«Толкачество» приняло такие широкие размеры и стало так подрывать и без того сильно хромающую систему советского планирования, что оно было объявлено «вне закона» и с ним в порядке очередной кампании повели решительную борьбу:

«…после решения Совета Министров СССР от 29 мая 1948 г., запрещающего бесцельные командировки и закрывшего перед толкачами двери министерств… редеет в нашей стране толкаческое племя и толкачи, осевшие в Горьком, чувствуют себя, можно сказать, последними из могикан». (Литературная Газета, 8 янв. 1949).

Захватив торговлю полностью в свои руки, государство создает огромный и неповоротливый аппарат «госторговли», учреждая многочисленные учебные заведения, готовящие кадры «совторгслужащих», курсы повышения квалификации «работников прилавка», ТПШ (торгово-промышленные профшколы) и даже Торговые Академии. Возникает целая армия «завмагов», «завскладами», «завбазами» и т. д., зачастую не чуждавшихся спекулятивных операций.

Постоянный недостаток товаров в советских магазинах породил и особую категорию людей – «шептунов»:

– А что это за профессия – шептуны?

– Шептун – это тот, кто стоит у магазина и предлагает товар, которого на прилавке нет…, но он может быть под прилавком или на квартире…

– А, – догадался я, – спекулянты!

– Вот уж нет! – возмутился Гога… – Спекулянты – это перекупщики. А мы ничего не перекупаем. Мы комиссионеры. (Н. Асанов, Шептуны; Крокодил, 10 июня 1954).

Но самым крупным и узаконенным спекулянтом оказалось само государство. Через «Внешторг» (Народный комиссариат внешней торговли) и соответствующих «торгпредов» (торговых представителей) оно выбрасывало свои лучшие товары на мировой рынок по демпинговым ценам. Кстати, и само слово «демпинг» распространилось со второй половины 1930 года, когда заграничная пресса подняла кампанию по разоблачению советского демпинга, а советы выступили с резким протестом, уверяя, что это явление – вымысел злокозненных буржуазных писак. Но слово уже вошло в широкий обиход. У себя же в стране советскому потребителю изредка «подбрасывались» так называемые «экспортные товары», выгодно отличавшиеся от обычно имевшихся в ведении «Наркомвнуторга» (Народного комиссариата внутренней торговли), а, по сути, являвшихся браком, часто возвращенным заграничными фирмами.

Под маркой «Торгсина» (торговли с иностранцами), где очень редко можно было увидеть немногочисленных в СССР иностранцев, проходила беззастенчивая «выкачка» у населения последних остатков ценностей (золота и камней) в обмен, главным образом, на необходимейшие продукты питания. В больших городах открылись «Гастрономы», «универмаги» и «люксы». В последних уже можно было достать многое, но по исключительно высоким, так называемым «коммерческим» (т. е. спекулятивным) ценам.

«Выкачивание» ценностей из населения происходило и более беззастенчивым путем, без всякого обмена на продукты, когда агенты НКВД являлись ночью к мирным советским гражданам с требованием «сдать» государству все имеющиеся у них ценности, в частности золотые монеты царской чеканки. В случае отказа упорствовавших держали под арестом, пока они не «сдавались» или же пока не выяснялось, что у них действительно ничего нет. Такие мероприятия заслужили в народе меткое название «золотухи».

Это всё происходило наряду с «изъятием излишков», т. е. отбиранием последнего зерна у крестьян, вынужденных тащиться в далекий город, за этим недавно отобранным у них же, но ставшим уже «коммерческим» хлебом.

Именно в языке разоренного советского села очень рельефно отразилась ленинская, а потом сталинская политика сначала видимой «смычки», а позже беззастенчивой социализации – пресловутой и так дорого стоившей народу «сплошной коллективизации», сопровождавшейся исключительной пауперизацией и неслыханным террором, эвфемистически определявшимся как «перегиб», а затем цинично названным Сталиным «головокружением от успехов» (заглавие его знаменитой статьи в «Правде» от 2 марта 1930 г., свалившей всю вину на местные парторганизации).

