— Ален, всё, что я вам рассказал, останется между нами, — сказал Этвуд, когда они уже шли через парк. — Преступники мертвы, и пусть их смерть считается обычным несчастным случаем. Джудит легче думать, что миссис Рэтленд умерла сама.

— А Кэт? Что вы ей сказали?

— Только то, что Хильда с Грейсоном пытались убить меня. Это так на неё подействовало, что я не знал, как её успокоить. Про мой вопрос насчёт таблеток она начисто забыла.

— А если вспомнит?

— Что-нибудь придумаю.

— Всё-таки странно, что они бросились бежать, — заметил Ален. — Чего они испугались? Полицейские ушли, всё спокойно. Или Кэт после того, как ушла из гостиной, что-то сказала Хильде? Всё равно им следовало оставаться на месте. Бегство — это признание своей вины, а так её ещё доказать надо. Доказательств-то, по сути, нет. Да и вы не хотите связываться с полицией, в чём они уже успели убедиться.

— Они не полиции испугались, а совсем другого. Выйдя из гостиной, Кэт действительно встретилась в коридоре с Хильдой. Кэт утверждает, что не произнесла ни слова, но я представляю, какой у неё при этом был вид, притворяться она не умеет. Должно быть, она бросилась от Хильды прочь, как от привидения, она даже в своей комнате боялась одна оставаться из-за соседства с ней. Хильда встревожилась. Когда я заходил к вам, она пряталась где-то поблизости. Помните, во время нашего разговора от сквозняка открылась дверь? Очевидно, она не разобрала того, что говорилось при закрытой двери, и услышала лишь конец моей фразы. Это звучало примерно так: прибегать к закону бесполезно, надо действовать самому. Они решили, что я обо всём догадался и собираюсь сам свести с ними счёты. Такая перспектива их испугала, и они спешно удрали, даже побоялись остаться до утра.

— Теперь с ними покончено, — подытожил Ален.

— Да, теперь со всем этим покончено.

Подходя к подъезду, они увидели доверху нагруженную чемоданами и саквояжами коляску, возле которой стоял мистер Хилтон. «Неужели он прибыл сюда с такой кучей вещей?» — изумился Ален. Этвуд взирал на эту картину с не меньшим удивлением, однако через секунду ситуация прояснилась: в дверях появилась Дорис в сопровождении горничной, которая несла две большие шляпные коробки. Встреча с Этвудом не входила в её планы, раз она выбрала для отъезда столь ранний час, однако она была не из тех, кто приходит в замешательство от подобных мелочей. Дорис прищурила свои зелёные кошачьи глаза, язвительно усмехнулась и громко, отчётливо сказала:

— Как видите, я уезжаю.

— Мы решили пожениться, — смущённо кашлянув, вставил мистер Хилтон.

— Надеюсь, сэр Этвуд, что мы больше не увидимся, — не обратив на Хилтона ни малейшего внимания, продолжила Дорис, сейчас для неё существовал один Этвуд, она упивалась минутой, когда наконец могла позволить себе оскорбить его. — Вас интересует, какие вещи я беру с собой?

Она явно провоцировала его, стремясь напоследок насладиться скандалом. Этвуд молча отрицательно качнул головой. Он смотрел на неё взглядом, в котором не было злости, а было понимание и даже чуточку одобрения, и этот взгляд сбивал её с толку.

— Мне подвернулось выгодное дело, и Дорис не придётся жалеть, что она выходит за меня, — вновь заговорил Хилтон, тяготясь молчанием. — Мой старый приятель уезжает в Индию и продаёт свою контору. Цена немалая, но дело того стоит, через год-другой затраты оправдаются.

