В первый же день на первом уроке учительница сказала: «Поднимите руку, кто умеет читать». Руки поднялись. Потом она попросила поднять руку тех, кто не умеет. Поднял один мальчик. Он сказал, что знает некоторые буквы, и назвал их. Но Ольга Николаевна отправила его домой, наказав передать родителям, чтобы научили читать и привели на будущий год. Мальчик спокойно ушел. Наверно, Ольга Николаевна могла бы поступить иначе, но шел первый год пятилетки, пережитки были еще свежи в сознании взрослых людей. Ей были не симпатичны неграмотные дети, а другим – дети служащих.
Вскоре выяснилось, что мне программа обучения не интересна, так как год до школы я занимался в частной группе. В частной потому, что в школу семилетнего не принимали. Мама спросила учительницу, нельзя ли меня перевести во второй класс. Учительница сказала, что надо бы весь класс перевести во второй, но так делать не принято. Я не проверял, но, кажется, большинство ребят в классе оказались детьми служащих. Учились все хорошо, только одного мальчика оставили на второй год. Его звали Ося. Добрый, тихий, с большими ушами. Ребята называли его ослом, но он не обижался.
Итак, шел первый год пятилетки, сталинской, как я узнал позже. В школе на большой перемене ребятам давали горячие завтраки. Запомнилась почему-то миска с горячим мясным перловым супом. Потом сплошная коллективизация стала давать свои плоды, и завтраки сделались невкусными. Как-то нам дали манную кашу. Ее приготовили без масла, без соли, да еще, кажется, не хватало воды. И получилось что-то вроде резины. Ребята, не сговариваясь, воткнули в эти порции каши ложки торчком и положили локти на стол. Учительница страшно взволновалась и, труся вокруг длинного стола, клала ложки. Мы думали, что пошутили, а она приняла всерьез. Мы, конечно, не знали такого выражения – гражданское неповиновение. Потом появились в нашей жизни карточки на хлеб, заборные книжки и тому подобное. Ордера на ботинки, например. Плохое меня мало волновало. Детство все равно выглядело золотым. Но вот преждевременная грамотность имела в какой-то мере нехорошие последствия. Не было нужды делать дома уроки. Задавали, например, на дом прочитать страничку, да еще крупными буквами. Это легко сделать на ходу, идя домой. Но в тот достопамятный день я почему-то не прочитал страничку под заголовком «Ласка». А учительница вызвала меня и предложила ее рассказать.
Я встал и прислушался. В классе сидели три с лишним десятка учеников, сплоченных антигражданским мужеством. Может быть, потом кто-нибудь стал интриганом или кем-нибудь похуже, но тогда учительница была одна, а мы все – вместе.
Уши у меня не подвержены всяким воспалениям, и я быстро уловил тихие слова: «Рассказ про лошадь, про конюшню…» Тихий шепот, шелест, недоступный косным взрослым ушам.
«Однажды в конюшню, где жила лошадь Машка, забралась ласка», – сказал я.
Ольга Николаевна внимательно посмотрела на меня, как будто я не сидел перед ней каждый день с осени до этого весеннего дня. А ребята оживились, заулыбались.
В глубине души у меня что-то екнуло. Сказать, что лошадь звали Машкой, было неосторожностью. Но на это меня толкнула любовь к правде. Я был знаком с лошадью Машкой. И мне показалось, что так рассказ будет ближе к жизни. Увы… Учительница молчала, и я продолжил, что в конюшню забралась ласка. А я слышал, что эта зверушка склонна заплетать коням хвосты и гривы… И коротко рассказал об этом.
Учительница посадила меня на место, а точнее, поставила на место. Я сел красный и обиженный. А ребята еще немного похихикали.
Желая поскорее выяснить недоразумение, я листал букварь. Вот и «Ласка». Оказалось, что какой-то пацан дал лошади кусочек сахара. Вот и получилась ласка.
Первый мой рассказ был устный. Я сочинил его как акын, хотя и не под музыку. Ребятам творчество такого рода понравилось, а учительнице я не угодил. Однако угождать критикам и редакторам вообще дело трудное.
А мой первый письменный рассказ напечатали в книжке через тридцать четыре года. Это был рассказ о гроссмейстере Геллере. Заказали мне его не потому, что я умею писать рассказы, а просто издательство затеяло сборник «Рассказы спортсменов». Помог мне мастерский значок.
Я, правда, и раньше, и позднее что-то пописывал вроде рассказиков, да не пытался их печатать. И не потому, что они могли не понравиться цензору, а просто писал для собственного чтения.
Музо
Таким коротеньким словом обозначали школьники уроки пения в начале тридцатых годов. Было еще Изо, то есть рисование и Физо – физкультура, а в наше время – Физра. Уроков по гражданской обороне тогда не было, уже другими поколениями они были окрещенные выразительным словом «ГрОб».
И вот я сидел на задней скамье в зальчике, небольшом по размеру, но самым большом помещением в школе, на третьем этаже небольшого здания. Отапливалась школа голландскими печами, хотя находилась в самом что ни на есть центре Москвы.
Шел пятый урок второй смены, последний урок. Несомненно, музо поставили в расписании последним уроком, так как оно не требовало от уставших учеников умственных усилий.
За стареньким пианино сидел Анатолий Петрович. Он никогда не обижал ребят и добросовестно выполнял трудное дело – приобщал двенадцатилетних сорванцов к музыкальной культуре. Анатолий Петрович играл какой-нибудь отрывок из музыкального произведения и задавал общий вопрос, что это напоминает ребятам. Кое-кто кричал: «Как в кино!». Тогда еще не сошли с экранов немые фильмы в сопровождении таперов, игравших на пианино. Анатолий Петрович играл другой отрывок, и ребята кричали: «Как в цирке!». Он не раздражался, хотя надеялся услышать что-нибудь про времена года, либо что-то в этом роде. Тем не менее, приличные отметки были всем обеспечены. Много позже от товарища я слышал, как его сын получил хорошую отметку по пению, но по другим предметам он был отличником. Папа спросил в воспитательных целях, почему «хорошо», а не «отлично», и мальчик пояснил, что когда он старался петь громче, ребята смеялись.
Все же в преподавании музо была своя система. Мы разучивали песни классового направления. К примеру:
Взвейтесь кострами синие ночи
Мы – пионеры, дети рабочих.
Другая, любимая пионерами песня:
Здравствуй, милая картошка
Тошка, тошка
Пионеров идеал, ал, ал.
Тот не знает наслажденья
Жденья, жденья, жденья,
Кто картошки не едал, дал, дал,
на уроках пения не допускалась, как явно безыдейная.
Пионерским идеалам соответствовали другие песни, такие к примеру:
Много разных стран,
Кроме СССР,
Всюду барабан,
Всюду пионер,
и дальше:
Много разных стран,
Шар земной велик.
На улицы столиц
Выходит большевик!
Еще мы пели:
Мы шли под грохот канонады,
Мы смерти смотрели в лицо,
Вперед продвигались отряды
Спартаковцев смелых бойцов.
И довольно заунывную песню:
В темных норах нас держали,
Как слепых кротов
Но проклятый царский пал режим
Власть рабочую мы теперь крепим.
Последние слова звучали и бойко и радостно.