Они дружно отворачиваются к верхушке самого высокого дерева. Лукреция смотрит туда же, и видит того, кто нахохлился над всеми: ворона столь черного, столь невероятно огромного, что он мог быть исконным, воплощение древности в одеянии из черных перьев. Его глаза горят сотнями миллионов лет накопленного света солнца и звезд. И он знает ее имя.

— У меня есть на это право, — говорит она.

Великая птица разворачивает крылья и поднимается пронзительный вопль, который Лукреция принимает за смех, горький злой смех над ее дерзостью, над попыткой потребовать то, что лишь они могут даровать. Она отворачивается, не в силах снести звук и пристальный взгляд древних глаз. Смотрит на свои босые, пыльные ноги. На земле прямо перед ней лежит что-то, едва различимое пятно крови и перьев, и она понимает, что это труп птицы Джареда.

Великий ворон складывает крылья, утихомирив прочих, и она слышит его голос в своей голове.

Один из нас уже умер за твоего брата, говорит он. Этой жертвы достаточно для его души.

Она не отвечает, в силах лишь смотреть на мертвого ворона у своих ног, пытаясь вспомнить, что же Аарон Марш вычитал из старого немецкого манускрипта, боясь даже думать о том, что стало с Джаредом, если его птица убита.

Мы не отдадим еще одного.

— Для владеющих символом переход легок, — Лукреция заставляет себя поднять голову, посмотреть в осуждающие глаза и вновь вороний суд каркает-укоряет.

— Для владеющих символом переход легок, — повторяет она и поворачивается, показывая шрам на своей спине.

Теперь они кричат. Яростный, оскорбленный птичий гам поднимается в гневе, почти равно ее собственному. Лукреция слишком умна, чтобы обернуться к ним. Она представляет, как они налетят, заклюют, захлещут крыльями в наказание за наглость. Но ее уже разрывали на части, и есть вещи, которые пугают ее сильнее.

Тогда я буду сопровождать тебя сам, женщина, и покончим с этим. Но если ты проиграешь…

— Я не проиграю, говорит она.

Без предупреждения этот пустынный клочок земли беззвучно распадается. Лукрецию подхватывают сильные черные крылья, которые совершили этот переход несчетное количество раз. Они несутся сквозь пламя и ледяные бездны, никогда не знавшие света, парят над голодными безымянными ужасами, которые грозят им клыками из кости и стали. И Лукреции некогда сожалеть или бояться за себя, времени хватает лишь подготовиться к тому, что бы ни ждало ее в конце пути.

Лукреция поднимает голову и открывает глаза, а человек, зовущий себя именами рек, набирает воздуха в легкие и вопит снова и снова. Узлы, которые он так тщательно закрепил, расползаются, веревки рвутся как нитки. Еще миг, и ее руки и ноги свободны, она падает на пол.

Джаред ухитрился перекатиться и тоже видит ее, и огромного, как орел, ворона на ее плече. Он пытается шевельнуться, но ноги сковало параличом, и все что он может — смотреть, как разбросанные у ее ног внутренности скользят обратно к Лукреции. Сама кровь течет обратно, переливается через края ведер, чтобы хлынуть по полу алым приливом. Все, что этот человек отнял у нее, до последнего клочка плоти и последней капли пролитой крови, обернулось вихрем, живым облаком, ринувшимся в пустую оболочку тела Лукреции.

Она откидывает голову и по сравнению со звуком, сорвавшимся с ее губ, крики убийцы кажутся шепотом. Когда воздух снова чист, когда Лукреция стала единым целым, оставленный скальпелем и пилой разрез закрывается сам собой, зарастает, покрывается кожей, ставшей вдруг подвижной как вода. Она падает на колени, задыхаясь, и убийца вскидывает беретту, снимает с предохранителя.

— Лукреция! — кричит Джаред, но пистолет стреляет раньше, чем она успевает шевельнуться, и оставляет дыру в ее левом плече. Огромный ворон взлетает в воздух и скрывается среди теней, а рана исцеляется прямо на глазах.

Лукреция поднимается, и ее губы растянуты, показывая белые зубы в жуткой нечеловеческой насмешке над человеком, который все еще направляет на нее бесполезное оружие.

— И это все, на что ты способен, Джордан? — говорит она.

Он снова жмет на курок, и правая половина ее лица разлетается брызгами крови и костей, зияющая рана исчезает почти так же мгновенно, как появилась. Лукреция встряхивает головой и делает глубокий вдох, улыбка ни на миг не исчезает с ее губ.

— Классный фокус, а, Джордан? — она делает шаг к человеку.

— Стой! — визжит он. — Остановись сию секунду!

Теперь он направил оружие на Джареда.

— Да похуй, — говорит Джаред. — Покончи уже с этим, Лукреция. Надоело.

— Тебе его не убить, Джордан. И меня ты убить не сможешь, — быстрее, чем мужчина может отреагировать, она забирает пистолет из его руки и отбрасывает его в тьму за светом прожектора. — Ты больше никого не убьешь.

Лукреция хватает мужчину за рубашку и поднимает над полом, его ноги пинают воздух.

— Как ощущения? — спрашивает она. — Нравится болтаться, когда твоя жизнь в чужих руках?

— Я река, — хрипит он. Удар Лукреции разбивает его верхнюю губу и вышибает передние зубы.

— Нет, ты не река, Джордан. Но мы это уже проходили, а я не люблю повторяться. То, что ты думаешь, действительно неважно теперь.

Она роняет его, но убежать не дает — снова ловит за воротник и швыряет на пол рядом с Джаредом. Он стонет и пытается уползти, но Лукреция не позволяет.

— Думаю, нам надо сделать это вместе, Джаред. Или одному из нас плохо придется.

Откуда-то из тьмы ворон каркает хриплое подтверждение. Вокруг воет и ревет буря. Холодный дождь льет в выбитые окна над головой, и стены старого завода начинают подаваться под напором ветра.

— Спасибо, что вернулась за мной, — говорит Джаред, когда она размазывает Джордана по полу. — Ты не обязана была…

— Конечно, я была, Джаред.

И пока простоявшая больше века фабрика разваливается вокруг них, пока проваливается пол и рушатся под яростью урагана стены, они сокрушают человека, отнявшего самое дорогое, что у них было. Удовлетворенный ворон поднимается в безумную штормовую ночь и круг замыкается под скрежет металла и грохот падающих кирпичей.

Сквозь циклопическое око урагана Лукреция уносит тело Джареда из руин завода. Она следует за вороном, летящим высоко над опустошенным городом, бредет мимо перевернутых машин и свежих утопленников. Бенни ждет их у ворот кладбища Лафайет. Он ласково улыбается им обоим, той самой улыбкой, которую Лукреция так долго хранила внутри себя, в несовершенном альбоме своих воспоминаний.

Бенни склоняется и целует Джареда, прижимается губами к губам возлюбленного. Веки Джареда вздрагивают, поднимаются, и слезы стекают по его лицу.

— Все кончено? — спрашивает он.

Бенни кивает.

— Все кончено.

А потом Бенджамин Дюбуа целует свою сестру в щеку, и все трое идут мимо памятников, мимо имен, вырезанных на побитом погодой, временем и скорбью камне.

За стенами кладбища око Майкла оставляет город, затишье в буре заканчивается, и для несчастливых живых начинается долгая ночь дождя и тревоги.

Амстердам, год спустя

Аарон Марш откусывает от пряника, листая орнитологический том на датском. У него маленькая квартира высоко над Принсенграхт, c хорошим видом на канал, если высунуться из окна и немного выгнуть шею. Послеполуденное небо походит на влажную серую шерсть. Осенняя морось стучит в толстое стекло. Он научился любить это место.

Аарон уехал из Нового Орлеана за ночь до урагана Майкла, упаковал в огромный чемодан лишь додо и сел на автобус, единственный вид транспорта, который, кажется, никогда не прекращает работу. Сначала он доехал только до Бирмингема, Алабама, остановился у друзей и издалека наблюдал за разрушением своего приемного дома. Он мало что почувствовал, даже узнав, что «Око Гора» полностью погибло. Вода унесла почти все, и разрушила остальное. Но магазин был как следует застрахован, и выплаты могло хватить Аарону до конца жизни, если не очень задерживаться. Единственное, чего ему было действительно жаль — книги.