Цемент со временем потемнел, а красная кирпичная стена побурела, так что издали пятно было не очень заметным. Но вблизи его видно было прекрасно, и мальчишки со всей улицы приходили в наш двор, и мы угощали их пятном, как заправские экскурсоводы. Если повезет и взрослые не заметят, можно было вылезть на чердак, далеко высунуться в окошко и ковырять пятно гвоздем. Цемент был крепким, наверное, при заделывании пролома не старались экономить. Цемент не крошился и не осыпался, он с большим трудом отламывался кусочками, как гранит. Память о войне монументальна.

Мы, конечно, играли в войну и разделялись на «русских» («наших») и «немцев», которые назывались «они», или «фашисты». Русские всегда побеждали. Это, кстати, подтверждало, что уже в пять-шесть лет мы, москалёвские харьковские дети, обладали интуитивным пониманием исторического процесса.

Были и связанные с войной табу. Мы все знали, что нельзя рисовать свастику, которая у нас называлась «немецкий крест».

Однажды я нарисовал паучий символ мелом на кирпичной стене у входа в подъезд, как раз над лавочкой, где любили сидеть все пожилые соседки из нашего дома по вечерам, когда воздух наполнялся одуряющим запахом белых цветов с удивительным названием «табак», они пахли только с наступлением сумерек — и до темноты.

Бабушка увидела свастику, вынудила меня признаться, а потом моя добрая, мягкая бабушка, ни разу меня не бившая и почти не наказывавшая, вывела меня за ухо и поставила в угол над погребом, под окном нашей кухни. Я смотрел на кирпичную стену, злился на бабушку и много думал, — а что еще можно делать, стоя в углу? Только гораздо позже я узнал, что во время войны в этом погребе хранились невеликие запасы продуктов, и во время первой оккупации Харькова проходящие немцы разграбили его подчистую, а потом двое сыновей моей бабушки, моих несостоявшихся дядьев, погибли от голода.

И я живу только потому, что мой отец родился в августе 1945 года — через два года после того, как войска маршала Конева вторично и уже навсегда выбили гитлеровцев из Харькова.

Память не должна быть избирательной, а историю нельзя переписывать. Ее можно уточнять и дополнять, но нельзя редактировать. Иначе прошлое отредактирует и нашу современность, и будущее потомков. Прошлое может реально выстрелить в будущее из пушки. Вроде той, оставившей след на стене дома, в котором я вырос.

Пушки из прошлого умеют стрелять в будущее, болезни массового сознания, казалось, уже забытые и выброшенные на свалку истории, дают рецидивы в следующих поколениях. Точно такие же дыры в стенах домов — только еще не заделанные, горячие, дымящиеся — я увидел в 2008 году в репортажах из Цхинвала после того, как грузинская артиллерия обстреляла этот осетинский город в запоминающийся день 08.08.08 ^{4} .

С самого начала в войне, развязанной Саакашвили, было много общего с войной, развязанной Гитлером. И не случайно западные средства массовой информации, с подачи немецких журналистов, окрестили ее «блицкригом» (или, в некоторых случаях, даже «грузинским блицкригом»).

Сходство заметно было с самого начала, с объяснений причин и поводов к грузино-осетинской войне. Как и нацисты в 1939-м, грузинское руководство образца 2008-го попыталось обвинить в агрессии сторону, подвергшуюся нападению.

Вторая мировая война началась с провокации в немецком приграничном городке Глейвиц. Группа эсэсовцев имитировала польское нападение на местную радиостанцию. Произведя несколько выстрелов перед микрофоном, эсэсовцы зачитали заявление на польском языке о том, что «настал час освободительной войны поляков против Германии». Для убедительности здесь же расстреляли и оставили трупы переодетых в польскую военную форму немецких заключенных. На следующий день началась Вторая мировая война.

Саакашвили, за несколько часов до начала артобстрела Цхинвала объявивший о том, что грузинская сторона прекращает огонь, тоже попытался обвинить в агрессии противоположную сторону — и русских, и осетин. Однако ученики у доктора Геббельса выросли никудышные — они совсем не озаботились прикрытием своих заявлений хотя бы подобием доказательств. Они не умеют и, похоже, даже не стараются быть убедительными.

