— Ногу… свело, — задыхаясь от приступов боли, прошептала Эля.

Над собой она увидела Сашкино лицо. Посиневшие губы, сиреневатую кожу, темную радужку с широко распахнутым зрачком.

— Держись!

Он потянул Элю за собой, тяжело выбираясь на берег. Ветер заставил бессильно плакать. Как же холодно. Каждый кусочек тела зазвенел, словно прощался и с этим днем, и с этим небом. С жизнью.

— Пяткой стучи. — Голос Сашки вытащил из мутного бессознанья. — Стучи пяткой по земле. Сейчас отпустит.

Они сидели на берегу. Элю трясло. Максимихин, внезапно сделавшийся невероятно деловым, тер ей сведенную икру. Выжимал ей рукава на куртке, тянул на голову капюшон. Боль стала уходить. Сквозь его руки дальше в землю и там сгорать в огненном ядре.

— А лошади? — прошептала, не чувствуя губ. Ее бессмысленно водило из стороны в сторону, руки совершали странные движения. Она вроде и хотела помочь Сашке, но никак не могла ни за что уцепиться.

— Да погоди ты со своими лошадьми! Встать можешь?

Сашка встряхнул. В голове больно зазвенело, по телу прошла волна жара, и тут же кожу сдавило холодом, зато организм радостно отрапортовал голове о своем присутствии и глобальных потерях. Она начала привставать, мысленно приказывая сама себе.

Разогнулись… Правое колено… Рука… Дышим…

В голове бум, бум, бум, отрабатывало топку жизни сердце.

Оба коня, тычась мордами друг в друга, танцевали около куста. Было похоже, как будто Волк рассказывает приятелю обо всем, что с ним произошло.

— Ну, чего? — спросил Сашка, с сомнением глядя на перекошенную Элину фигуру.

Эля поджала ногу, пытаясь оценить уровень ущерба в теле. Холодно, противно, мокро, на ногу не наступить, губы подвело, зубы стучат.

— Нормально.

В теле обнаружилась подозрительная невесомость. Боль из ноги и спины ушла, но ее эхо еще блуждало, напоминая о пережитом, обещая вернуться.

— Еще скажешь, что я опять у тебя что-то сломал, — проворчал Сашка и снова усмехнулся.

От этой такой знакомой улыбки захотелось плакать. Вот где довелось встретиться!

— Когда ты и что ломал? — прошептала, дохрамывая до лошадей.

— Да карусель эту дурацкую, — быстро заговорил Сашка. Он был все такой же бодрый, словно и не купался только что в пруду. — Я потом все еще удивлялся, что ты жалеешь глупый механизм. В нее же играть было нельзя. Только смотреть. Какой в этом прок? Обыкновенная игрушка, а ты стала злиться…

— Вот что вспомнил!

Боль стала потихоньку подкрадываться с тыла. Двигаться не хотелось. Хотелось закрыть глаза и уснуть.

— Не думал, что ты будешь так из-за коней убиваться. — Максимихин говорил без злобы. — Тебе же на всех всегда плевать.

— Они живые, — с обидой ответила Эля. — И мне никогда не было плевать. Их надо в конюшню отвести.

— Ну, давай отведем, — покорно согласился Сашка. — Тем более они живые.

Сашка подошел ближе, чтобы взять Элю под руку, и она замерла. Вспомнилось — два метра, зона отчуждения. Он ее преодолел, и теперь стоял почти вплотную. Она слышала дыхание, чувствовала сильную руку на своем плече.

Сашка все понял. Ухмыльнулся.

— Это мне надо бояться, а не тебе. Я же не лошадь. И не карусель. Я человек.

— Людей тоже жалко, — буркнула Эля.

— Хорошо. Жалко. Но не всех. С гипертрофированными сексуальными наклонностями не жалко.

Эля отшатнулась. Ее это теперь будет вечно преследовать? Или когда-нибудь забудется?

— А знаешь, я об этом уже забыла.

— Тебе везет!

— Может, ты тоже забудешь?

Сашка снова хмыкнул, не отрывая глаз от Эли. Что он хотел увидеть на ее лице? Что сейчас скажет? В голове заметались перепуганные мысли. Опять показалось, что все подстроено.

— Что ты делал в парке? — быстро спросила она.

— Тебя выслеживал.

На мгновение поверила: да, да, все так, об этом и подумалось. Сама себе горько усмехнулось. Какая же она глупая. Большая, но все еще глупая. Словно девочка со сломанной каруселью.

— Нет! Правда! — заторопилась она, чтобы скрыть неловкость от своего испуга.

— Гулял. — Голос у Сашки стал утомленным. — Люблю один ходить. Открывать новые земли. Чем меньше людей, тем безопасней.

— Я Дронову видела.

— А я никого не видел, — резко развел он руками. — Очень удобно. Тебя вот увидел, сразу в ледяной воде оказался. Так что одному спокойней.

Цепляясь за седло Волги, Эля обошла коня, вставая с левой стороны. Подобрала сорванный с куста повод. Сашка топтался около Волка, озадаченно рассматривая того, кого ему сейчас предстояло вести.

— У него повод расстегнулся, — подсказала Эля. — Ты застегни и садись.

Сашка неуверенно кивнул. Что такое повод и как его застегивают, он понимал с трудом.

На душу опустилась неловкость. Эля смотрела на Максимихина, чувствуя, что настало время просить прощения, благодарить, объяснять. Для этого надо было подобрать единственно верные слова, чтобы не нарушить хрупкое равновесие. Но говорить пока получалось только о деле:

— Вон там два конца болтаются, видишь?

Сашка снова кивнул, подхватывая повисший повод. Он гнул голову, будто специально не хотел глядеть на Элю. Еще чуть-чуть, и он отвернется. Плохо.

— Там есть застежка.

— Он оборван.

— Тогда просто возьми повод в руки. Волк послушный.

Садиться надо было с левой ноги, и это казалось самым сложным. После судороги нога одеревенела, колено не держало. Вздергивая себя наверх, Эля не была уверена, что не свалится. Мышца попыталась впасть в кому, но стерпела. В седле Эля почувствовала себя лучше.

— Сесть сможешь? — спросила.

Сашка с сомнением покосился на коня. Стоило Максимихину подойти ближе и взяться за луку седла, как Волк затанцевал.

— Повод натяни!

Волк дернул мордой, сделал несколько шагов, увлекая Сашку за собой.

— Я так, — не стал бороться с ним Максимихин. — Пешком надежней. А то кто их знает, этих живых, еще сбросит. Хромай потом всю жизнь.

Он пошел рядом с конем, подстраиваясь под его быстрый испуганный шаг. Эля догнала. Молчание между ними быстро стало зримым. Оно набухало, оно набирало цвет. Цвет крови.

— Почему ты мне помогаешь? — быстро заговорила Эля, убивая безмолвие. — Ты же меня должен ненавидеть.

— Надо было бросить, — буркнул Сашка. — Кроссовки остались бы целы.

— Спасибо… — прошептала Эля. — А кроссовки высушить можно.

Неожиданно стало возвращаться былое раздражение на Сашку. Ну вот почему он такой?

— Засунь свое «спасибо» знаешь куда?

Сашка стал весь синий от холода, ошметки грязи прилипли к шапке, к щеке, зацепились за бровь.

Он пошел быстрее, так что пришлось снова догонять.

— Я хотела извиниться! — заторопилась Эля. — Тогда мне казалось, что я это правильно.

— А теперь?

— Я не знаю… Но люди всегда совершают ошибки.

— Так, значит, это была ошибка?

— Не знаю! Возможно! Но если я могу сейчас чем-то помочь…

Сказала раньше, чем успела подумать над ответом. Сашка поднял кулак с поводом, словно собирался ударить. Сдержался.

— Я не знаю, что это было, — прошептала Эля. — Я была уверена, что права, а ты — нет. Так получилось.

— А у меня, понимаешь ли, ничего не получилось! И светит мне на горизонте одно лишь ПТУ. Считай, волчий билет ты мне выписала. Еще психологиня постаралась. Такую мне отчебучила характеристику! Мало что не маньяком записала. Вот и люби после этого девушек!

Эля сжалась, и от этого по телу потекло долгожданное тепло. Ой, нет, это не по телу. Это по лицу побежали слезы. Она плакала оттого, что все так глупо получилось. Что ничего нельзя вернуть. Одно слово, одно движение, но там, в прошлом — и все.

Обида на невозможность заставила давиться.

— Не реви! — подал голос невидный из-за слез Сашка. — Это я должен плакать, а не ты.

Вот именно, что она! Столько всего происходило, а ей хотелось только мстить. Жила своими сумасшедшими идеями, больше ничего не замечала. Стоило раз поговорить с кем-нибудь о том, что происходит, и все стало бы по-другому. Хотя бы с папой, но родителям все время некогда. А поэтому легче всего обо всем этом забыть. И о себе самой тоже. Что она и сделала.