Они расстались. Баттл уехал обратно в Скотланд Ярд, чтобы дать задания своим сотрудникам. Пуаро — на улицу Глосестер-террас, дом № 200.

Брови у доктора Робертса смешно приподнялись, когда он здоровался со своим гостем.

— Два следователя в один день, — сказал он. — Не исключена возможность, что сегодня к вечеру появятся и наручники.

Пуаро улыбнулся.

— Смею вас заверить, доктор Робертс, что мое внимание поровну разделено между четырьмя персонами.

— Во всяком случае, спасибо и за это. Курите?

— С вашего разрешения, я закурю свои.

Пуаро зажег маленькую русскую папиросу, которые всегда носил с собой.

— Так чем же я мог быть вам полезен? — спросил Робертс.

Пуаро некоторое время продолжал пускать колечки дыма, а потом сказал:

— Ответьте мне, доктор, вы проницательный наблюдатель за характерами людей?

— Не знаю. Но думаю, что да. Врач должен быть таковым.

— Вот именно. Я тоже так рассуждал. Я сказал себе: «Врач должен изучать своих пациентов. Выражение лица, цвет лица, частота дыхания, проявления нетерпения, все это доктор замечает автоматически, не задумываясь. Доктор Робертс как раз тот человек, который мне сможет помочь».

— Я очень хочу вам помочь. Так в чем же дело?

— На этих листочках записаны три роббера, сыгранные в тот вечер, — начал объяснять Пуаро. — Запись сделана мисс Мередит. А теперь не смогли бы вы, глядя на этот листочек, воскресить в памяти ход игры, рассказать мне подробно, какие были сделаны ходы и как играл каждый?

Робертс с удивлением уставился на него.

— Вы шутите мосье Пуаро. Разве это можно вспомнить?

— Неужели не можете? Я вам был бы так благодарен. Ну, хотя бы первый роббер. Первая игра должна была начаться объявлением червей или пик, и кто-то, а может быть даже ваши противники, должен был сбросить пятьдесят очков.

— Дайте-ка разобраться. Это был первый заход. Да, мне думается, что он был сделан с пик.

— А второй?

— Кажется, кто-то из нас проиграл пятьдесят очков, но я не помню, кто и как тогда ходил. Право же, мосье Пуаро, здесь я вряд ли смогу вам чем-то помочь.

— А не попытаетесь ли вы вспомнить, кто запрашивал ход и кто с кем играл?

— У меня был «большой шлем», это я помню. И еще был дубль. Помню также, что я ходил, звонко шлепая картами по столу, потому что играл три без козырей, так мне почему-то кажется. И выиграл солидный куш. Но это, сдается мне, было чуть позже.

— А вы помните, с кем вы играли?

— С миссис Лорример. Я помню еще, что она все хмурилась. Ей, очевидно, не очень-то нравилось, что я заявлял большие ставки.

— И никакие другие ходы или заявки вы не можете вспомнить?

— Дорогой мой мосье Пуаро, неужели вы действительно ждете от меня этого? Прежде всего, там произошло убийство, этого вполне достаточно, чтобы унести из памяти какие-то особенные ходы, и, ко всему прочему, с тех пор я сыграл еще, по крайней мере с полдюжины робберов.

Пуаро казался совсем удрученным.

— Простите меня, — сказал Робертс.

— Ну, что ж делать? — медленно сказал Пуаро. — Просто я надеялся, что вы сможете вспомнить хоть один или два хода, потому что мне казалось, это поможет вам вспомнить и кое-что другое.

— Кое-что другое?

— Да, вы могли заметить, например, что ваш партнер ошибся, играя просто без козырей, или, что противник, скажем, вдруг взял какие-то неожиданные взятки, хотя по первому заходу было очевидно, что он не должен был ничего получить.

Доктор Робертс вдруг стал серьезным. Он даже наклонился вперед в своем кресле.

— Так вот в чем дело! — сказал он. — Теперь я начинаю понимать, о чем идет речь. Извините меня. Вначале я просто думал, что вы занимаетесь какой-то чепухой. Вы считаете, что убийство, или, вернее, успешное осуществление этого убийства, могло внести существенное изменение в игру преступника?

Пуаро кивнул.

— Вы правильно поняли мою мысль, — сказал он. — Если бы все четыре игрока знали, как играли их партнеры и противники, и вдруг подметили за кем-то необычное отклонение от правила, внезапное исчезновение блеска игры, пропущенную возможность набрать очки — о, это было бы уликой первостепенного значения. К сожалению, вы все так мало знакомы друг с другом, что изменения в игре были для вас мало примечательны. И все же, уважаемый доктор, я очень прошу вас подумать еще. Не вспомните ли вы, например, какой-нибудь непостоянности в игре или внезапных бросающихся в глаза ошибок кого-либо из игроков?

Некоторое время длилось молчание, потом доктор Робертс покачал головой.

— Скверно, но помочь вам никак не могу, — откровенно признался он.

— Я просто-напросто ничего не помню. Все, что я мог вам сказать, я уже сказал. Миссис Лорример — первоклассный игрок, она ни разу не сделала ни одного промаха, который я мог бы заметить. Игра Деспарда тоже была все время превосходной. Он весьма рядовой игрок, то есть, я хочу сказать, что все его ставки были неизменно стандартными. Он никогда не отходит от правил, никогда не рискует. А мисс Мередит… — он вдруг заколебался.

— Так что же вы хотите сказать о мисс Мередит? — спросил, как бы поощряя его, Пуаро.

— Она действительно делала ошибки раз или два. Помню, это было что-то к концу вечера, но она просто могла утомиться, она ведь не очень опытный игрок. И потом, руки у нее слегка дрожали…

Он замолчал.

— Когда у нее дрожали руки?

— Когда это было? Что-то не помню… Мне кажется, она просто немножко нервничала. Ох, мосье Пуаро, вы вынуждаете меня выдумывать.

— Прошу прощения. Есть еще один пункт, где я нуждаюсь в вашей помощи.

— Какой?

— Это все очень трудно, — медленно начал Пуаро. — Мне бы не хотелось задавать вам этот вопрос напрямик. Если я спрошу, заметили ли вы то или это, я просто направлю вашу мысль в определенном направлении. И тогда ваш ответ будет для меня уже не таким ценным и полезным. Разрешите мне попытаться подойти к нему несколько с другой стороны. Будьте добры, доктор Робертс, опишите мне обстановку комнаты, в которой вы играли.

Робертс был в полнейшем изумлении.

— Обстановку в комнате?

— Я бы очень вас об этом попросил.

— Но, дорогой мой, я даже не знаю, как к этому подступиться.

— Начинайте с чего хотите.

— Ну, ладно. В комнате было довольно много мебели…

— Нет, нет, нет. Умоляю вас, будьте предельно точны.

Доктор Робертс вздохнул и начал говорить шутливо, подражая манере аукционщика.

— Один большой диван, обитый парчой цвета слоновой кости, еще один диван зеленого цвета, четыре или пять больших кресел. Восемь или девять персидских ковров, гарнитур из дюжины небольших позолоченных стульев в стиле ампир. Двойное бюро… Я себя чувствую сейчас, словно я писарь у аукционщика… Прекрасный китайский шкаф-горка. Рояль. Еще какие-то предметы, но боюсь, что я их не помню. Шесть первоклассных японских гравюр. Две китайские картины на зеркале. Пять или шесть очень красивых табакерок. Несколько японских фигурок и резных вещиц из слоновой кости, расставленных на отдельном столике. Старинное серебро, овальные чаши на ножках, как мне кажется, времен Карла I. Одна-две вещицы из разноцветной глазури…

— Браво, браво! — Пуаро даже зааплодировал.

— Пара старинных английских бронзовых птиц и скульптура, как я думаю, Ральфа Вуда. Затем, несколько восточных безделушек, изделия из серебра тонкой работы, какие-то ювелирные вещицы, в которых я не очень-то разбираюсь. Помню лишь, там были какие-то птицы, выполненные мастерами из Челси. Да, еще несколько миниатюр в рамках. Очень искусной работы. Это, конечно, не все, но большего в данную минуту я припомнить не могу.

— Великолепно! — сказал Пуаро восхищенно. — У вас прекрасная наблюдательность.

Доктор с видимым интересом спросил:

— А я упомянул о предмете, который вы имели в виду?

— Вот в этом-то и состоит весь секрет, — ответил Пуаро. — Если бы вы упомянули об этом предмете, вы удивили бы меня до крайности. Я так и думал, что вы ничего о нем не скажете.