Когда поздно вечером вернулись из Афин и прогуливались по слабо освещенной пирейской улице, в окнах кафе я увидел также унылую картину – сидят за столиками мужчины и меланхолично играют в нарды. Женщин вокруг ни одной. Восток…
В Афинах туристов водили по плану. Посетили Университет. Группу завели в кабинет ректора. Полы в Университете мраморные. Мрамора в Греции хватает. Его все пилят и пилят с незапамятных времен. А в кабинете ректора и приемной – полы деревянные. Это вроде бы роскошь. С лесами дело хуже, чем с мрамором. В больнице посмотрели на девочку-спортсменку. Юная, светловолосая, голубоглазая с доброй улыбкой. Мотоциклистка. Спортивная травма. Палата отдельная, чистенькая. А перед королевским дворцом несут караул солдаты. Одеты как воины времен Александра Македонского. Яркие краски, замысловатая обувь, юбки, но винтовки. Однако это все гарнир, а главное – Акрополь. И вот я поднимаюсь на холм. Тепло, хотя на дворе январь. Группа останавливается перевести дух и гид рассказывает, что однажды турист сообщил, что он из Мурманска и поэтому дальше не пойдет. Здесь слишком жарко. Гид отлично говорит по-русски. У него красный нос. Почему в странах, где все постоянно пьют виноградное вино, довольно редко встречаются красные носы?
И вот я на небольшой площади, названной древними греками Пникс, что в вольном переводе – толкучка. Историки говорят, что здесь теснились, демократически решая свои проблемы, вольные афинские граждане. Было их пятьдесят тысяч. А рабов в шесть раз больше.
И я вижу своими глазами Парфенон и Эрехтейон, траченные временем, но гармоничные и величественные.
Раздается свисток. Это пожилая, грузная и большеносая учительница дает команду юным потомкам древних эллинов собраться. Они разбрелись. Изучают тут историю наглядно. А свисток висит у учительницы на шее, на цепочке. Придумано неплохо.
Прошло почти четверть века, и в 1984 году две недели я провел в Салониках, где греки отлично провели Шахматную олимпиаду.
Салоники – большой город и порт, динамичный, нарядный. Витрины магазинов сверкают, подтверждая известную формулу, что «в Греции все есть». И там я обратил внимание на стайку школьников. На этот раз они высыпали из школы на переменку. Подъехала автолавка, и веселая ребятня покупала булочки, конфеты, жевательную резинку и прочие радости. Выглядели ребята отлично, и школа прекрасно выглядела на набережной. В этот раз я не думал о минусах капитализма.
Греческий алфавит породил кириллицу, и приятно, прочитав «музейон», не сомневаться, что тут именно музей. Хотя мой номер в гостинице «Македония» обозначался понятно: «окто, триа, триа», то есть 833, однако язык непонятен, хоть буквы схожи.
Мне вспомнился эпизод из совсем другого путешествия. В Цюрихе мы с товарищем зашли в магазин, где продавали радиоприемники и другую технику. Продавец, молодой человек, услышав нашу речь, сказал, что он может говорить по-русски. Я вежливо похвалил его произношение и заметил, что наверно трудно было овладеть русским. «Нет, я грек» – возразил молодой человек.
В Салониках я спросил своего друга и попутчика Файка, сильно ли похож азербайджанский язык на турецкий? «Еще как», – ответил он. Мы зашли в маленький магазинчик, где старый грек продавал чай и кофе. Я сказал Файку: «Попробуй по-азербайджански, ведь турки тут долго владычествовали». Успех превзошел все ожидания. Старик обрадовался возникшему взаимопониманию, быть может, он был турок. Обслужил нас по высшему классу.
В моей бригаде судей на Олимпиаде были итальянец, серб и грек Александр. Он отлично владел русским языком, что немудрено, так как родился в СССР, где прошла большая часть его жизни. Он репатриировался, как говорится, на историческую родину.
Александр рассказал мне, что когда греки-репатрианты родом с Кавказа увидели, стоя на борту парохода, горы на греческом берегу, без леса, голые, то ахнули. Контраст после Кавказа разительный. Александр в Греции не разбогател, но, можно сказать, адаптировался. Он имел небольшой овощной магазин. Трудился в нем, не покладая рук. Его сын в Греции стал профессором математики.
