Лина не помнила обратной дороги, не помнила, как пришла домой, открыла ключом дверь и поднялась наверх. Не раздеваясь, упала в кровать и пролежала до вечера в странной полудреме: она слышала и видела, что происходит вокруг нее, но ей казалось, что все это не имеет к ней отношения и что она – отдельно. Приехавшая Елена Степановна что-то спрашивала, Лина даже что-то отвечала, вполне разумное, судя по всему, потому что домработница не удивилась. Вернувшийся из школы Андрей тоже заглянул, сказал: «Привет!» и умчался по своим делам. И даже негодяйка Буська, поняв, что хозяйке не до нее и что чесать ей спинку и гладить животик Лина не собирается, отправилась вниз, присоединившись к Елене Степановне, которая, закончив уборку, хлопотала на кухне. Маленькая хитрюга прекрасно знала, что, если сделать умильную мордочку и повздыхать, глядя Елене Степановне в глаза, она не устоит и, несмотря на строжайший запрет хозяйки (Бусин стоматолог категорически, категорически против!), даст «бедной собачке» что-нибудь сладенькое. Назло противному дядьке-стоматологу, которого Буська заслуженно ненавидела и при каждом визите к которому устраивала грандиозный скандал.

В начале одиннадцатого Лина встала – просто потому, что было начало одиннадцатого и она подумала, что надо встать. Спустилась вниз – ни за чем, просто спустилась, и все. В гостиной горел ночник, в доме было тихо, из комнаты сына доносились приглушенные звуки выстрелов, хлопки и неприятные хлюпающие звуки, будто кто-то с размаху шлепал об стенку пакет с водой. «Опять… Испортит глаза за этими стрелялками», – подумала Лина, но к Андрею не пошла – затевать педагогический конфликт не было ни сил, ни желания. На кухню тоже не пошла, хотя Елена Степанова наверняка уходя оставила на плите и невостребованный обед, и ужин для припозднившихся едоков. При одной мысли о еде Лина почувствовала тошноту, хотя за весь день она практически ничего не ела и не пила – разве что с утра только выпила чашку кофе в аэропорту и съела булочку… При слове «аэропорт» в голове у нее будто сработал переключатель, и возникла четкая картинка: Сергей, незнакомка и она, Лина, стоящая за колонной и умирающая от унижения и обиды, как будто это она – преступница!

– И что же делать? – спросила она темноту и вздрогнула – в пустоте огромного помещения дрожащий голос прозвучал слишком громко и в то же время жалко. – Что мне теперь делать? Ведь надо же что-то делать, а?

На ее голос из глубины диванных подушек выкопалась помятая и заспанная Буся. Зевнув во весь рот, боком спрыгнула с дивана, потянулась и, цокая коготками по паркету, подошла к Лине. С видом королевы, оказывающей милость придворному, положила к ее ногам тряпичную мышку – свою любимую игрушку. Хозяйка стояла столбом. Буся возмущенно тявкнула.

– Да не хочу я сейчас играть, как ты не понимаешь?!

Лина ногой отпихнула мышку, и Буська, оскорбленная до глубины души таким пренебрежением, тоже отскочила и залилась звонким обиженным лаем.

– Пошла вон отсюда! Дура! – вдруг заорала Лина. – Не понимаешь ничего! Тебе русским языком говорят – не до тебя, так ты назло – лезешь, лезешь! Я не знаю, что делать, свихнусь скоро!!! А ты…

Лина кричала, не выбирая слов, что-то бессвязное и пришла в себя только тогда, когда в гостиной вспыхнул яркий свет и ее схватил за руку испуганный Андрюшка.

– Мам, что с тобой? Мама! Мамочка!

Лина замолчала. Впавшая в форменную истерику, почище чем в кабинете стоматолога, Буська уже не лаяла, а рычала и хрипела, припадая на передние лапы и трясясь от злости.

– Вот зверюга! Убирайся! – топнул ногой Андрей. – Мам, да что у вас тут? Стоите в темноте и орете друг на друга. Что она сделала такого?

– Она? Ничего, – с недоумением оторопело произнесла Лина.

– А чего ты тогда на нее так? – недоумевал Андрей. – То слова ей не скажи, ты все: «Не кричите на девочку, не трогайте Бусечку!», а тут такие разборки. На весь дом.

