За дверью раздавались голоса, шаги.

Эля опустила руку. В голове как-то все сразу стало путано. Она позвонит, ей откроют, она не скажет… или скажет… Зачем пришла? Кто ее тут ждет?

Развернулась и медленно пошла вниз. Из окна было видно, что парень с болонкой все еще стоит около подъезда. Сейчас вопросами замучает.

Попятилась. Все-таки надо позвонить. Суббота, вечер, нормальные люди дома сидят, телевизор смотрят. Ей ведь только поговорить… А пошлет ее Сашка — так будет даже лучше. Все, что могла, она сделала, ее совесть будет чиста.

Дверь железная, коричневая, ручка блестящая, желтенькая.

Жил-был Железный Дровосек, влюбился он в девушку. Позавидовала ему колдунья, заколдовала его топор, он и отрубил хозяину сначала руки-ноги, потом голову. Но осталось у Дровосека верное сердце. Какая глупая колдунья, не знала, с чего надо было начинать. Конечно, с сердца. Вот у немцев все правильно. Великан Михель-Голландец сразу взялся за сердце дровосека Петера Мунка и победил. Эле всегда больше нравился немец Вильгельм Гауф, чем американец Фрэнк Баум или советский Александр Волков. Кто же и когда у нее вынул сердце? И в каком подземелье оно теперь хранится? Правильно! Надо позвонить Максимихину и с порога крикнуть: «Отдай мое сердце!» Вот он удивится. А потом вырвать у него из груди сердце и долго смотреть, как оно будет умирать в ее кулаке.

Она снова стояла около окна и смотрела на улицу. Парень делал вид, что выгуливает собаку. Зверь мелко дрожал, жалобно косился на хозяина. Парень глядел вдаль.

Эля покосилась на дверь. Подойти, позвонить, улыбнуться. Нет, что-то не то. Говорить-то не о чем. Что было — прошло, быльем поросло. Чувство вины испарилось. Все было сделано правильно.

Парень стоял. Наверху хлопнула дверь. Эля спустилась еще на пролет. Сердце колотилось. Живое. Не забрал его Максимихин. Все по-прежнему.

Чего этот парень стоит? Собака простудится!

Прошуршали шаги. Эля вжалась в стенку. Решила, что спускающийся — непременно Максимихин. Хорошенькая получится встреча! «Ты чего тут?» — «Да так, стою…» — «Теперь ты решила меня взорвать?» — «Ну да. Не могу только выбрать, под какую дверь побольше тротила подбросить. Не подскажешь?»

Шаги приближались.

Вот ведь черт!

Помчалась вниз. В темноте не сразу нашла, где кнопка, открывающая электронный замок.

Нажала. Топот сзади накатил, чья-то рука ударила в дверь, помогая открыть тугую пружину. Холодные мурашки прокатились от затылка по спине. Боль кольнула в горло, в обожженный пищевод, упала в желудок.

Мужчина. Черное пальто, светлая рубашка. Мягко обогнул Элю и пошел вперед.

Владелец собачки повернулся на писк домофона. И сразу исчезли апатия и безразличие. Напряглась, мысленно готовя ответ, зачем она ходила к Сашке и дошла ли вообще.

— Ты чего? — На лице парня стал прорисовываться испуг.

Эля остановилась. Чего он испугался? Ее?

Парень смотрел мимо. На приближающегося человека.

— Долго будешь здесь стоять? — Мужчина присел над пискнувшим зверем, погладил дрожащую головку. — Бабка извелась вся.

— А чего я? — речитативом заговорил парень, кинул быстрый взгляд на Элю. — Я, вон, ей помогаю. Она Максика ищет. А еще на лошади ездит. Сегодня выиграла чего-то.

Мужчина обернулся. Сухое, узкое лицо, быстрые глаза. Темные волнистые волосы, тугой завиток падает на лоб. Коричневый шарф, перехваченный узлом, свободно висит на шее, пальто распахнуто. Над узлом шарфа выступал острый кадык. Почему-то Эля уперлась взглядом в него. Как-то она раньше не замечала, чтобы у парней были такие резко выступающие кадыки.

— Привет! — кивнул мужчина и тут же повернулся к парню: — Чего стоишь? Иди! Бабка заждалась! Я вернусь через три часа!

Звонким подзатыльником мужчина отправил парня к подъезду.

— Я хотел как лучше, — буркнул тот.

