Наконец, когда нужное направление было указано торопливым взмахом руки, Варя перешла на другую сторону Воздвиженки и оказалась на тихой улочке.

Девушка столько слышала о знаменитых московских переулках, и вот она здесь!

Варя ликовала, наивно решив: теперь она часть столичного артистического бомонда.

Нужный переулок найти оказалось непросто: Нижний, Средний, Калашный… путаница!

Наконец, Варя с восторгом прочитала табличку: «Малый Кисловский» – и пошла по узкому тротуару, заставленному машинами. Возле одного из старых особнячков курили две женщины, явно не приезжие.

– Извините, вы не подскажете, где дом номер шесть? – вежливо спросила Варя. – Там находится…

Она не успела договорить.

Женщины многозначительно взглянули друг на друга, одна указала дымящейся сигаретой вдоль тротуара:

– Третий отсюда, по этой стороне. – И, не дожидаясь, пока Варя отойдет, усмехнулась ядовито: – Кто только в артистки не прется! С ребенком прямо притащилась!

– Да бросит она его! Сейчас на жалость надавит, а потом на вокзале пристроит. Помнишь, вчера тоже артистка с ребенком бродила. Одна родила неизвестно от кого, а все подружки по очереди мамаш из себя изображают.

Варя споткнулась, резкие слова незнакомок ударили в сердце. Она так растерялась, что не нашла достойного ответа.

Да к тому же на воре шапка горит…

«Как они догадались, что Джулька не моя? – лихорадочно думала девушка. – Неужели заметно? Почему же в комнате матери и ребенка никто ничего не заподозрил? Пусть хоть убивают, Джульку я никому не отдам. Она моя, родная!»

Варя с нежностью поглядела на спящую малышку: от вида крошечного личика щемило сердце, кроха стала такой близкой!

Она приподняла колыбельку, с наслаждением втянула нежный аромат, едва уловимое теплое младенческое дыхание. Душу захлестнула волна любви! Соленая на вкус.

«Большой взрыв! – стыдясь собственных чувств, улыбнулась Варя. – Переворот в сознании. Когда-нибудь, на пенсии, заслуженная артистка России Варвара Кручинина засядет за мемуары и напишет: «Материнский инстинкт проснулся в звезде внезапно и довольно рано, в двадцать один год».

«Заслуженная артистка» остановилась возле чугунной ограды невысокого желтого здания: осмотреться, обдумать неприятные слова случайных собеседниц, решить, как вести себя, чтобы не вызывать подозрений?

«Чтобы убедительно сыграть роль, вы должны уметь присвоить жизнь своего героя, сделать ее своей, – вспомнила наставления педагогов. – На усадку любого текста требуется не меньше двух недель. В течение этого срока войдите в тело и душу персонажа, мыслите, как он».

Варя вздохнула: двух недель у нее нет. Придется вживаться в образ одинокой мамы по ходу пьесы, играть по вдохновению.

Она увидела табличку на оплывшей от времени приземистой колонне, сосредоточенно закусила губы: «Российская академия театрального искусства»! Знаменитый ГИТИС, вот где предстояло начинающей актрисе сыграть внезапно свалившуюся на нее роль брошенной матери. И оценивать ее будут не дремлющие в ожидании поезда пассажиры зала ожидания, а внимательные, цепкие знатоки лицедейства!

– Пожелай мне удачи, Джулька, – прошептала девушка и с бьющимся сердцем вошла в раскрытую калитку.

Варя приготовилась увидеть театральную роскошь: позолоту, парчовый занавес, блистательных, недосягаемых примадонн, высокомерных небожителей сияющих артистических вершин.

Но бояться оказалось совершенно нечего – в институте было провинциально, по-домашнему просто: обычные коридоры, разномастный линолеум, стандартная мебель. Под одной из дверей притулились влажная тряпка на самодельной швабре и зашарканное оцинкованное ведро. Пусто, тихо и после летней улицы – прохладно.

– Вы, девушка, куда? – окликнул Варю мужской голос: она не приметила в полумраке охранника.

– В отдел кадров, – бодро ответила Варя.

– Это по другой лестнице, но вроде там еще никого.

Охранник окинул Варю наметанным взглядом и сразу распознал провинциалку: он этих девчонок столько здесь перевидал!

