— Не страшно было?

— Одному, может, и страшновато, но мы вдвоём с Генри играли до тех пор, пока однажды не запутались. Там разветвления есть, но система простая: чтобы отсюда добраться до часовни, надо сначала два раза свернуть налево, потом три раза направо, а потом из трёх ходов пойти по среднему. Запомните на всякий случай. Мы с ним просчитались и долго крутились на одном месте. Все уже с ума сходили, никто не знал, куда мы девались. Отец потом велел запереть эту комнату, чтобы мы туда больше не лазили.

— Этот вход единственный?

— Точно не знаю. Возможно, есть и другие, но мне известен только один.

Потайной ход привёл Алена в восторг, и он решил обязательно обследовать его, не потому, что полагал, будто придётся воспользоваться им для бегства, а из чистого любопытства. Он вырос в прозаическом современном доме и сохранил нерастраченным мальчишеское восхищение перед такими вещами, как старинные ходы и подземелья, пусть даже без сундуков с сокровищами.

После обеда Этвуд и Джудит куда-то уехали на машине. Ален же принялся осматривать замок, а вечером вышел прогуляться по парку. Чувствовал он себя хорошо, плечо совсем не беспокоило, резь в глазах тоже прошла. Бродил долго, хотя от замка не удалялся, а когда вернулся, оказалось, что ужин он пропустил. Смущённый этим обстоятельством (ему не хотелось с первого же дня нарушать принятый в доме распорядок), он решил обойтись без ужина и лёг спать, однако от прогулки аппетит его разыгрался и, провалявшись полчаса, он снова оделся и направился на поиски кухни, рассчитывая поживиться там чем-нибудь съедобным. Время было позднее, и ему подумалось, что, наверно, все уже легли спать. Кухню удалось найти быстро по распространявшимся оттуда аппетитным запахам. Пожилая добродушного вида женщина вытирала посуду.

— Добрый вечер, — сказал Ален. — Не найдётся ли у вас чего-нибудь поесть? Я прогулял ужин и очень сожалею об этом.

Женщина, отложив тарелку, всплеснула руками.

— Что же вы, сэр, не позвали Глэдис? — Очевидно, это была та горничная, которая вчера приносила ему ужин в комнату. — А я решила, что вы не хотите ужинать. Как неловко получилось! Садитесь, сэр. Или принести вам ужин наверх, в вашу комнату?

— Лучше я здесь посижу, раз уж пришёл.

Кухарка оказалась симпатичной, и Ален был не прочь с кем-нибудь поболтать.

— Садитесь вот сюда, сэр, — она пододвинула ему большую круглую табуретку. — Надо же так случиться! Сэр Этвуд будет недоволен. Оставили его гостя без ужина! Сам-то он ещё не вернулся. Сейчас я вам подогрею утку. И пудинг есть, положить?

Ален кивнул. Чувствовал он себя здесь очень уютно. Отведав пудинга, похвалил его, а потом поделился рецептом своей тётушки, достигшей в кулинарном искусстве небывалых высот. Одним из любимых праздничных блюд его детства было тётушкино изобретение, наречённое «восточной вариацией английского пудинга»; его рецепт Ален мог без запинки изложить в любое время дня и ночи. Кухарка пришла в восхищение и, надев очки, записала советы Алена в большую пухлую тетрадь, где хранила свои гастрономические секреты.

— Часов около шести я видел направлявшегося сюда полного джентльмена в сером костюме. Не знаете, кто это? — поинтересовался Ален. Хотя дом Этвуда на первый взгляд был убежищем вполне безопасным, неизвестные посетители вызывали у него тревогу.

— Это доктор Ратли приходил, его к миссис Рэтленд вызывали.

— Она заболела?

— Ей стало плохо с сердцем почти сразу после того, как сэр Этвуд уехал вместе с мисс Джудит. Другого-то врача здесь нет, вот и пришлось за ним посылать.

— А он что, плохой врач?

— Кто его знает… Может и неплохой, да только сэр Этвуд его услугами не пользуется. Когда у него с ногой плохо было, врача из Лондона привозили. Не любит он мистера Ратли, вот что, — сообщила миссис Вуд, понизив голос; после полученного рецепта она прониклась к Алену доверием и сделалась словоохотливой.

— Наверно, тот в детстве его микстурами мучил, — пошутил Ален.

— Нет, сэр, тут другое дело… Слышали про историю с браконьерством?