— Хотел он… — Мужчина больше на него не смотрел. На сотовом набрал номер, крутанулся на пятках, отворачиваясь от подъезда. Полы расстегнутого пальто вспорхнули.

Хлопнула подъездная дверь. Эля сторонкой стала обходить мужчину. На звонок ему не ответили, и он снова крутанулся, роняя на Элю свой взгляд.

Худое лицо, впалые щеки.

— Ну что, нашла Сашку? — коротко спросил он.

— Нет… — выдавила из себя Эля. — Дома никого.

— Это бывает. Он путешественник.

— Почему? — Эля попыталась представить Максимихина с рюкзаком и в сапогах. Не получилось.

— Город изучает. — Мужчина спрятал телефон. — Походи по дворам, наверняка его встретишь. — Он оглянулся. — Так чего ты там выиграла? Лошадь?

— Соревнования, районные. По конкуру. — Эля говорила, с удивлением замечая, что голос у нее стал писклявый.

— Да что ты! — Мужчина впервые внимательней посмотрел на нее. И улыбнулся. Никогда она не видела таких улыбок. Она сломала его лицо сотней морщинок, совершенно изменив — оно потеряло свою резкость и холодность. — А где занимаешься?

— Конюшня «Русь». Это рядом.

— Покататься проведешь? Никогда не сидел на лошади.

Эля сдержалась, чтобы не поправить — на лошади ездят, а не катаются.

— Конечно.

— Кинь номер, я тебе позвоню.

От неожиданности Эля закашлялась, стала рыться в карманах, чувствуя уничтожающее смущение.

— Простыла, что ли?

Мужчина стоял так близко, что Эля видела: не такой уж он и старый. Лет двадцать, наверное. Пальто и шарф придавали солидности. Если бы он был в куртке и джинсах, вполне сошел бы за сверстника.

— Кипятка выпила, — призналась Эля. — Целую чашку.

— Зачем?

— Так получилось. — Вспомнила, что телефон в кармане. Стушевалась — зачем искала, если можно было просто назвать цифры.

— Забивай мой, если свой не помнишь.

Путаясь в кнопках, Эля набрала. Послала вызов. Заиграла знакомая музыка. Откуда-то она ее знала.

— Ну, все! — мужчина спрятал свой телефон в карман. — Я позвоню. Зовут тебя?

— Элина. — Голос пропал. Эля на секунду ощутила себя невесомой. День сегодня какой-то…

— Будь здорова, Элли из Волшебной страны! — Он коснулся ее локтя. — И не пей кипятка! А меня зовут Родион. Но не Раскольников! Это ты, наверное, знаешь по Вадьке.

Эля хотела возразить, хотела сказать, что и Вадьки не знает, и что Родиона не Раскольникова тоже не знает…

Он уходил. Полы пальто взлетали. Какие он делает широкие уверенные шаги. Ничего себе — познакомились…

А дома уже была мама. Она что-то переставляла, что-то убирала, на что-то ворчала.

— Мама, — просипела Эля и закашлялась. Кожа начала облезать, и это было брррр как неприятно. — А любовь существует?

— Конечно, — мама устало опустилась на стул в прихожей.

— Куда она потом девается?

— Никуда не девается. Все там же остается.

— Значит, ты любишь папу?

— «Люблю Россию я, но странною любовью…» Что у тебя опять стряслось?

Эля подумала. Вот бы сейчас взять и все рассказать. Хоть кому-то. Но говорить было больно, и она просто помотала головой.

— А старые обиды проходят?

— Они забываются, — вздохнула мама. — Давнее чувство вины перерастает в чувство улыбки.

— Как это?

— Все начинаешь вспоминать с умилением.

Эля попыталась переварить сказанное, но это было слишком сложно. Поэтому она решила вернуться к простому.

— А если вы любите друг друга, то можете опять жить вместе?

— Если бы все было так просто… Кто-то из нас двоих должен первым сказать «извини». Но ни он, ни я не решаемся на этот шаг.

То, что вчера казалось таким простым, на следующий день выглядело полным бредом. Куда она вчера ходила? Кого хотела удивить? Встретилась со своим прошлым, и чем все закончилось? У Дроновой началась истерика, Минаева отказалась звать ее в гости, а Овсянкин, узнав Элину историю, завел себе другую девушку и сбежал на ипподром. Остается теперь Максимихину уронить на нее кирпич.

Что будет дальше? Хотя что может быть после кирпича? Тишь да покой.