Сауле оцепенела: скоро совещание.
Ей же сегодня за секретаря работать!
Объясняться с ним Сауле не стала. Да и не смогла бы, она сгорала со стыда: позволить себе настолько забыться…
Сошла с ума, точно!
Придерживая рукой очки, Сауле поднырнула под локоть Колыванова и тут же бросилась к выходу: она еще успевала переодеться в принесенный Таней костюм, до дома не больше пяти минут неспешного хода.
Сауле не видела изумленного лица Колыванова, не слышала его растерянного оклика. Она даже не извинилась, столкнувшись с Леночкой Захаровой, и не заметила ее враждебного взгляда.
А Леночка была разочарована. Она буквально на днях узнала, что Колыванов дал отставку своей любовнице, и очень рассчитывала занять вакантное место. В прошлый раз показалось, что Колыванов смотрит на нее с явным интересом, и Леночка торжествовала: ее заметили!
Захарова не сомневалась: она — красавица.
И не понимала, что происходит.
Сауле вылетела из офиса и мячиком скатилась со ступенек. Бросилась через улицу и испуганно вскрикнула, налетев на Татьяну, недовольную собой, несовершенным миром, и поэтому — особенно грозную.
— А где мой костюмчик? — негодующе воскликнула она, хватая Сауле за руку и бесцеремонно буксируя к ближайшей скамейке. — Ты же обещала надеть!!!
— Я-я? — Сауле попыталась выдернуть руку. — Я, собственно, как раз домой беж… то есть шла.
— Хочешь сказать, ты бросила работу из-за дурацкого совещания?! — возмутилась подруга.
Сауле хотела возразить. Объяснить, что, наоборот, собирается переодеться и вернуться в приемную. Совещание вот-вот начнется, но она успеет, вот честное слово…
Сауле слова не сказала. Она только сейчас по-настоящему рассмотрела подругу и застыла с открытым ртом: Татьяна выглядела… по меньшей мере странно.
Во-первых, она снова начала пользоваться косметикой. Причем тональный крем был нанесен едва ли не сантиметровым слоем, как штукатурка. Сауле с изумлением отметила, что рассеянная подруга покрыла им только правую щеку, совершенно забыв о левой.
Во-вторых, Татьяна нацепила темные солнечные очки, раньше она ненавидела их и никогда не носила.
В-третьих, она снова перекрасила волосы. Вчера еще снежно-белые, сегодня они темным шелком падали на плечи, а длинная, косо срезанная челка практически прятала брови — а ведь Татьяна терпеть не могла челок!
В-четвертых, она чуть ли не впервые за последние годы изменила себе и любимым ярким, контрастным краскам: шелковый брючный костюм был классически серым, а строгая блузка со стоечкой — просто белой.
И совсем невероятное: на Татьяне перчатки! Пепельно-серые, из тонкого, но плотного шелка, Сауле лишь в фильмах видела на дамах такие перчатки. Забыв о совещании, она рассматривала подругу во все глаза.
Татьяне чрезмерное внимание не понравилось. Она подтолкнула Сауле к скамье и зло прошипела:
— Времени нет на объяснения! Поэтому коротко: совещание не отменили?
— Нет. — Сауле обомлела: снизу, со скамьи, ей прекрасно был виден — и солнечные очки не помогли! — чудовищный синяк под левым глазом.
— Значит, в два?
— Кончай «дакать» и заикаться, а то в лоб получишь, — раздраженно прорычала Таня.
Сауле закивала.
— На этом все?
— Д-да.
— Опять «да»?!
— На низком столике, у окна, поднос, там фрукты, печенье, сыр… — пролепетала Сауле. — Я все подготовила!
— Ладно, справлюсь, — проворчала Таня. — Нехитрое дело: подать мужикам чай…
Она кивнула и пошла к крыльцу — высокая, стройная, уверенная в себе, стильно одетая.
Сауле шмыгнула носом: может, зря она упирается? Если бы Женя увидел ее в лиловом костюме и без этих уродливых очков…
Нет, никогда!
Или все же…
Сауле встряхнула головой, прогоняя глупые мысли, и торопливо крикнула подруге в спину:
— А мне что делать?
Таня обернулась и смерила ее презрительным взглядом:
— На голову больна или как? Домой иди!
— А… работа?
