— Ужасно! — выдохнула Симона.

— Если это выражение сочувствия мне, то совершенно напрасное, — сказал он сухо. — Кэтлин Эверсон давно уже не существует для меня, и если я и вспоминаю о ней, то из чувства вины перед Дэниз и моими малолетними племянниками.

Симона задумчиво поморщила лоб.

— Все так, но, может быть, в глубине души ты все еще не смирился с этой потерей?

— Еще раз повторяю: Кэтлин Эверсон для меня пройденный этап, — резко сказал Бенджамин.

— Тогда почему ты шарахаешься от возможности обзавестись семьей, как черт от ладана?

— Видишь ли, Симона, я не смог изменить себя ради той женщины, и сейчас это волнует меня только с определенной точки зрения, чем, например, мои принципы могут обернуться для нас с тобой. Если честно, я понимаю, что жизнь со мной — не сахар. То, что при первом приближении кажется романтикой, на деле всего лишь тяжелый труд и множество самых непредвиденных испытаний.

Наступила тишина.

— Ты имеешь в виду детей, которые могут у нас родиться?.. Да, в этом случае будет уже не до романтики! Послушай, неужели ты так никогда и не сможешь отказаться от своего бродячего образа жизни?

— Полагаю, что нет. Тяга к странствиям у меня в крови.

— И именно поэтому ты никогда всерьез не задумывался о браке?

— Возможно. С моими застарелыми привычками было бы безответственно предлагать кому бы то ни было семейные узы.

— Тогда…

Симона смолкла. Ее снова обуяло сомнение, до конца ли правдив с ней Бенджамин, не пытается ли он списать на образ жизни иные, более серьезные проблемы?

— Ты что-то хотела сказать? — прервал молчание Бенджамин.

— Не знаю, я опять ровным счетом ничего не соображаю, — призналась она.

По губам Бенджамина скользнула улыбка — и тут же погасла.

— Теперь ты не осуждаешь меня за то, что я так долго не хотел говорить на эту тему? — настороженно спросил он.

— Разумеется, нет, — ответила мисс Шарне. — И поверь, я никому об этом не скажу…

— В этом я и не сомневался! Думаю, тебе самой не особенно приятно было выслушивать мою исповедь.

— Не в этом дело! Я теперь совершенно не понимаю, как нам поступать дальше?

— А если я пообещаю тебе, что ты навсегда останешься единственной женщиной в моей жизни, что ты на это скажешь? — Он, чуть наклонившись вперед, напряженно ожидал ответа.

Симона посмотрела на его мощные плечи, на мышцы, игравшие под тенниской, и сказала:

— Мне нужно время, чтоб все хорошенько обдумать.

— Ты мне не веришь?

— Как раз верю. Я не уверена лишь в том, что этого будет достаточно для меня. Теперь мне окончательно понятно, что и ради меня ты также не готов поменять свой образ жизни… Видишь ли, вопреки тому, что о себе говорила раньше, я, наверное, все еще верю в одну иллюзию…

— Продолжай!

Симона наклонила голову.

— Понимаешь, я, как ни глупо это звучит, по-прежнему верю в то, что любовь побеждает все. Возможно, жизнь дает не так уж и много примеров такой любви, но… — Она помолчала и пожала плечами. — Я постоянно вспоминаю, например, историю любви Эванжелины — прекрасной героини стихотворной драмы Лонгфелло или трагедию Тристана и Изольды, другие великие истории любви и в их героях нахожу тот идеал человеческих отношений, который готова безоговорочно принять…

Бенджамин сидел, не шелохнувшись, и на лице у него не дрогнул ни единый мускул.

— Ну как? Я не слишком раздражаю тебя своим романтизмом? — обеспокоенно спросила она.

— Нисколько!

— Ты бесконечно добр! За время пребывания в доме Антуана и Симоны Шарне ты невольно заразился духом филантропии и сросся с ролью доброхота.

— Симона!

Но она уже поднялась со скамьи.

— Бенджамин, спасибо, что ты мне все это рассказал, — спокойно и твердо проговорила она. — Не знаю почему, но мне стало гораздо легче. В какой-то момент я устыдилась своего собственного малодушия и решила бороться за тебя до конца. Теперь мы знаем друг друга, как самих себя, знаем наши мечты и планы.

— И что из этого следует?

