Не страдает шизофренией! И на том спасибо. Это занятие стало последним. Она ужасно ругала себя за слабину, за то, что доверила кусочек своей тайны этому шарлатану. Да она узнала про него гораздо больше за эти занятия, чем он – про нее. Например, какими маслеными глазками он на нее смотрел. Как хорошо все-таки, что она замужем! Их так много, этих посторонних мужчин, которые так и норовят за ней приударить. Обручальное кольцо на пальце и фраза: «Меня ждет муж», действуют как оберег.

Лиза рассмеялась при мысли, что было бы, отвечай она честно на все его вопросы. Он бы нажал под столом секретную кнопку и вызвал бригаду санитаров из психушки на первом же приеме. В общем, помрачение так помрачение! Ей так больше нравится. Что поделать, если она такая! Только постараться расслабиться и искать свой знак. Лучше иногда мучиться с похмелья, чем ходить к таким знахарям. А таблетки свои пусть ест сам – шизофрения, похоже, у него, если он возомнил себя врачевателем человеческих душ, а то, что Лиза в ответ на большинство вопросов несла небылицы, так и не понял.

Многие люди вообще казались ей слишком примитивными. Такие жадноватые сущности, которые только и ищут, как бы побольше взять и поменьше отдать во всех смыслах. Она не сомневалась в том, что есть хорошие, интересные, добрые люди. Но в окружении мужа она таких не встречала, да и не стремилась искать. Честно говоря, она вообще ни к кому не стремилась в этом мире. Лиза предпочитала «ушедших».

Частный архив, где она служила, находился в бывшем доме богатого купца. Говорили, что здесь после революции располагалась профсоюзная библиотека уездного отдела образования и будто сама Крупская прогуливалась в этих стенах в поисках знаний. Некоторые вещи сохранились до сих пор. Лиза хорошо понимала, что это скоро кончится: найдется новоявленный миллионер и купит весь особняк с потрохами, но пока судьба водила всех за нос и ворожила «на забвение», оставляя ее практически единственной и полноправной хозяйкой этого уголка. Лиза заварила чай и села за большой письменный стол, явно появившийся здесь из какой-нибудь царской канцелярии.

Архив стал для нее укрытием, спасением и настоящим домом. Она любила здесь всё: гладкие столетние перила, отполированные миллионами рук, широкую мраморную лестницу в подъезде, по которой поднималась на второй этаж в свой кабинет; в комнатке со стеллажами маленькое окошко с рассохшейся рамой, смотрящее на старую стену из красного грязного кирпича. Любила эти полки и ящики, заставленные папками с пыльными пожелтевшими документами, собранными в стопки блокнотами, альбомами, старыми растрепанными тетрадями, хранившими истории старинных семей; тусклые желтоватые лампочки в огромной люстре под потолком, потертое бархатное кресло; столетний паркет, поскрипывающий под ногами, и ни с чем не сравнимый запах старины. Особенно восторгалась Лиза изумрудным потолком с золотыми пчелками, панелями из красного дерева, опоясывающими всю комнату, и камином с тяжелой чугунной решеткой. Недоставало, по ее мнению, в эркерах окон высоких пальм в кадках, но их с успехом заменили большие корявые алое в старых эмалированных кастрюлях. Удивительно, как они хорошо растут в таких местах!

Сегодня она испытывала сильное волнение, природу которого пока объяснить себе не могла. Изучая записи о старинных дворянских семьях, члены которых увлекались эзотерикой и масонством, она наткнулась на некую семью Владимирских. Причем документы эти она нашла в тетиной кладовке, в Серебрянке. Извлекла тогда на свет старую картонную коробку, набитую бумагами, просмотрела их поверхностно и, подумав, что это может быть забавно, отвезла в свой архив в надежде когда-нибудь изучить все более внимательно. И на какое-то время про нее забыла, но однажды вспомнила.

«Так я никогда до них не доберусь». – Лиза решительно отодвинула свою работу и полезла в коробку. И пожалела лишь о том, что не взялась за нее раньше, да о том, что так и не сможет узнать у тети, как они к ней попали. Глава семьи, странный человек, захотевший уединиться от городского шума, переселился в старинную усадьбу, стоящую в густых лесах. Только на лошадях до самого ближайшего уездного города нужно было ехать почти сутки. В усадьбу он привез с собой молодую жену, и там начали происходить странные события.