Наверное, потому, что у грузинского руководства существовала внутренняя убежденность, что «цивилизованный мир» в который раз априори примет давно уже внедряемые в массовое сознание штампы об извечной агрессивности громадной России и миролюбии «маленькой, но такой демократической» Грузии.

И поначалу так и было. Мейнстрим изливаемого ведущими мировыми СМИ потока информации был таков, что это Россия совершила агрессию. Но со временем, когда западные журналисты стали прибывать в зону конфликта, когда в западных газетах и на телеканалах стали появляться не постановочные, а реальные кадры войны, общественное мнение изменилось и на Западе. Начались яростные споры, с обвинениями в выдаче конфиденциальной информации, в том числе и в ООН. Вспомним.

На заседании Комитета по социальным и культурным вопросам Генеральной ассамблеи ООН 16 октября 2008 года представитель России Владимир Жеглов и представительница Грузии Майя Шанидзе говорили о детях. Каждый о своих.

Не о «своих», конечно, в прямом смысле слова. Жеглов говорил о погибших детях Осетии. Шанидзе — об опоздавших в школу детях Грузии.

Заседание было бурным. Представители заканчивали выступление, выслушивали оппонента и вновь брали слово. По словам Шанидзе, женщины и дети стали основными жертвами конфликта с грузинской стороны. Она сказала, что боевые действия привели к перемещению 115 тысяч человек, из которых 40% — дети в возрасте до 16 лет.

«Российские оккупационные силы препятствовали доставке гуманитарной помощи для детей и женщин, оставили тысячи из них без крыши над головой… В результате нападения России была разрушена грузинская система образования. Из-за того что многие школы сейчас используются для размещения беженцев, грузинские дети в ряде районов не смогли начать вовремя учебный год».

«Печально, конечно, что в ряде школ Грузии учебный год начался на месяц позже. Гораздо печальнее, однако, что для многих детей из Южной Осетии учебный год не начнется уже никогда, поскольку их убили грузинские военные», — отвечал представитель России Жеглов.

«Полтысячи детей югоосетинской столицы Цхинвала три дня находились под шквальным огнем грузинской тяжелой артиллерии и реактивных систем залпового огня. Дети были в числе убитых и раненых, многие потеряли родителей и близких. Оказавшись без воды, еды и медицинской помощи в сырых подвалах, гибли беременные женщины и новорожденные младенцы. После захвата ряда деревень вокруг Цхинвала и оккупации кварталов самого города грузинские военные развернули настоящую охоту на мирных жителей, врываясь в дома и убивая целые семьи, забрасывая гранатами подвалы, где укрывались люди».

«Жительница Южной Осетии Марина Чочиева была хладнокровно расстреляна грузинскими военными в собственном автомобиле вместе с детьми и сестрой на Зарской дороге близ Цхинвала… Здесь же от огня грузинских танков погибли Дина Джуссоева 15-ти лет и Аслан Джуссоев 14-ти лет. Их мать выбросило взрывной волной из машины, а ее муж и дети сгорели заживо на ее глазах. Там же от пули снайпера погибла 14-летняя девочка по фамилии Шоназарова… Новорожденная Нино Беченова-Зенашвили умерла от гипоксии (кислородной недостаточности), так как ее мать во время осады Цхинвала три ночи провела в подвале горящего дома рядом с трупами погибших».

«В собственном доме в Цхинвале были застрелены Елбакиевы — мать с трехлетней дочерью. Зверский характер этих убийств подтверждают обезображенные тела жертв. Есть свидетельства того, как грузинский танк раздавил пожилую женщину с двумя детьми. Жительница Цхинвала Томаева сообщила, что грузинские солдаты расстреляли беременную женщину. По свидетельству очевидца Санакоева, в Цхинвале у дома 197 по улице Ленина грузинские военнослужащие нанесли несколько ударов ножом беременной женщине… она скончалась на месте, погиб и ее нерожденный младенец».