Первый поток неологизмов, проникший в деревню – это слова, характеризующие политику классовой дифференциации, политику взаимного натравливания: «середняк», «незаможник», «батрачком», «комбед», «безлошадник» и, наконец, «твердозаданец» – синоним зажиточного крестьянина, имевшего твердое задание по сдаче продуктов.

Эпоха «военного коммунизма» принесла деревне «выкачивание» хлеба для голодающего города и фронта, происходившее путем так называемой «продразверстки» (1919-21 г.г., позже замененной «продналогом»), проводившейся специально присланными из центра «продотрядами». Для предотвращения свободной торговли и спекуляции на границе сел устанавливали контрольные вооруженные посты – «заградиловки», призванные бороться с «мешочниками» – людьми, частным образом (обычно в обмен на городские вещи) раздобывавшими в деревне продукты, необходимые для голодающего города. Подобный род занятий стал называться «мешочничеством».

С проведением «коллективизации» еще возросло разжигание классового антагонизма в деревне, в котором немалую роль сыграли присылаемые из города активисты – «парттысячники» и местные «селькоры» – сельские корреспонденты, часто занимавшиеся доносами под видом корреспондентской работы.

Старое слово «кулак» дает новые производные – «подкулачник» – так с конца 20-ых годов стали именовать середняка или бедняка, выступающего в защиту зажиточных крестьян, а также «раскулачивать», «раскулачивание» (вошедшие в широкий обиход со второй половины 1929 г.) – конфискация имущества зажиточных крестьян и ссылка их самих на далекий север, чему некоторые из них чинили вооруженное сопротивление.

С этим связана популяризация слова «обрез» – обозначения винтовки с укороченным, обрезанным стволом, удобной для ношения под верхней одеждой и служившей орудием расплаты с членами «сельсоветов», «предколхозами» и «уполномоченными из центра», проводившими «ликвидацию кулачества как класса на базе сплошной коллективизации» (эта фраза, ставшая штампом, впервые употреблена в речи Сталина на 1-ой Всесоюзной конференции аграрников-марксистов 27 декабря 1929 г.).

Социализация сел приводит к насильственной вербовке в «колхозы», переводу самостоятельных крестьян – «единоличников» в «колхозников» и «колхозниц». В первоначальную пору коллективизации понятие «индивидуальный крестьянин» (т. е. не входящий в колхоз) официально стало выражаться одним словом «индивидуальник», а в просторечии сократилось в «индус» или «индюк». Так, у А. Твардовского (Страна Муравия, Москва, Художественная литература, 1940, стр. 63) находим следующие строки:

– Бог помощь, граждане,

Колхозники, ай нет?…

И отвечают медленно,

Недружно мужики.

Один:

– Мы люди темные.

Другой:

Мы индюки.

И подхватила женщина,

Припав к щеке рукой:

– Индусы называемся,

Индусы, дорогой…

Выходит, бесколхозные…

Здесь же следует упомянуть метафору «стригун» или «парикмахер» – голодный крестьянин, срезающий колоски хлеба, часто незрелого, на колхозном поле, за что по сталинскому закону от 12 августа 1932 г. ему грозило тяжелое наказание, вплоть до расстрела.

Крупными хозяйственными единицами на селе, кроме колхозов, вначале имевших только три ступени – «ТОЗ» (товарищество по совместной обработке земли), «сельхозартель» и «коммуну», стали «совхозы», государственные предприятия разного типа («зерносовхозы», «конесовхозы», «зверосовхозы» и др.), а также молочно-товарные фермы – «МТФ». Во многих колхозах были организованы «птицефермы», а для обработки колхозной земли (кстати, широко распространились новые меры земельной площади – «га» (гектар) и «сотка» (сотая часть гектара) государство организовало машинно-тракторные станции – «МТС». С последними связаны и «политотделы» – щупальцы партии на селе, – состоявшие из рядовых «политотдельцев» и их руководителя «начполитотдела».

Большую роль при проведении сплошной коллективизации

– «социалистической реконструкции крестьянского хозяйства», предпринятой партией после ХУ-го съезда ВКП(б), состоявшегося в 1927 г., сыграл комсомол. Специальным комсомольским бригадам было поручено взять под охрану социалистический урожай, который стал торжественно именоваться «товарищ урожай». В 1929 г. Маяковский шутливо приглашал: