— Да. Мой муж писал книгу о редкостных растениях. Майор Деспард был представлен нам, как человек, хорошо знавший местные условия и способный организовать необходимую экспедицию. Моему мужу он очень понравился. Мы тронулись в путь.

Наступило молчание. Пуаро не прерывал его минуты полторы, а потом сказал тихо, будто разговаривая сам с собой.

— Да, это можно себе представить Река, тропическая ночь, стрекот насекомых, сильный волевой мужчина, красивая женщина…

Миссис Лаксмор вздохнула.

— Мой муж, конечно, был намного старше меня. Я вышла за него замуж совсем еще ребенком, и лишь потом поняла, что я сделала…

Пуаро с печальным видом покачал головой.

— Знаю. Знаю. Это случается так часто!

— Никто из нас не осознавал, что именно происходит, продолжала миссис Лаксмор. — Джон Деспард никогда ничего мне не говорил. Он человек чести.

— Но женщины сами все чувствуют, — подсказал Пуаро.

— Вы совершенно правы… Да, женщины все понимают… Но я не показывала ему этого. До самого конца мы оставались друг для друга майором Деспардом и миссис Лаксмор. И оба были полны решимости доиграть эту игру.

Она замолчала, вспомнив с восхищением о благородном поведении майора.

— Правильно, — тихо сказал Пуаро. — Каждый должен сыграть свою партию в крикет. Как прекрасно сказал один из ваших поэтов: «Я не мог бы любить тебя, дорогая, так сильно, если бы не любил еще больше крикет».

— «Честь», — поправила его миссис Лаксмор, слегка нахмурившись.

— Ах да, конечно. Конечно, «честь», «если бы не любил еще больше честь».

— Эти слова, должно быть, были написаны специально для нас, — сказала миссис Лаксмор. — Дело не в том, как дорого нам это обошлось. Мы оба решились никогда не произносить фатальных слов. Но потом…

— Но потом… — повторил за ней Пуаро.

— Эта ужасная ночь, — миссис Лаксмор вздрогнула.

— И что же?

— Я предполагаю, что они поссорились, я хочу сказать, Джон и Тимоти. Я вышла из палатки… Я вышла из своей палатки.

— Да. И что же?

Глаза миссис Лаксмор расширились и потемнели. Она видела сейчас эту сцену, будто она снова повторялась перед ее взором.

— Я вышла из своей палатки, — повторила она — Джон и Тимоти были… О! — она задрожала — Я даже точно не помню всего Я встала между ними… Я сказала: «Нет, нет, это не правда!». Тимоти ничего не хотел слышать Он стал угрожать Джону. И Джон был вынужден выстрелить. Для самообороны. Ах! — она вскрикнула и закрыла лицо руками. — Он был мертв Убит наповал Пуля попала в самое сердце.

— Для вас это был ужасный момент, мадам.

— Я никогда этого не забуду. Джон вел себя благородно. Он хотел рассказать все открыто. Но я не хотела даже слышать об этом. Всю ночь мы проспорили. «Ради меня!» — повторяла я все время. Наконец, он понял. Потому что, конечно, он не мог бы видеть мои страдания. Ужасно было думать о гласности. Подумайте только об этих заголовках в газетах: «Двое мужчин и женщина в джунглях», «Первобытные страсти».

Я доказывала все это Джону, и он сдался. Проводники ничего не видели и не слышали. У Тимоти перед этим были приступы лихорадки. Мы сказали, что он от нее умер. И похоронили его там, у Амазонки.

Глубокое страдание исказило лицо миссис Лаксмор.

— Потом мы вернулись к цивилизации. И расстались навеки.

— Разве это была так необходимо, мадам?

— Да, да. Мертвый Тимоти стоял между нами как же, как живой. И даже больше. Мы простились друг с другом. Навеки… Временами я встречаю Джона Деспарда, когда бываю в свете. Мы улыбаемся, вежливо разговариваем. Никто не смог бы догадаться, что между нами что-то было. Но в его глазах я вижу, как и он в моих, что мы оба этого никогда не забудем… Наступило долгое молчание. Пуаро не нарушал его, отдавая дань прошлому.

Наконец, миссис Лаксмор вытащила сумочку и стала пудрить нос. Напряженность исчезла.