У Александра была машина – пикап. Мне показалось заслуживающим внимание то, что машину он, как мелкий предприниматель, купил с большой скидкой, однако продавать ее по полной цене не имеет права. Дешевле купил машину – должна работать. Таков закон.
Александр был удивлен, что я не знаю слова «пиндос». Оказывается, там, где он жил, у нас так кое-кто порой обзывает греков.
На пути из Салоник домой я два дня провел в Афинах. Конечно, вновь посетил Акрополь. Неожиданно оказалось, что поймать такси в Афинах не совсем просто, хотя таксисты подсаживают попутных пассажиров. Рабочий день кончался, все куда-то торопились, жизнь в миллионном городе била ключом.
На закрытии Олимпиады был дан большой концерт. Слушая зажигательную народную греческую музыку, по темпераменту не уступающую африканской, я подумал, что вот оно, наследие далеких предков, мелодии и ритмы нормального детства человечества.
Я снова увидел Акрополь, наша команда опять победила. Душа радовалась.
Стамбул
Корабль «Эстония» пришвартовался в бухте Золотой Рог в Стамбуле, между Азией и Европой. Ранним утром туристы высыпали на палубу и увидели знаменитый Стамбул, в прошлом Константинополь, и Византию. Огромный город, в наши дни его население значительно превысило десяток миллионов, но первое, что овладело нашим вниманием, это какая-то небывалая рыбная ловля. В бухте стояли корабли, сновали катера, но особое внимание привлекли бесчисленные лодки рыболовов. Оказалось, что на свою беду в бухту зашел большой косяк пеламиды. В лодках, рассеянных на большом пространстве, сидело по два-три человека. Они бойко забрасывали в воду нехитрые рыболовные снасти – блесну на длинной леске, намотанной на дощечку. Жадная крупная пеламида немедленно набрасывалась на блесну – металлическую рыбку с крючком.
И вот уже рыбак, быстро перебирая леску руками, тянет серебристую рыбину в лодку. Временами он замедляет движения. Это когда пеламида «буянит», старается сорваться с крючка. Но не надолго. Момент и большая серебристая рыба, с хвостом, напоминающим полумесяц, вылетает из воды, и рыбак бросает ее в корзину или ящик, стоящий на дне лодки. И все это происходит, пожалуй, быстрее, чем в магазине, когда живую рыбу вытаскивают из садка. Посмотришь со стороны – кажется, простое дело. Рыбаки спокойны, ничто им не мешает. Ни гудки пароходов, ни шум на пристани, ни зыбь и маленькие волны, раскачивающие лодки. Присмотревшись, видишь, что ловят рыбу не все одинаково успешно. У одних много, у других в корзинах заметно меньше рыбы. Я стал смотреть в бинокль на лодку с тремя рыбаками, в видавших виды грубых шерстяных свитерах и вязаных шапочках с помпонами. Их руки мелькали особенно быстро. На носу сидел смуглый турок с маленькими усиками, натянув шапчонку на лоб. Во рту он держал сигарету. Видно, что потухшую. Большие грубые руки были заняты. Он как заправский фокусник тащил из воды рыбу за рыбой. А его лицо ровно ничего не выражало. Будто сидит задумавшись. «Мои» турки очень быстро накидали большую плетеную корзину доверху. Неподалеку от них на воде покачивалась лодка с двумя молодыми людьми в пиджаках. Видно было, что это любители, но не представители рабочего класса или трудового крестьянства. Возможно, и пеламиды это заметили. Во всяком случае «пиджаки» наловили рыбы много меньше.
После завтрака, сойдя на берег, я увидел, что продают с рук свежевыловленную рыбу с вывернутыми жабрами, чтобы видна была свежая алая кровь.
В январе 1961 года Стамбул из окна автобуса вовсе не был похож на сказочный город из 1001 ночи. Температура плюс восемь – десять градусов, снега нет, зябко. Обстоятельства способствуют критиковать окружающее. Один из гвоздей программы – осмотр резиденции султанов, где они жили до 1923 года. Резиденцию опоясывает невысокая, но крепостная, стена. Ворота узкие и большой автобус проезжает еле-еле. На территории парка разбросаны сравнительно небольшие строения.