А вот второе письмо:
Дорогие ребята с радиостанции «Эхо Москвы». Прослушал вашу очередную передачу о таджикской девочке, которую кто-то в Петербурге нечаянно пырнул ножом, и она умерла. Кто-то видел у неё наркотик, но я этого не видел, а слышал, что её пырнули и она умерла. И ещё вы говорили о других русских ребятах — они напали на чёрных, взорвали рынок, а ещё про Воронеж, где убили студента только за непонятный цвет кожи. Такие передачи вы делаете часто, я их слушаю, и, наверное, слушает мэр Лужайкин, который совсем тихо, даже незаметно для дураков-гоев отнял у них Москву и превратил её в Вавилон. Так вот он, Лужайкин, доволен вами, и я доволен, но только один маленький совет: на такие передачи приглашайте хотя бы одного русского, к примеру Проханова или Макашова. И пусть они сидят. Все знают, что они есть, и это уже хорошо. Можно даже поднести к ним микрофон: пусть скажут двадцать или тридцать слов — не больше! Остальное говорите вы. Вас трое, а Проханов один; пусть он попробует без разрешения вставить хоть одно слово. Хотел бы я видеть, как он это сделает, особенно когда напротив сидит Сванидзе. А ещё лучше — Доренко. И уж совсем хорошо, когда рядом с ним вы посадите Машу Маерс. Можно ещё и подсадить Светлану Сорокину. И будет настоящий Пурим, когда у вас в студии появится Новодворская. Она будет смотреть на Проханова и Макашова и кричать: «Комуняки проклятые, вас надо вешать!» И что тогда они скажут, эти несчастные Проханов и Макашов?.. Они будут качать головой. И пусть качают, а передача уже кончилась. И никто тогда не скажет, что в студии собрались одни наши люди. Не будет у них повода проявлять этот ихний проклятый антисемитизм…
Письмо было длинным, и Драгана его не дочитала. За полночь она заснула, но проснулась рано. Завтракали вчетвером: пришли Неустроев с Фёдором, и в этом же составе решили лететь на юг материка к родителям Драганы.
— Но прежде мы посетим Кубу, — сказал Борис. — Дяде Феде сделали операцию, он звонил вчера из госпиталя, просил меня пролечить его. Я ему напомнил, что мы построили на Кубе клинику для лечения Импульсатором, на что он сказал: клиника это хорошо, больные довольны вашей клиникой, но я бы хотел принять целебные лучики из твоих рук. Разумеется, я согласился и сказал дяде Феде: мне лестно такое ваше доверие ко мне и я сегодня же прилечу к вам в госпиталь.
— Дядя Федя? — сказал Фёдор. — Мой тёзка… Уж не Фидель ли это Кастро, президент Кубы? Они с отцом знакомы, и хотя общаются заочно, но между ними завязалась большая дружба. Отец ему говорит: не надо вам никаких ракет, и станций слежения — вы только скажите, какая вам грозит опасность, и я приду к вам на помощь. Мы тоже зовём его дядей Федей. Я не однажды бывал у него, и он просил меня научить пилотировать «Пчёлку».
— Да, это он самый, — согласился Борис. — Мы с Драганой и с нами наш друг Павел не однажды летали к нему, помогали там в строительстве клиник. Фидель принимал нас у себя дома и просил называть его дядей Федей. Кубинский лидер по-сыновнему нежно относился к нашему бывшему владыке Хрущёву, и будто бы Никита Сергеевич, обнимая его, назвал Федей. «Наш Федя», — сказал Хрущёв и склонил свою лысую голову к могучей бороде Фиделя Кастро. Фиделю нравится это русское имя, и он однажды сказал: «Жаль, что я родился нерусским. Меня бы в России называли Фёдором».
Поднялись на крышу дома: островитяне ахнули, не увидев тут вертолёта. Драгана побледнела, со страхом взглянула на Фёдора. Тот был спокоен и сочувственно улыбался.
— Вертолёт!.. — воскликнула Драгана. — Вчера вечером он был тут.
Фёдор развёл руками:
— Вечером был, а утром…
Фёдор продолжал стоять у лестницы, ведущей из дома на крышу, и как-то загадочно, хитро улыбался. Он утаил, что вечером, последним покидая «Пчёлку», задал ей режим невидимки.
— Нет нашей «Пчёлки»! Что же теперь будем делать?
