Излишняя «морфологичность» в подходе к правописанию чередующихся гласных осуждалась всё тем же акад. Я. Гротом. Он видел в этом, равно как и в лукавом мудрствовании по поводу переноса частей слов из строки в строку, совершенно неоправданный педантизм.

Следует отметить, что филолог-академик, работавший задолго до Революции, высказывал значительно более либеральные и созвучные движению живого языка взгляды, чем многие советские лингвисты, подчас проявляющие несравненно большую косность:

«При всеобщей грамотности нормы нашей орфографии вошли в плоть и кровь русского народа… ломка такого важного средства общения (письменности – Ф.) была бы политически вредным социальным экспериментом» (А. Гвоздева, Вопросы современной орфографии и методика ее преподавания, стр. 123).

Однако в авторитетной книге проф. Шапиро «Русское правописание», несмотря на скептическое замечание (стр. 41), что, мол, «…приходится признать, что в области употребления ои епосле шипящих существует значительный разнобой…», в другом месте (стр. 51) имеется прямое утверждение новой единицы русской азбуки:

«В настоящее время буква ёсчитается самостоятельной буквой в нашем алфавите, число единиц которого равно 33, между тем как со времени реформы правописания 1917-1918 гг. до 1943 г. оно равнялось 32!»

Если присмотреться к истории буквы ёв русском языке, то мы увидим, что еще Карамзин ввел ее вместо буквенного сочетания iо, чем поместил ее в ряд с другими йотированными: я, ю, е.Однако это нововведение не привилось – очевидно, из-за общего избежания надбуквенных знаков (исчезли постепенно в русском языке i, i; осталась только одна буква с надстрочным знаком – й). Правда, декрет Совнаркома от 23 декабря 1917 года имел следующее указание: § 5. Признать желательным, но не обязательным употребление буквы ё.В следующем же году – 10 октября 1918 г. – параграф, касающийся ё, был опущен.

Несмотря на заявление проф. Шапиро, что начиная с 1943 г. ёстала 33-ей буквой русского алфавита, практическое ее применение остается очень ограниченным.

Говоря об орфографических сдвигах в русском языке последнего времени, следует остановиться на правописании слов иностранного происхождения с удвоенными согласными. Естественно, что массовое усвоение подобных слов происходит значительно скорее, чем ознакомление с самими языками, в которых эти слова возникли, или из которых они были заимствованы русским языком. Таким образом, соответственно общей тенденции к упрощению, распространяется и частично утверждается, как увидим ниже, правописание слов «дифференциал», «коэффициент», «катарр» и многих других без удваивания согласных: диференциал, коэфициент, катар и т. п.

Составителями «Словаря иностранных слов», 1933, была сделана попытка нормализовать это явление путем введения правописания, при котором все русские слова иностранного происхождения с удвоенными согласными предлагалось писать через одну согласную, за исключением тех слов и их производных, где предшествующая согласной гласная оказывается ударенной («колонна», «касса», а по ним и «колоннада», «кассир» и т. д.).

Такая реформа обладала бы определенной не только внешней, но и внутренней логичностью, так как, по сути, закономерно расширила бы круг слов с уже выпавшими до Революции согласными (ср., например, со словом «атака» – от франц. attaque, «адрес» – adresseи мн. др.).

В официально-нормативном четырехтомном «Толковом словаре русского языка», 1936-40, наблюдается компромиссное решение проблемы – одна из двух согласных помещена в скобки, что должно говорить об альтернативности ее написания. В последующих же официальных словарных изданиях полностью восстановлена старая удвоенность согласных, и допущены очень немногочисленные исключения.

Очевидно, неспособность широкой публики отличать слова иностранного происхождения от исконно русских, а главное, проанализировать их лингвистически, приводит к невозможности введения хотя бы такого ориентирующего критерия, как ударение. Так, например, довольно распространенным, даже среди людей средней культуры, является правописание слова «раса» (от франц. race) через два «с» («расса» – надо полагать, по аналогии со словами «касса», «масса» и т. п.).

Таким образом, вышеуказанный правописный момент остается пока, мы бы сказали, под влиянием официальной традиционности, с одной стороны, и «самотека», с другой – имеем в виду медленное и непоследовательное, но упорное «упрощение» слов иностранного происхождения [58].

Конечно, с начала Революции произошло много изменений, требовавших нормализации, но бесконечно заседавшие правительственные комиссии так и не создали никакого определенного законопроекта. Одной из животрепещущих проблем оставалась орфографически-морфологическая (в основе орфоэпичная) проблема окончаний. После Революции это коснулось в первую очередь множественного числа имен существительных мужского рода, обозначающих профессию.

Обычное, в подобных случаях, окончание «ы» переходит во всё большем и большем количество слов в «а», с соответствующим перенесением ударения на последний слог, чем по сути только интенсифицируется тенденция, наметившаяся уже в конце XIX ст. (профессоры – профессора, докторы – доктора, инспекторы – инспектора). Все же слова «инженера», «офицера», «шофера» считаются еще просторечными. Здесь есть определенная закономерность: в первом ряде слов ударение находилось на третьем от конца слоге, чем уже заранее снижалась четкость произношения последнего слога и создавались предпосылки слабого сопротивления переходу в другой гласный. Во втором ряде слов ударение падает на второй от конца звук, чем обеспечивается большая сопротивляемость новой огласовке, но, конечно, неумолимый закон аналогии заставит скоро и эти слова приобрести новое оформление, унифицирующее множественность имен существительных мужского рода, преимущественно с конечным «р» и преимущественно в словах иностранного происхождения.

У акад. С. Обнорского в его небольшой книжке «Культура русского языка» (стр. 25-7) находим следующее:

«Окончание - ав им. мн. существительных муж. рода новое по происхождению. Оно первоначально было окончанием им.-вин. падежа двойственного числа у подвижно-ударяемых существительных. Например: бе?рег, бе?рега и два берега?; го?род, го?рода и два города?… С Петровской эпохи (эти формы – Ф.) заметно растут и в пределах русской лексики на протяжении XIX в. становятся нормой нашего литературного языка…»

Однако, замечает акад. Обнорский, «…современным общим литературным нормам так противоречат формы им. мн. офицера?, инженера?, договора?, так как ед. число от них – с наконечной ударяемостью инжене?р, офице?р, догово?р».

Проблема окончаний -ы, -и – -а, -я, правда, без подчеркивания момента ударения наглядно представлена Л. Успенским в его статье «Грамматика русского языка» (жур. «В помощь преподавателю русского языка в Америке», Сан-Франциско, т. 8, № 31, 1954, стр. 37):

«Автор спорит с корректором. «Я повсюду слышу, как все говорят «цеха», «кондуктора», «корректора»! Я и пишу так. А вы мне это запрещаете! – негодует он.

«Да! – отвечает корректор. – Так писать нельзя. Надо писать «наши мощные цехи», «наши квалифицированные корректоры».

«Но ведь не скажете: «В поликлинике работают лучшие докторы» или «Вдоль улицы выстроились многоэтажные домы»? Так выражались сто лет назад! – не сдается автор.

«А вы не пишете «продают вкусные торта», а говорите «продают торты»!

Кто из них прав? Мы не пишем и не говорим «домы», хотя еще Гоголь выражался именно так: но мы сочтем ошибкой множественное «сома» от единственного «сом». Мы спокойно говорим «токаря», «слесаря», но считаем невозможным форму «косаря». В чем же разница между этими как будто одинаковыми формами слов?