— Нет, — ответил Ален, чувствуя, что ступает на скользкую почву. Его сведения о жизни Этвуда были крайне скудными.

— Лесник Джон поймал доктора на браконьерстве. Вообще-то сэр Этвуд смотрит сквозь пальцы, если кто из местных поохотится в его лесах, ну и они, конечно, тоже меру соблюдают. А тогда будто что-то нашло на него — подал в суд. Говорят, он потом наделал доктору каких-то неприятностей. Разное болтают… А Глэдис утверждает, будто её жених своими ушами слышал, как доктор сказал, что из-за сэра Этвуда вся его карьера полетела к чёрту. Люди-то любят языками почесать, — простодушно сказала миссис Вуд, очевидно не подозревая, что сама по этой части любого обставит. — Говорят, мистера Ратли в Лондон уже почти что пригласили, в больнице работать, да сорвалось дело. Он тогда мрачней тучи ходил. Конечно, Лондон не чета нашей деревне, да только не верю я, что сэр Этвуд приложил к этому руку. Зачем ему с доктором связываться? Ну, рассердился тогда из-за дичи и подал в суд, но чтобы и потом ставить доктору палки в колёса — нет, выдумки это, на сэра Этвуда такое совсем не похоже. Вы ешьте, ешьте, сэр, — спохватилась она, — Положить ещё?

— Положите, — сказал Ален. Есть он уже не хотел, однако любопытство удерживало его на месте, хотя, в сущности, ему не было никакого дела до счётов доктора Ратли с Филипом Этвудом.

Когда огни фар подъезжающей машины двумя яркими точками прорезали ночную темноту, Ален поднялся и, сказав «спокойной ночи» миссис Вуд, отправился спать. Ему приснился громадный кролик, большими прыжками несущийся по дороге, потом кролик превратился в козу, которая бодалась и кричала голосом миссис Вуд: «Браконьер, браконьер, в суд подам!» Проснувшись, он решил, что всему виной слишком обильный поздний ужин, и дал себе слово больше на ночь так не наедаться.

Дорис Этвуд и мистер Хилтон проявляли к Алену столь мало интереса, что он к концу второго дня совершенно перестал опасаться попасть впросак в разговоре с ними; оказавшись за одним столом, они обменивались парой-другой безлико-вежливых фраз, и на этом их общение заканчивалось. Наблюдая за собравшимися в столовой людьми, Ален пришёл к выводу, что они делятся на две группы: Филип Этвуд и его гости и Дорис Этвуд и её гости. Хотя Ален не заметил ни одного открытого проявления неприязни между Филипом и его мачехой, у него сложилось впечатление, что они питают друг к другу взаимную антипатию. «Обычная история, — подумал он, — молодая вторая жена при взрослом сыне — в таких случаях отношения редко складываются благополучно».

На третий день после полудня на дороге показалась запряженная серой лошадью коляска.

— Это Генри едет, — сказал Этвуд, прогуливавшийся вместе с Аленом возле дома. — Он, как всегда, не удосужился написать точно, когда приедет. Ему ещё повезло, что Джек согласился отвезти его на своей коляске, а то шёл бы пешком… Однако это не Генри, — недоумённо сказал Этвуд, когда коляска приблизилась. — Странно, кроме него я никого не жду. Ален, пойдите пока к себе, — добавил он с некоторым беспокойством.

Ален ушёл, снедаемый тревогой. Что, если это за ним? Проследили его путь до этих мест и ищут, куда он делся. Маловероятно. Он пробирался большей частью в темноте, а с машины спрыгнул на ходу и в безлюдном месте, так что вряд ли его кто-то заметил, но всё-таки… Он отодвинул край шторы и приоткрыл окно в надежде услышать, о чём говорит неожиданный посетитель. Самое начало он пропустил.

— …от мистера Харригана. Он говорил, прекрасная кобыла. Если вы её продаёте, я бы взглянул.

— Пожалуйста, мистер?…

— Грейсон, сэр, Эдуард Грейсон.

— Я охотно продам её, однако должен предупредить: у лошади скверный нрав. Я, собственно, поэтому и хочу от неё избавиться.

— Неважно, для меня это неважно.

— А, вы разводите породистых лошадей, — сказал Этвуд, решив, что Грейсон имеет отношение к конному заводу. — Тогда она вам подойдёт, родословная у неё хорошая. Пойдёмте посмотрите.