Островитяне молчали.
— И как мы теперь? На чём полетим?
Борис повернулся к Фёдору:
— А улететь на нём никто не мог?
— Могли, конечно. Кто-то подкрался и — был таков. У вас тут есть Иван Иванович и Ной Исаакович. Народец ненадёжный. Ну, Ной Исаакович — личный врач Бориса Петровича, а Иван Иванович кто таков? Я-то давно его выследил, у меня есть и его доклады, которые он шлёт в Пентагон с вашего острова. Не он ли сыграл с нами злую шутку?
— Ну, нет! — воскликнул Неустроев. — Этот мешок с гнилым горохом к таким делам не сподручен.
Фёдор продолжал упавшим голосом:
— М-да-а, задачка с тремя неизвестными: кто, когда и зачем умыкнул нашу машину? Да и как это можно сделать? Машина — не портсигар и не спичечный коробок. И весит она двадцать пудов. В карман не положишь. И в рюкзак не запихнёшь. Так как же мы теперь?
Павел Неустроев, как человек самый решительный и смышленый в технических делах, направился на середину бетонной площадки, где была поставлена «Пчёлка», но не сделал и нескольких шагов, как что-то угрожающе зашипело и в грудь ему ударила струя воздуха. Сделал ещё два шага — шипение усилилось и струя стала туже. Попробовал свернуть в сторону — струя за ним. Ускорил шаг по кругу — она его догоняла. И становилась сильнее, и шипела, точно разъярённая кобра.
— Фу, ты!.. — отступился Павел. — Чертовщина какая-то!..
И посмотрел на Фёдора, но тот по-прежнему хранил спокойствие и улыбался с каким-то лукавым и, казалось, совсем неуместным торжеством. Потом он достал из кармана пульт, поднёс его к губам:
— Евстафий!.. Это я. Откройся.
Самолёт неспешно, и не весь сразу, стал высвечивать свои очертания, и удлинялся, готовясь принять пассажиров. Островитяне замерли. Многое они повидали на корабле, но такую мистификацию не могли вообразить.
Дверь открылась — и пассажиры, пропустив вперёд Драгану, вошли в салон. И расположились у стен на удобных креслах — и так, что и пилот сидел с ними рядом, и не было тут приборов; в правой руке Фёдор держал пульт управления. Машина, как майский жук, бесшумно оторвалась от крыши дома и устремилась в сторону океана.
Тысячи вопросов крутились в головах островитян, но никто не смел нарушить тишины, царящей внутри салона.
Фёдор, наклонясь к Драгане, сказал:
— Как вы мне говорили, в южном американском штате на восточном побережье живут ваши родители.
— Да, совсем рядом — в пяти милях к северу от города Джексонвилла. А если лететь по прямой, то от Русского острова и до моего дома всего будет двести миль.
— Хорошо. А теперь продолжим обучение. Я же вам обещал.
— Да, обещали! — зашлась детской радостью Драгана. — Пожалуйста, рассказывайте об устройстве, показывайте, как она управляется, эта замечательная волшебная «Пчёлка».
— Тогда смотрите, и слушайте, и запоминайте. Я сейчас подам команду, и наша «Пчёлка» сама найдёт дорогу.
Показал на встроенный слева от окна микрофон. Повернулся к нему и стал тихо говорить:
— Северная Америка. Восточное побережье. Город Джексонвилл.
Задал адрес полёта и отклонился на спинку кресла.
— Мы будем лететь тихо и на малой высоте. Машину ведёт автопилот, а я буду рассказывать, как устроен наш самокат.
При этих его словах к ним приблизились Борис и Павел. Они тоже задались целью научиться летать и были уверены, что со временем будут обладателями таких аппаратов.
Фёдор показал лежащий у него на ладони пульт.
— Режим полёта вот здесь; нажмите вот эту чёрную кнопку, как я сейчас и сделал, и включится автопилот. Мы с вами можем пить чай, читать книги — машина сама приведёт к цели. А теперь главное о самолёте: ему не нужен бензин, масло — в нём ничего не крутится и не трётся. Как вы уже знаете, двигатель у него фотонный, то есть используется энергия света. Создавая «Евпатия Коловрата», попутно мы конструировали и летательные аппараты, и небольшие катера. У нас на корабле и свет, и вода, и тепло, и всякие научные приборы — всё создано на основе энергии фотона.