— Из этого следует, что у меня хватит самообладания и выдержки, чтобы предстать перед глазами Антуана и убедить его в том, что ты для меня более не существуешь, я счастлива и довольна жизнью и все у меня еще впереди.

— Так вот к каким выводам ты пришла! — Бенджамин метнул на нее тяжелый взгляд, полный тоски и злобы.

Симона попятилась назад, споткнулась и, вероятно, упала бы, если б мистер Рок не поддержал ее.

— Я в полном порядке! — торопливо сказала девушка, но он не отпускал ее от себя. — Почему ты так на меня смотришь?

— Иногда ты просто неописуема, Симона! Ты обладаешь удивительной способностью вскружить голову, а потом словно ледяной водой окатить! Ты не задумывалась, сколько этих историй существовало в действительности? Признаться, я считал тебя более трезвой и реалистичной, чем ты оказалась на самом деле!

— Я не знаю, часто или нечасто рождаются такие люди, способные глубоко и преданно любить, — тихо сказала Симона, — но твердо верю в одно — идеалы существуют для того, чтобы к ним стремиться. Кроме того, у меня перед глазами пример моего отца, который так и не женился больше, а все потому, что не смог изжить из сердца живое воспоминание о матери. Такое случается в жизни, Бенджамин, просто надо это видеть так, как вижу я.

— А такое случается?..

— Бенджамин, не надо!..

Но он уже целовал ее.

— Ну, — спросил он, оторвавшись от ее губ, — что же лучше: целоваться при жизни или витать в облаках в ожидании редких чудес?

— Зачем, Бен! — выдохнула она. — Ты же прекрасно понял, о чем я говорила.

— Я понимаю только то, что ты живешь в стране фантазий, и чем раньше ты оттуда вырвешься, тем лучше! — Он снова сильно обнял ее и, если было бы возможно, вобрал ее в себя всю, а не только эти горячие и упрямые губы.

Симона пыталась бороться, но силы были неравны. Когда же через минуту он освободил ее, она находилась на грани истерики, потому что внутри нее снова вспыхнула все та же безудержная, всепоглощающая страсть, от которой она все эти дни тщетно пыталась избавиться. Они смотрели друг другу в глаза, не видя и не слыша ничего вокруг себя, охваченные пламенем желания.

— Если бы рядом была кровать, представляешь, Симона, чем все это могло кончиться? — он слегка коснулся ее груди. — Мы бы снова с тобой словно с цепи сорвались и забыли обо всем на свете. Я бы сбросил с тебя одежды, и ты отчаянно, без оглядки опять отдала мне свое тело, нежное, как цветок орхидеи. И ты хочешь убедить меня, что все это не имеет никакого значения?

— Все эти красивые слова ничто по сравнению с твоими убеждениями! Они означают лишь то, что ты не прочь еще раз-другой переспать со мной!

— А ты — со мной! — не спуская с нее влюбленных глаз, сказал Бенджамин. — Помнишь, однажды ты это уже проделала?

— Помню, и даже слишком хорошо, — враждебно отстранилась от него Симона. — Помню, как отдалась мужчине, который видит во мне всего лишь любовницу.

— Я не мог обращаться с тобой, как с любовницей, потому что…

— Ты ни с одной из женщин не способен обращаться иначе, потому что на тебе, как бы ты ни скрывал этого, лежит печать неисцелимого одиночества! — мстительно бросила она. — Более того, только переспав с тобой начинаешь по-настоящему понимать, какой страшной трагедией будет грядущее неизбежное расставание. Так уж лучше пусть оно случится поскорей!

— Простите, пожалуйста, — вмешался в разговор странный голос со стороны, и оба они, вздрогнув от неожиданности, увидели за своей спиной на тропе двух слепых туристов. — Мы ни за что не стали бы вам мешать, но…

— Тысяча извинений, что мы перегородили вам путь! — воскликнул Бенджамин, оттащив Симону в сторону. — Дорога свободна, можете идти по маршруту дальше.

— Не правда ли, чудесный день! — с чувством сказал один из туристов, но в голосе его угадывалось некоторое смущение.

— Великолепный! — в один голос ответили Бенджамин и Симона. Они еще долго смотрели вслед осторожно ступающим слепым путникам, пока те не исчезли за высокими зарослями кустарника.