– А вы не бойтесь, они не кусаются, – похоже, Вадим не заметил ее состояния. – Даже если в последний раз смотрели в микроскоп еще в школе на уроках ботаники, то это вовсе не значит, что вы потеряны для нашего научного сообщества! – пошутил он. – Мы все здесь, можно сказать, самоучки.

Прозвучало, вроде, вполне безобидно.

«И чего я на него взъелась? – попыталась урезонить себя Катя. – Может, слова «бич человечества» сорвались у него с языка без всякого умысла».

– Кстати, а кто вы по профессии? – Ладышев явно старался вовлечь в разговор Катю.

– По профессии я, можно сказать, с миру по нитке… – не конкретизируя, нехотя ответила она.

– Катя у нас журналистка. Очень известная, между прочим, – гордая за подругу, ответила Лена.

– Вот как?!

Взгляд Вадима вдруг утратил выразительность, словно споткнулся обо что-то. В наступившей тишине звякнуло уроненное стеклышко.

– Она самая-самая талантливая! – довольная произведенным эффектом, продолжала Колесникова. – В «ВСЗ» печатается. «Вчера. Сегодня. Завтра». Вы, должно быть, читали ее статьи.

– Должно быть, читал, – глухо выдавил Ладышев и снова встретился с Катей взглядом.

Блеска в его глазах уже не было. Более того, они показались ей страдающими. Однако буквально через секунду боль в них исчезла. Ее сменили жесткость и холодность, по губам скользнула неприятная ухмылка.

– В таком случае странно… Насколько я знаю журналистов, настолько не устаю поражаться их животному любопытству: надо не надо – везде дай сунуть нос! Катя, а вдруг вам придется писать о новомодной диете? Тогда уж точно пожалеете, что не воспользовались случаем и не разглядели жировые клетки в упор. Готов спорить: в вашей редакции нет микроскопа! – через силу постарался улыбнуться Вадим и спустя мгновение стал прежним – расслабленным, вальяжным, игривым.

«Три разных человека в течение одной минуты! – поразило Проскурину. – Невозможно… Наверное, мне показалось. К тому же здесь неважное освещение. Давненько я не сталкивалась с такими типами: то притягивает к себе, то отталкивает. Будто играет. Одно ясно: у него сильнейшая энергетика, он знает это и умело ею пользуется. К таким женщины прикипают намертво. Тогда… почему он не женат? Никак не подберет себе пару? Разведен? Или же это типичный сердцеед? Все может быть. А журналистов, судя по всему, не больно жалует. Что ж, будем с ним настороже, – приняла она решение. – И все же не мешало бы его расколоть. Придется сделать вид, что я, вслед за Ленкой, готова играть по его правилам. А там посмотрим, кто кого!»

– Ладно, уговорили, – небрежно бросила Катя.

С выражением полного безразличия она подошла ближе, сунула руки в карманы куртки, склонилась над микроскопом и разочарованно вздохнула: зажатые стеклышками бесцветные пузыри были настолько невзрачными, что не вызывали никаких эмоций.

– Не впечатляет? – услышала она над ухом и, уловив дыхание Вадима, невольно замерла.

Закружилась голова. Исходивший от этого человека энергетический поток был настолько мощным, что буквально пронизал насквозь. Она даже пошатнулась.

– Что случилось? – тут же отреагировал он. – Вам плохо?

– Слишком долго спала, – нашла она первое пришедшее на ум объяснение. – Не привык мой организм к подобным перегрузкам.

– Верно, – подтвердила Колесникова. – Проснулась почти в двенадцать. Даже я встала раньше. Ну, и когда мы увидим эти ваши трихо… трахо… тьфу! – капризно топнула она ножкой. Похоже, внимание, оказываемое подруге, было ей не по душе. – Дайте хоть глазком взглянуть на этих личинок, пока они не свернулись в спираль и не покрылись капсулой!

– Лучше бы нам их не видеть!

Присев за стол, Вадим вернулся к прерванному занятию и коснулся скальпелем лежащего на тарелке кусочка мяса.

– Иначе всем испортим настроение… – зажимая тончайший срез стеклышками, пояснил он. – К тому же в сарае еще одного кабанчика разделывают.

– Мы только об одном слышали.

– Одного ваши уложили, другого местные.