– В Москве раньше одиннадцати на работу не приходят: что в редакциях, что на телевидении и в театрах – подтягиваются к полудню.

– Я все-таки схожу, вдруг хоть кто-то пришел? – попросила Варя.

Охранник молча выкинул руку в сторону дверей, мол, иди проверь.

Дверь с распечатанным на компьютере листком «Бухгалтерия, отдел кадров» была приоткрыта. До Вариного слуха донесся шорох.

Она заглянула в комнату с маленькими солнечными окошками – кто-то из сотрудников уже пришел? – но обнаружила лишь уборщицу: женщина с полными голыми ногами вытряхивала в черный пластиковый мешок мусор из корзин.

– Нет еще никого, – сказала уборщица.

– Можно я здесь побуду, пока кто-нибудь не придет?

– В коридоре обожди, – отрезала женщина.

Она говорила, растягивая концы фраз, совсем как на Вологодчине. Варя смекнула: женщина, как и она, приезжая, «нашенская». Это прибавило решимости.

– Простите, пожалуйста, можно вас спросить? Вы тут, наверное, все знаете, может, что-то посоветуете?

То, что ее, поломойку, сочли за опытного сотрудника театральной академии, польстило женщине.

Она благосклонно закрутила край мешка с мусором и повернулась к дверям. В прорехах между туго натянутыми полами халата белели живот и оплывшие колени.

Варя втиснулась в заставленный столами кабинет.

– Вы не знаете, можно здесь устроиться на работу? На любую. Например, как вы, клининг-персоналом, но чтобы дали комнату в общежитии?

Она помолчала, сморгнула, униженно пробормотала:

– Или хотя бы пустили переночевать на несколько дней, пока студенты на каникулах… Мне ненадолго, вот-вот знакомые из отпуска в Москву приедут.

Женщина не спеша села на стул, отерла рукой шею и приготовилась к обстоятельному разговору.

– Уборщицы и посудомойки всегда нужны, все в артистки рвутся, а грязь убирать никто не хочет. Я сама по молодости техникум мечтала окончить, да нужда заставила коридоры драить.

– Ой, я бы с удовольствием сюда уборщицей устроилась, – приободрилась Варя. И доверительно добавила: – Ночью бы полы мыла, а днем в фильмах снималась. Но мне пока жить негде: квартиру снимать дорого, да и обмануть норовят. Хоть бы несколько деньков продержаться, пока на студии работу найду.

Женщина вздохнула, устало обмякла, грустно распустила губы, покачала головой, словно говоря: вот и еще одна провинциальная дуреха, как когда-то она сама, приехала искать счастья в столице. В фильмах сниматься!

– Дочка, уборщицей я бы за тебя слово замолвила, но комнату в общежитии тебе не получить. Ничего себе, скажут, только заявилась, а уж подавай ей жилплощадь.

– Вы точно знаете? – переспросила Варя. И умоляюще взглянула в глаза женщины. – А вдруг порядок изменился или случайно комната освободилась? Выпускники ведь как раз выехали? Узнайте, пожалуйста, я вам буду так благодарна! На всю жизнь!.. А то опять на вокзале ночевать…

– Ой, дочка, я бы рада помочь, да точно знаю: койки – и те в дефиците, а уж про отдельную комнату речи нет.

– Я и на койку согласна! Но ведь с…

Она не успела договорить: «Но ведь с ребенком не пустят».

Дверь в кабинет раскрылась шире, вошла дама лет пятидесяти. Именно дама, а не «женщина» или «гражданочка»: темные вьющиеся волосы уложены в тяжелую царственную прическу, шею и руки унизывают украшения из темного серебра и камней, шелковое платье с восточным узором похоже на праздничный наряд Лейлы, привезенный из Пакистана.

– Добрый день, – сказала дама.

По комнате поплыл маслянистый запах бордовой розы.

Уборщица поднялась со стула.

– Сидите, Нина, сидите, я на минутку, мне нужно оставить один документ, – сообщила дама.

– Дочка, если мне не веришь, давай Маргариту Святославовну спросим, – обратилась уборщица к Варе.

– О чем, Нина, вы хотите меня спросить? – Дама перебирала бумаги.

– Да вот, девочка спрашивает насчет койки в нашем общежитии, несколько дней переночевать надо, пока работу не найдет. Уборщицей согласна работать. Я ей говорю: нет мест – не верит.