хорошенько обмозговать.

— Вот и обмозговывай да решай поскорее, — словно подвел итог Родион.

Затем объектом поучений стал сын Мальгиных Елисей, который сидел тут же за чашкой чая. Высокий, как и все нынешние парни, светловолосый, прическа по-современному. Большие серые глаза внимательно и чуть снисходительно посматривают на отца, на дядю, на Дорофея с Панькиным. Он слушал, как убеждали дядю переехать на Север, и думал: Пожалуй, напрасно стараются. Дядя все равно там останется: отрезанный ломоть к караваю не пристанет. Во Владивостоке жизнь бойчее, веселее… Эта уверенность у Елисея укрепилась, когда Тихон рассказывал о дальневосточном флоте, о тамошних морских традициях, о знаменитой бухте Золотой Рог…

Но теперь взоры сидевших за столом обратились к Елисею.

— Ну дак что, Елисей, не удалось в институт поступить? — спросил Дорофей.

— Не прошел по конкурсу, — ответил парень, опустив голову. — Тройку схватил…

— Нынче на тройках не ездят. Век не тот, — сказал отец.

— Не горюй, парень, — добродушно ободрил паренька Панькин. — Можно на будущий год повторить попытку. А не лучше ли было бы тебе в мореходку податься?

— Да я с ним говорил, — махнул рукой отец. — Не пожелал он.

Елисей с некоторой досадой отозвался:

— Почему вы, батя, так? Меня тянуло к архитектуре. Но раз не вышло, теперь я должен по другому решать свою судьбу.

— И как будешь решать ее? — поинтересовался дядя.

— Отслужу пока в армии, а там видно будет.

— А все-таки лучше бы тебе в мореходку, — сказал Тихон. — Наша профессия в почете, живем неплохо. Плавал бы капитаном, штурманом или механиком. Поедем со мной, — там у нас высшее мореходное училище есть. Собирай чемодан — и баста!

Тут уж Родион не выдержал и обиженно прервал брата:

— Да ты что, в самом-то деле! Сам от дома отбился и племяша следом тянешь? Видали? — обратился он за сочувствием к Панькину и Дорофею. — Мы его целый час уговаривали, а он все на восток глядит.

Елисей довольно смело вступился за дядю:

— Везде люди живут.

— Видали? — еще больше возмутился Родион. — Каков дядя, таков и племяш!

Вид у него был такой сердитый и обиженный, что Тихон не выдержал и рассмеялся.

— Не расстраивайся, братуха! — весело сказал он. — Мы ведь еще никуда не поехали. Давайте лучше по чарочке.

Тихон выпил стопку, обвел взглядом застолье и вдруг запел:

— Бывало, эту песенку мы в мореходке пели… Эх! — пояснил он и еще раз повторил:

С мо-ря-ка-ми мо-ре па-шут

Салажа-та, са-ла-жа-та-а-а…

— Все мы салажата в этой агромадной жизни, — философски заметил Панькин.

Через два дня Тихон уехал во Владивосток. На прощанье он сказал брату:

— Насчет переезда я, конечно, подумаю…

Голос его при этом был не очень уверенным, скорее, виноватым.

В конце августа Боевик вышел с приливом на семужьи тони, расположенные на Абрамовском берегу Мезенского залива. Правил судном Дорофей. Груз невелик — продукты для рыбаков-семужников да кое-что из снастей. Капитан рассчитывал вернуться в село к вечеру. Стоя в рубке у штурвала, он вглядывался в очертания берега, который тянулся слева по курсу, посматривал в небо и изредка на компас.

С утра было облачно и прохладно. Дул ровный северо-западный ветер — побережник. Но во второй половине дня облака ушли за горизонт, и небо стало чистым, ничто не предвещало ненастья.

Ритмично работал дизель, волны шумели и плескались о борта. Судно шло полным ходом.

И вдруг полоска берега куда-то исчезла. Ее вроде бы затянуло плотным туманом. Дорофей сверился по компасу и удивился: берег должен быть совсем близко, но его не видно, хоть погода — яснее некуда. Дорофей приметил, как полоса тумана, расширяясь, быстро двигалась к бортам судна со стороны берега. И какой-то странный туман: то он редел, почти исчезал, то становился очень плотным. Вот уже и нос Боевика словно бы растворился в нем.

А с неба ярко светило солнце, клонившееся к горизонту и заливавшее рубку теплым спокойным светом.

Никакого тумана быть не должно, — подумал капитан. — Неужели у меня что-то со зрением случилось? — Он свободной левой рукой стал протирать глаза. Зажмурился от солнца, снова открыл глаза, но на море по-прежнему плавал туман, зыбкий, изменчивый, словно пар… Вот вдали обозначился высокий обрыв на берегу и тут же исчез из виду. — Вести судно дальше нельзя, — решил Дорофей. — Надо либо стать на якорь, если это в самом деле хмарь, либо передать штурвал Андрею, если глаза подводят…

Он вызвал из кубрика своего помощника, Андрей явился подтянутый, чисто выбритый, трезвый, как стеклышко.

Пока судно несколько дней стояло на приколе, Андрей по своему обыкновению от безделья закутил. Ходил вечером по селу, распевая во весь голос похабные частушки, а наутро Манефа вызвала его в правление. Климцов пригрозил, что если Андрей не перестанет валять дурака, то будет списан с судна и направлен разнорабочим на склад. А вечером на квартиру к Андрею пришел Дорофей и долго стыдил и увещевал его при жене. Жена не осталась в стороне от воспитательных мер и в свою очередь пригрозила Андрею разводом. Дело принимало серьезный оборот, и Котцов объявил себе сухой закон.

Все еще испытывая чувство неловкости перед Дорофеем, он слегка тронул его за локоть.

— Устал? Сменить?

Дорофей тяжело вздохнул, проведя рукой по глазам.

— Или туман накинуло, или я ни черта не вижу…

— Тумана нет, — с удивлением вымолвил Котцов. — Погода ясная. Весь берег видно.

— Значит, я слепну, — упавшим голосом сказал капитан. — Принимай управление судном.

— Да что ты!

— Бери штурвал! — Дорофей уже сердито посмотрел на помощника.

— Есть! — отозвался тот и принял штурвал.

Дорофей постоял еще в рубке, вглядываясь вперед и по-прежнему не различая берега, затем махнув рукой, спустился в кубрик. Там он лег ничком на койку, уткнувшись лицом в широкие шершавые ладони. Лежал так долго, закрыв глаза. А перед ними все плавали какие-то круги. Они появлялись, наплывали, увеличивались в размерах, а потом лопались, словно мыльные пузыри.

Все, отплавался! — с тоской подумал Дорофей.

Да, отплавался Дорофей Киндяков. Фельдшерица Любовь Павловна, тоже постаревшая за последние годы, седенькая, маленькая, воплощение доброты и отзывчивости, выслушала старого морехода и дала ему направление в Мезень.

Врач-окулист районной поликлиники расспросил Дорофея, что, да как, да когда, долго рассматривал его глаза с помощью зеркальца, заставлял вслух читать через разные линзы буквы на таблице и выписал ему очки для дальнозорких, а на солнце рекомендовал носить дымчатые. Кроме того, дал ему рецепт на капли.