Сообщать всё это Этвуду было совершенно незачем, но мистер Хилтон чувствовал себя не в своей тарелке оттого, что хозяин дома застал их в момент отъезда, который выглядел очень некрасиво; уехать не прощаясь, пока все ещё спят, — так пожелала Дорис, однако план сорвался, и Хилтон старался хоть как-то сгладить неловкость и отвлечь внимание Этвуда о того факта, что они собирались покинуть дом без его ведома. Тем временем горничная сказала, что одна коробка, кажется, осталась наверху, и пошла за ней, а Дорис после её слов стала сосредоточенно оглядывать погруженные в коляску вещи, проверяя, всё ли взято, и мистер Хилтон, досадуя на задержку (ему хотелось побыстрее завершить неприятный инцидент), принялся рассказывать о том, как он искал компаньона, поскольку у него не хватало на покупку денег, и как сначала неудачи следовали одна за другой, а потом, когда он уже решил, что контора уплывает из его рук, он позвонил мужу своей покойной сестры только для того, чтобы узнать о здоровье племянников, и к слову упомянул о своих затруднениях, а зять совершенно неожиданно заявил, что хочет войти в долю, хотя прежде ничем подобным не интересовался. Этвуд вежливо слушал. Наконец горничная вернулась, а Дорис убедилась, что всё на месте, и переключилась на их разговор, а вернее, монолог Хилтона, разом прервала его и заявила, что пора ехать. Она собралась напоследок сказать какую-нибудь колкость Этвуду, но чересчур долго раздумывала, какую именно, и в результате не сказала ничего, ибо как хороший актёр почувствовала, что чересчур длительная пауза умалит эффект её слов, создав впечатление, будто она сразу не нашлась, что сказать; в действительности она медлила лишь от того, что вариантов было слишком много и она затруднялась выбрать. Вероятно, про себя она досадовала на то, что не продумала заранее последний разговор с Этвудом, так как рассчитывала уехать без него, однако её лицо сохраняло невозмутимо-презрительное выражение. Приподняв брови, она с демонстративным презрением оглядела замок, затем негромко, но выразительно произнесла:

— Наконец-то я от этого избавилась! — секунду помедлила, ожидая, не скажет ли чего-нибудь Этвуд, но он снова промолчал, и она села в коляску.

Мистер Хилтон густо покраснел, и его широкое лицо с рыжеватыми усами стало похоже на дешёвую, ярко раскрашенную маску. Извиниться за Дорис он не решился, пробормотал «до свидания» и тоже уселся в коляску.

— Желаю вам удачи, — сказал Этвуд вроде бы в ответ на его «до свидания», но глядя при этом на Дорис.

В её глазах засветилось любопытство, затем она усмехнулась, дерзко и весело, и велела ехать — коляска тронулась и вскоре скрылась за деревьями.

Этвуд продолжал стоять на месте. Он стоял, засунув руки в карманы, и смотрел на свой дом, и на его лице блуждала чуточку рассеянная улыбка человека, улыбающегося не собеседнику, а своим собственным мыслям. Ален бросил на него взгляд и подумал, что за последние сутки Этвуд сильно изменился; как только стало ясно, что ему уже не надо связывать себя браком с женщиной, которую он не любил, вся его меланхоличность и то, что Ален принимал за холодность натуры, бесследно исчезли; его движения, отличающиеся небрежной грацией спортсмена-любителя, приобрели живость, которой им недоставало прежде, эта же живость чувствовалась теперь и в его голосе, и в глазах, умных и насмешливых, а улыбка, дотоле имевшая иронический оттенок, сейчас была просто улыбкой счастливого человека, радующегося солнечному утру, чириканью чистящей пёрышки птахи на кусте и встрече с девушкой, в которую он влюблён.

Ален отыскал взглядом окно Джудит. Оно было открыто, и задернутые занавеси чуть колыхались от ветра. «Она еще спит», — подумал он. Потом она проснётся, посмотрит вокруг и увидит, что жизнь продолжается и надо сделать шаг ей навстречу, потому что нельзя жить, все время глядя назад, он верил, что она поймет это и тогда сама изменится, подобно Этвуду; это произойдёт не сегодня и не завтра, но такой день обязательно наступит, и он постарается, чтобы этот день наступил поскорее.

Несколько месяцев спустя Этвуд получил письмо. Ален писал, что они с Джудит поженились и очень счастливы, и если он окажется в их краях, то должен непременно навестить их, они будут очень рады его видеть, а если он приедет вместе с женой, то это будет совсем замечательно. Заканчивалось письмо следующими строками:

«Помните, Филип, вы спросили, есть ли у меня деньги, и я ответил, что нет? Оказывается, коллекция отца уцелела. Старый Поль, присматривающий за домом, еще до пожара на всякий случай спрятал все картины в подвал, где они и лежали в полной сохранности. Если б я с самого начала знал об этом, многое сложилось бы иначе».