— Какая трагедия, — произнес Пуаро, но уже довольно обыденным тоном…

— Теперь вы видите сами, мосье Пуаро, — с живостью сказала миссис Лаксмор, — эту правду воспроизводить не нужно.

— Было бы обидно…

— Ее было бы невозможно сказать. Это ваш друг, этот писатель… я уверена, что он не захочет отравить жизнь абсолютно невинной женщине, не так ли?

— Или даже отправить на виселицу совершенно невинного мужчину? — тихо сказал Пуаро.

— Значит, и вы это так же воспринимаете? Я очень рада. Он невиновен. Преступление, совершенное в порыве страсти, не настоящее преступление. И, во всяком случае, он сделал это ради самообороны. Он вынужден был выстрелить. Теперь вы тоже понимаете, что все должны по-прежнему считать, будто Тимоти умер от лихорадки.

— Но писатели иногда бывают очень странными и бескомпромиссными.

— А ваш друг женоненавистник? Он хочет, чтобы мы страдали? Не разрешайте ему делать этого. Я этого не позволю. Если будет необходимо, я возьму всю вину на себя. Я заявлю, что это я застрелила Тимоти.

Она поднялась. Голова ее была откинута назад. Пуаро тоже встал.

— Мадам, — сказал он, беря ее руку в свои, — такое самопожертвование не нужно. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы никогда никто не узнал о том, что вы мне сейчас рассказали.

Лицо миссис Лаксмор озарилось нежной женственной улыбкой. Она немного подняла руку, так что Пуаро — хотел он этого или нет — был вынужден поцеловать ее.

— Несчастная женщина благодарит вас, мосье Пуаро, — сказал она.

Это было последним словом осужденной королевы, обращенным к избранному ею придворному. Ему ясно указывали на дверь. И Пуаро, правильно поняв это, ушел.

Очутившись снова на улице, он глубоко вдохнул в себя свежий воздух.

— Какая женщина! — тихо проговорил Эркюль Пуаро. — Бедняга Деспард! Вот как ему пришлось пострадать! Какое трагическое путешествие!

И вдруг он начал смеяться. Он шел теперь по Бромптон-роуд. Потом остановился, вынул из кармана часы и стал что-то подсчитывать.

— Так, так. У меня есть еще время. Если он и подождет немного, ничего с ним не случится. Сейчас я могу заняться еще одним небольшим делом. Как это напевал мой приятель из управления английской полиции? Сколько лет тому назад это было? Сорок? «Кусочек сахара для этой птички».

И, напевая этот давно всеми забытый мотив, Эркюль Пуаро вошел в фешенебельный магазин по продаже женского платья и всевозможных украшений, и прошел в отдел чулок.

Выбрав симпатичную и не очень высокомерную продавщицу, он изложил ей свою просьбу.

— Шелковые чулки? О, да, у нас есть, очень красивые, изящные чулки. Чистый шелк, с гарантией.

Пуаро отложил их. Он стал детально объяснять, что ему нужно.

— Французские чулки? Вы понимаете, что из-за пошлины они очень дороги.

На прилавке появилась еще одна коробка.

— Очень красивые чулки, мадемуазель, но я имел в виду другие. Мне нужны чулки самого лучшего качества.

— Это превосходные чулки. Конечно, у нас есть и «экстра». Но они стоят что-то около тридцати пяти шиллингов пара. И они не такие ноские. Совсем, как паутинка.

— Вот, вот. Это именно мне и нужно.

На этот раз продавщица отсутствовала долго. Наконец, она вернулась еще с одной коробкой.

— Я назвала цену неточно. Они стоят тридцать семь шиллингов и шесть пенсов за пару. Но очень красивые, правда?

Она осторожно вытащила их из пакетика. Да, это были действительно превосходные чулки, почти прозрачные, сквозь них было все видно.

— Прекрасно. Это то, что мне нужно.

— Чудесные чулки. Сколько пар, сэр?

— Э… дайте-ка подумать… девятнадцать пар. Продавщица чуть, было, не упала в обморок, только большой опыт обращения с покупателями, даже такими насмешливыми, как этот, помог ей совладать с собою.

— Если вы купите две дюжины, будет большая скидка, — едва слышно сказала она.

— Нет, мне нужно только девятнадцать пар. И выберите различные оттенки, пожалуйста.

Продавщица покорно исполнила его просьбу, завернула покупку и выписала счет.