— Завтра выйдешь. Сегодня у тебя зуб, не забыла? — Таня хмуро усмехнулась. — Чтоб ты знала: после обезболивающего укола часа три отходить нужно, не меньше.
Язык не ворочается, физиономию перекашивает, я две недели назад зуб пломбировала, в дрожь бросает, как вспомню…
Дверь за ней захлопнулась. Сауле судорожно вздохнула: она так и не решилась спросить, откуда у подруги под глазом такой страшный синяк.
Неужели все-таки подралась утром с Лизаветиной матерью?!
Глава 12
РАЗВОД И ДЕВИЧЬЯ ФАМИЛИЯ
Таня осмотрелась в приемной и удовлетворенно хмыкнула: неплохое все-таки местечко она выхлопотала для Саулешки. Правда, секретаршей Саулешка временно, но…
А вдруг удержится?
Таня стянула с приготовленного подноса яблоко и смачно захрустела: в приемной она одна. Судя по всему, совещание уже началось.
Таня подошла к двери кабинета и осторожно потянула ее на себя: точно, бубнят. Ну, пусть себе… Ее, кажется, должны пригласить.
Таня остановилась у зеркала и долго рассматривала собственное отражение, оно совсем не нравилось — что за жалкая серая моль? Серый костюм, белая блузка, черные волосы… Взгляду не за что зацепиться!
Правда, мама наверняка одобрила бы. По ее мнению, брючный костюм придавал дочери нужную солидность, серьезность. Мама ненавидела Танины «пестрые тряпки» и ее манеру чуть ли не каждую неделю перекрашивать волосы.
Таня снисходительно хмыкнула: мама никак не хотела понять, оттеночные шампуни — не краски. И едва в обморок не падала, когда дочь появлялась с новым цветом волос. Особенно ужасалась, если Таня использовала две-три краски одновременно.
А ведь красиво — несколько оттенков рыжего, скажем!
Но мама не понимала.
Таня оглянулась на кабинет. Осторожно сняла очки и поморщилась: интересно, сколько времени придется физиономию прятать? Этот синячище вряд ли быстро пройдет, уж очень вид устрашающий. И кремом его, как царапины, не замажешь, опухоль такая…
Перчатки мешали, раздражая, Таня едва не уронила очки, но снять их не осмелилась. Руки выглядели ничуть не лучше лица, Лизаветина мамаша постаралась, чтоб ее…
Вспомнив о подопечной, Таня окончательно затосковала: девчонка ей совсем не нравилась, как они уживутся в одной комнате? Язык у Лизаветы совсем не детский, признательности и почтительности никакой, зато самостоятельности хоть отбавляй, наглости и язвительности тоже.
Нет, как она умудрилась вляпаться в такое дерьмо?! Какое ей, собственно, дело до маленькой оборванки и ее мерзкого пса? Подумаешь, попала бы Лизавета в детдом, будто там не такие же дети, как она…
Таня вспомнила разговор с Саулешкой и зло фыркнула: это только считается, что у человека всегда есть выбор. По сути, любой твой выбор заранее определен воспитанием. Вот и выходит, дорогу выбираешь не сам, ее выбрали родители еще до твоего рождения, нет, какое все-таки свинство…
Даже не они.
Деды, прадеды, прапрадеды…
Правда свинство! Их давно нет, а ты вынуждена с ними считаться. Потом еще и своих детей лишаешь права выбора, растишь рабами совести и собственных представлений о справедливости, навязанных с раннего детства: это плохо, а это хорошо. Не убий, не укради, не возжелай…
Почему именно ты «не убий и не укради»?!
Как глупо!
Конечно, она могла плюнуть и уйти, оставив Лизавету на попечение милиции. В конце концов, ей что, больше всех надо? Ну, сбежала бы девчонка из детского дома — точно бы сбежала, паршивка, характерец у нее… — так мало ли беспризорников на городских улицах, одним больше или меньше, какая разница?
Выбор — ха!
Хорош выбор, если потом всю жизнь будешь чувствовать себя последней сволочью, зная: могла помочь и не помогла!
Таня раздраженно поморщилась: «Но соседи же не спешили взять Лизавету под свое крылышко. Сочувствовали ей, слепой бы заметил, но и только. Никто не стал осложнять себе жизнь, одна я такая дура…»
