Джо восхищался магом, но испытывал в его обществе некоторую неловкость. От него прямо-таки исходило удивительное достоинство. И потом, он ведь был знаменитостью. Он этого не выпячивал, никогда не занимался саморекламой, но сомневаться в этом не приходилось. Почтовый ящик ломился от приглашений на самые престижные сцены и даже в знаменитые иностранные клубы.

Норман практически не выступал больше в Рино. Время от времени он выезжал на гастроли по большим городам – об этом он тоже не говорил, все приходилось тянуть из него клещами.

Уезжая, он оставлял Джо инструкции по отработке того или иного движения, хотя и знал, что это ни к чему: ученик относился к делу серьезно. Эти указания нужны были скорее для того, чтобы питомец чувствовал непрерывность обучения.

В отсутствие Нормана Джо упражнялся один, как прежде. Часами простаивал он перед зеркалом, манипулируя картами или предметами. Его взгляд на самого себя изменился с тех пор, как он стал учеником Нормана: теперь в его отражении словно виднелся отпечаток оценки учителя.

В полдень Кристина звала его обедать, и после этого он не расставался с ней до вечера. В ее компании Джо чувствовал себя прекрасно. Она говорила так же мало, как Норман, но это не вызывало в нем ни малейшей неловкости. Кассандра – та болтала без умолку, верно, потому, что молчание действовало ей на нервы.

Джо постоянно сравнивал Кристину с матерью и злился на себя за это. «Все потому, что я не знаю больше ни одной женщины», – думал он. Кристина казалась ему полной противоположностью Кассандры: деликатная, молчаливая, она никогда не повышала голоса, а красота ее не била в глаза. По этой причине Джо ее не сразу заметил, но был тем более потрясен, когда понял, что Кристина красива.

Этот день он запомнил навсегда. Они обедали вместе, и он спросил, как прошло ее утро, ожидая услышать малоинтересный ответ.

– Я работала, – сказала она.

– Ты работала?

– Каждое утро я работаю.

– Что у тебя за работа?

– Я жонглирую огнем.

Он даже поперхнулся. Кристина улыбнулась.

– Что в этом удивительного? Не понимаю. Вот ведь вы с Норманом – маги.

Джо стало стыдно. Почему ему даже в голову не пришло, что она тоже артистка?

– Расскажи, – попросил он.

И пока она говорила, он смотрел на нее. Она сияла. Ее глаза метали молнии. Тонкость ее черт поразила его. Никогда он не видел такого лица.

В свои пятнадцать лет Джо не раз имел возможность лицезреть красоту, пусть даже это была только красота его матери. Но сейчас впервые она тронула его душу, как будто эта красота обращалась лично к нему, как будто это было откровение, которое надо заслужить и быть его достойным.

И лицо и тело Кристины были очень тонкими, однако кости нигде не выпирали. Ее волосы, кожа и глаза отливали карамелью. Она выросла в Нью-Мексико и говорила, что не помнит там ни одного дня без солнца: видимо, оно и оставило свой след, позолотив ее кожу.

Волосы она скручивала в узел на индейский манер, скрепляя его деревянной палочкой; эта первобытная прическа оставляла открытой безукоризненно длинную шею.

Одежда ее сводилась чаще всего к джинсам и верху бикини, так что у Джо было ощущение, будто ее тело знакомо ему до мельчайших подробностей. Однако с той минуты, когда он влюбился в нее, эта вольность в общении сменилась предчувствием тайны.

Да, едва он, прозрев, увидел ее красоту, то полюбил ее со всей силой первой любви. Это была всепоглощающая любовь: с первой секунды своего рождения она сопровождалась желанием, абсолютным и постоянным.

Джо знал, что любить эту женщину ему нельзя, поэтому ничем не показывал, по крайней мере, старался не показывать своей любви. И тем не менее с первой искры он жил в ожидании, – в ожидании сам не зная чего или, вернее, зная очень хорошо, – и это непременно должно было однажды произойти, иначе ничто не имело смысла.

Мудрецы утверждают, что так и есть – ничто не имеет смысла. Влюбленные же обладают мудростью более глубокой, чем мудрецы. Тот, кто любит, ни секунды не сомневается в смысле жизни.