– Я… да ничего… Ты прости, пожалуйста… – пробормотала, постепенно приходя в себя, Лина. – Я сегодня как-то неважно себя чувствую, давление, наверное.

– Ну и зря тогда встала. Вон какая бледная, – встревожился сын. – Давай я тебя наверх провожу, а то споткнешься еще. Буську к себе заберу… если пойдет, конечно.

Оказавшись опять в пустой душной спальне, Лина с отвращением посмотрела на смятую постель – перспектива бессонной ночи нисколько не прельщала, а в том, что она не уснет, не было сомнений. И тут ей пришла в голову странная мысль: надо пойти в кабинет мужа и там… нет, не искать улики (боже упаси, вдруг чего еще найдешь, и тогда останется только утопиться в его замечательном бассейне). А просто – посидеть, подумать. Может быть, понять. И решить, что ей делать дальше. Подождав еще с полчасика (не хватало еще, чтобы Андрей застал ее среди ночи в отцовском кабинете), Лина вышла из спальни и тихо прокралась по балкону в кабинет мужа. К ее великому изумлению, он оказался закрытым, хотя обычно Сергей дверь на замок не запирал. Этот факт лишь удвоил ее решимость и подвиг на кипучую деятельность. Апатия и оцепенелость улетучились, как не бывало, как будто это не она провела весь день в анабиозе.

Все запасные ключи от дверей, которые запирались, обычно хранились в гардеробной первого этажа, в коробке на верхней полке. Лина прокралась вниз, подтащила к стеллажу специальную стремянку и ловко, хотя не без труда, дотянулась до коробки. Переложив в карман все ключи, какие там были, Лина вернулась к кабинету мужа. Дыхание сбилось, и руки дрожали, но она была полна решимости, как никогда. Как заправский взломщик, почти сразу подобрала нужный ключ, пробралась внутрь и закрылась. Включила свет, отдышалась, успокоилась. И вдруг ее осенило: эти переживания и метания, мирные намерения насчет «посидеть, подумать и понять» ни к чему не приведут. Паника прошла, а на ее место пришли сосредоточенная решимость и расчет.

Нет, она не позволит с собой так обращаться! Она перевернет весь кабинет вверх дном, найдет то, что изобличит ее супруга окончательно и… и потребует развода. И раздела имущества, да-да! Она не будет тихо глотать слезы наедине с собой и надевать на лицо вымученную улыбку на людях, как делают ее приятельницы и подружки, оказавшиеся в аналогичной ситуации. Она молода, красива, у нее есть диплом и знакомства. Она оставит за собой городскую квартиру, заберет Андрея и заставит блудного папашу платить алименты. А делать из себя идиотку она не позволит! Подбадривая себя таким образом, Лина остервенело рылась в ящиках стола, не заботясь о том, что следы такого обыска вряд ли удастся скрыть.

Ее труды очень скоро увенчались успехом: из дальнего угла ящика она извлекла бумажный пакет, на котором красивым почерком с завитушками было написано: «Самому любимому папочке». «Папочка»! Какая гадость!» – успела подумать Лина, пока ее руки лихорадочно открывали пакет. Внутри лежал фотоальбом с картонными листами, каких теперь уже почти не продают, – снимки в нем были не вставлены в прозрачные кармашки, а приклеены. Возле каждого – несколько строк, написанных той же старательной рукой. На фотографиях ее Сергей сидел за праздничным столом, гулял в парке, собирал в саду яблоки, купался в озере, качался на качелях или, надев бумажный клоунский колпак, едва удерживал в руках коробки с подарками. Больше всего Лину поразило то, что на всех снимках у него был вполне счастливый вид. Рядом с ним почти всегда были светловолосая девочка и женщина – высокая сухощавая блондинка с натянутой и неискренней, как показалось Лине, улыбкой. Чаще всего она смотрела на Сергея и только изредка – в кадр.

Но это была совсем не та красавица, с которой ее драгоценный супруг сегодня утром отбыл в Прагу. Это была его первая жена. И новое открытие шокировало Лину ничуть не меньше, чем предыдущие. Оказывается, все эти годы ее муж втайне от нее поддерживал отношения со своим бывшим семейством. И, судя по фотографиям, отношения очень теплые. Уронив на пол злополучный альбом, Лина, против своей воли вспомнила тот день, о котором запретила себе вспоминать.