– А вы стреляли?

– Стрелял. Но сегодня не мой день, – скупо поделился он впечатлениями.

– А кабанчики большие? – настойчиво пыталась завладеть его вниманием Колесникова.

– Одному года два, второй – сеголеток.

«И куда подевалось его красноречие? – недоуменно посмотрела на Вадима Катя. – Сосредоточен. Вряд ли Ленке удастся заманить этого типа в свои сети. А ведь бедняга старается: с ее-то лингвистическим образованием не может запомнить слова «трихинеллез» и «трихинеллы»! Да и к теме охоты до этого она была более чем равнодушна!»

– Что значит сеголеток? – решила проявить профессиональное любопытство Катя.

– Значит, ему не было года. Сего лета.

– И не жалко?

– Вопрос риторический, плавно переходящий в главный: в чем смысл охоты? – не отрываясь от микроскопа, парировал он.

– И в чем смысл охоты?

– В первозданности, в первобытности… Гены. Память далеких предков.

– С предками все понятно: они добывали пропитание, – согласилась Проскурина, предвкушая словесную баталию. То, что не вышло у Колесниковой, вполне может получиться у нее. Надо как-то раскачать этот «айсберг в океане», прощупать, чем он дышит, вызвать на спор – в споре рождается истина. – А меня интересует, для чего нужна охота в наши дни? Неужели вы и вам подобные до сих пор испытывают нестерпимый голод? – постаралась она зацепить собеседника наверняка.

– Провокационный вопрос… Теперь я готов поверить, что вы – журналистка. Да, я и мне подобные охотники на самом деле испытываем голод. Но не животный, – он поднял голову и пронзил ее новым взглядом – внимательно-оценивающим, словно попытался проникнуть в ход ее мыслей.

– А какой же тогда?

– Хорошо… Для начала назовите синоним слова «сытость».

– Пожалуйста. Сытость… это… насыщение, пресыщение, полное удовлетворение тех или иных потребностей…

– Близко, но слишком банально, – он разочарованно пожал плечами и, сделав небольшую паузу, словно выстрелил: – Сытость – это скука! Именно поэтому я испытываю голод, свойственный человеку разумному: это поиск новых впечатлений, острых ощущений, таких, чтобы холодела спина, прошибал пот, а внутри все замирало, переворачивалось. Биохимическая реакция, если хотите, при которой уровень азарта и адреналина зашкаливает. В данном случае новое – это хорошо забытое старое. К тому же ожившие охотничьи инстинкты дают возможность самоутвердиться, почувствовать радость победы. В каком-то смысле все люди – охотники: каждый ставит цель, стремится ее достичь. Каждый хочет быть победителем. И это нормально. Потому что человек, потерявший подобный охотничий инстинкт, не представляет никакой ценности для общества. Это балласт.

– То есть, если не пристрелишь вот такого сеголетка, то и грош тебе цена? – подытожила его речь Проскурина.

Судя по всему, соперник в споре ей попался куда серьезнее, чем представлялось.

«Что такое сытость?» – непроизвольно повторила она про себя его вопрос. – Да, крепкий орешек. А чего стоит ответ: сытость – это скука! В глубине души с этим можно согласиться, но вот другие доводы… «Победитель», «балласт»… Комплекс Наполеона получается!»

– Словом, вы готовы утверждать, что победителей не судят?

– Почему же? Судят. Чаще всего завистники. Ну а еще трусы и неудачники. Но мы отошли от главного. Смею напомнить, что тема нашей дискуссии – охота.

– Хорошо… – слегка растерялась Катя. – Тогда еще одна банальность: если ваши прирожденные охотничьи инстинкты так сильны, зачем вы пользуетесь оружием?

– Homo sapiens… Человек – существо разумное. Зачем лишний риск?

– А не маловато ли в таком случае адреналина? Лично я порекомендовала бы вам охотиться без ружья. Гарантирую: тогда острых ощущений хватит на всю оставшуюся жизнь! – почувствовав уверенность, с насмешкой добавила Катя.

– Если удастся ее сохранить, – неожиданно согласился Ладышев и улыбнулся. – А вообще здесь срабатывает другой инстинкт – самосохранения. Но планы сходить с рогатиной на медведя у меня, надо сказать, имеются.