Кристина была без памяти влюблена в Нормана, замечательного человека и величайшего в мире мага. А Джо был всего лишь подростком, которому еще предстояло всему учиться во всех областях. Он не имел ничего за душой, кроме своего огромного желания, и этого ему было достаточно, чтобы верить.

Верить во что? Если бы ему задали этот вопрос, он бы ответил: «Однажды я займусь любовью с Кристиной, и она будет хотеть этого так же, как и я».

Искусство жонглировать огнем подразделяется на несколько видов: тот, в котором подвизалась Кристина, называется свингинг. Это жонглирование факелами, привязанными к веревкам, именуемым болас, – такими же болас ковбои опутывают ноги бычков на родео.

Другие жонглируют непосредственно факелами или прикрепляют их к обоим концам длинной палки. Все эти приемы зрелищны, но ни один не обладает таким изяществом, как свингинг, – само название об этом говорит. Вот почему практикующие его жонглеры именуются fire dancers — огненными танцорами.

Одной из причин недовольства Джо было то, что он никогда не видел Кристину, что называется, в деле.

– Это далеко не безопасное зрелище, – объяснила она. – Всегда есть риск, для зрителя не меньше, чем для жонглера. Достаточно плохо привязанному факелу упасть в публику, на человека, одетого в нейлон, или на чьи-то волосы, представь, какая это будет катастрофа.

– Обещай мне, что однажды я увижу, как ты это делаешь, вживую, – настаивал он.

– Ну конечно. Наберись терпения. А пока ты можешь смотреть, как я тренируюсь, – тоже неплохо.

Этот аргумент выводил Джо из себя, ведь Кристина не упражнялась дома с горящими факелами: к концам болас она привязывала безобидные пластмассовые булавы такого же веса. Джо как мог убеждал себя, что уже замечательно – видеть молодую женщину танцующей для него одного. Он чувствовал, что великолепное жонглирование лишается элемента варварского риска с целью поберечь его, Джо. И понимал, что таким образом ему бесцеремонно указывают на его юный возраст.

Ровно то же самое он испытывал в сексуальном плане: ему полагались только игрушки, тогда как он чувствовал себя готовым к реальности во всей ее полноте.

Однажды Джо спросил у Кристины, самым простым и естественным образом, как надо заниматься любовью.

Улыбнувшись, она ответила:

– Ты бы лучше задал этот вопрос Норману. Его мнение будет для тебя полезнее моего.

Позже она спросила Нормана, задавал ли ему Джо пресловутый вопрос.

– Какой?

– Как надо заниматься любовью.

– Нет, – рассмеявшись, ответил Норман. – Не посмел.

– А мне посмел.

Норман задумался.

– Он, наверно, немного в тебя влюблен. Это меня успокаивает.

– Почему?

– Это доказывает, что он нормален.

– А ты в этом сомневался?

– Да. Когда я обучаю его магии, он такой странный, что мне даже страшновато. Он жадно впитывает мои слова, и в то же время я чувствую, что ему хочется вцепиться мне в горло и загрызть.

– Он тебя обожает!

– Да. Он меня обожает, как всякий пятнадцатилетний мальчишка обожает своего отца. Стало быть, ему хочется меня убить.

– А ты? Ты смотришь на него, как на своего сына?

– Есть такое дело. Я очень к нему привязался. Когда уезжаю, скучаю по нему. А когда возвращаюсь, он меня раздражает, порой просто бесит.

– Ты боишься его.

– Нет. Я боюсь за него.

– Значит, он твой сын.

Норман учил Джо классике карточных фокусов – «Waving the Kings» Гая Холлингворта. Он несколько раз выполнил фокус сам, затем объяснил технику.

– Видишь, это один из самых красивых фокусов, – сказал он. – С твоими способностями ты за три часа его освоишь.

Прошло три дня, но фокус парню так и не давался.

– Ничего не понимаю, – развел руками Норман, – ты освоил «Interlaced Vanish» Пола Харриса за час, а это ничуть не легче. Что за ступор?