Документы имели следы плесени, местами их просверлил древоточец, где-то подгрызли мыши. Многие страницы склеены навеки сыростью в толстые пухлые пластины. Чернила расплылись и выцвели, но некоторые места в этих полуистлевших документах еще можно было прочитать. Она вытянула наугад из стопки голубоватую тетрадку…

Из личных записок доктора. Отрывок № 1.

Заозерка, 1912 год

Прошло сорок дней, как мы похоронили нашу любимую. Не было ни сил, ни мыслей записать все подробности тех событий. Потом прошло еще несколько недель, когда хоть как-то отпустила немного душевная боль, и я решил возобновить свой дневник.

Ужасной была та ночь, ночь на Ивана Купалу, но еще ужасней – наступившее утро. Хватились Марии накануне перед ужином. Мы с Владимирским наскоро собрали мужиков и отправили кого в лес на холмы, кого на озеро. Искали повсюду, да не нашли. А на другой день, поздним утром, прибежал мальчишка с хуторка за железной дорогой сказать, что бабы их, ходившие за земляникой, нашли Марию Афанасьевну мертвой на круглой поляне, опушенной орешником.

Снарядили повозку, поехали за ней управляющий и я. Петр Николаевич же поскакал верхом, да странным образом отстал. Нянька мне сказала потом, что пришел, как пришибленный, сел на самом верху лестницы на ступеньках и смотрел в оцепенении, как суетились в сенях люди, вешали черный тюль на зеркала, открывали высокие двери библиотеки.

А я в это время нес на руках дорогое нам безжизненное существо. Тяжко Владимирскому овдоветь, но и я чувствовал себя вдовцом! Всю дорогу на трясущейся повозке согревал ее руки, скованные обжигающим душу неотвратимым льдом смерти. Не согреть! Все! Конец! Проснись! Как же так? Что это? Почему? Где ты, дружок? Кто это сделал? Отчаяние терзало меня, я рыдал беззвучно и исступленно, какой-то частью рассудка понимая, что не имею права делать это при свидетелях, хотя и сам управляющий всхлипывал и причитал. Наконец мы свернули к господскому дому, надо было взять себя в руки и предстать перед людьми собранным и готовым ко всему.

Четыре мужика внесли покойную на широкой холстине и положили на диван в библиотеке. И я увидел друга своего, медленно спускающегося вниз. У обеденной залы отчаянно рыдали две их маленькие дочки, и голосившая вместе с ними няня утирала мокрые личики. Мне все казалось сном. Я делал душевное усилие, чтобы проснуться, чтобы жуткий кошмар кончился. Все для меня в одно мгновение стало лишено смысла, все видел я как в перевернутый мутноватый театральный бинокль.

Пропустив Петра Николаевича в библиотеку, я закрыл дверь и жестом попросил всех отойти подальше. Няня повела девочек в обеденную залу, и этот ее простой жест – она открыла дверь – вдруг окунул меня в прошлое…

…В той жизни, оставшейся там, далеко за плечами, в той веселой жизни так же открывали высокие двери библиотеки и обеденной залы, что вели сюда, в просторные парадные сени, и тогда все три комнаты превращались в одно огромное пространство с гостями всех возрастов. Там, на верху лестницы, где недавно сидел убитый горем муж, устанавливали пианино, выкатывая его из учебной комнаты девочек. Приглашенный музыкант заставлял всех с упоением танцевать кадрили, польки, вальсы. Мы все, соседи ближние и дальние, любили балы Владимирских по большим праздникам. Я же, не умеющий танцевать, сидел всегда на зимней веранде с бокалом шампанского, раскладывал пасьянсы и наблюдал, как раскрасневшиеся, обмахивающиеся веерами гости проскальзывают сюда из-за вон той дверки под лестницей и окружают стол с питьем и всевозможными закусками в зависимости от времени года. Мария Афанасьевна великолепная хозяйка! Была! Была! Не верю! Не хочу верить! У меня в чемоданчике была опиумная микстура, и я пошел и принял ее.