Утром мы сходили в Истикляль – крупнейшую мечеть в Юго-Восточной Азии. Это современное здание с хромированными колоннами было построено государством в 1984 году и вмещало одновременно сто двадцать тысяч молящихся, а вместе с жителями прилегающих территорий – двести пятьдесят тысяч. Служащий провел для нас экскурсию; на лестницах висело белье, здесь спали сотни людей.

Потом мы зашли в большой современный торговый центр. Продавец выкрикивал рекламные слоганы в громкоговоритель, нахваливая свое «спецпредложение для Рамадана». По традиции вечером постящиеся сперва съедали горсть фиников, но обеспеченные индонезийцы изменили этот обычай, и теперь вместо фиников годятся любые сладости. В супермаркетах и на парковках во всем городе стояли лотки со «специальными товарами в Рамадан», в том числе американское печенье и прочие подобные лакомства.

На мраморной лестнице особняка, где мне предстояло жить в течение пяти дней, меня встретила Кристина с ее маленькой белой пушистой собачкой. Здесь была настоящая роскошь, это сильно контрастировало с той Индонезией, которую я видела до сих пор.

Кристину отправили жить в Австралию на время антикитайских бунтов 1997–1998 годов, и она рассказала, каким образом китайцы, составлявшие всего три процента населения страны, превратились в козлов отпущения в связи с экономическими проблемами в Индонезии.

В 1997 году индонезийская валюта, рупия, обесценилась на шестьсот процентов, но зарплаты не выросли. Люди оказались на грани нищеты. По всей Индонезии начались беспорядки. Больше всего пострадали лавки и магазины этнических китайцев, которые жили в Индонезии поколениями, – именно их обвинили в безудержной инфляции.

Индонезийско-китайские отношения всегда отличались напряженностью. В эпоху режима президента Сухарто были созданы стратегии «решения китайской проблемы». Тогда закрыли китайские газеты и школы, запретили надписи на китайском в общественных местах и вынудили местных китайцев взять индонезийские имена, а религиозными практиками им разрешили заниматься лишь в стенах собственного дома. Некоторые из этих стратегий действуют до сих пор. Несмотря на то что семьи индонезийских китайцев жили в Индонезии поколениями, у них до сих пор меньше прав, чем у остальных. У них другие паспорта, им запрещено занимать некоторые должности и определенные посты в правительстве.

Вспоминая беспорядки конца 1990-х, Кристина рассказывала:

– Хуже всего было в Медане. Ситуация оказалась настолько напряженной, что большинство китайцев до сих пор стремятся покупать дома только с двумя дверьми: парадной и черным ходом.

Пока я была в Джакарте, здесь случилось немало событий. Например, отменили субсидии на бензин, и за одну ночь цены взлетели более чем вдвое. Это затронуло все отрасли экономики – поднялись цены на товары и услуги, а зарплаты остались прежними. Особенно тяжело пришлось тем, кто работал на собственном транспорте. И без того крошечные доходы водителей бемо и баджа были проглочены новыми ценами. Тысячи людей заполонили улицы, устроив демонстрации и акции протеста.

Как-то раз за ужином моей ученице из Италии пришло сообщение из-за границы. Три камикадзе взорвали бомбу в главном туристическом районе Бали, что привело к гибели двадцати трех человек. После этого все гостиницы, публичные здания и посольства в Джакарте забили антитеррористическую тревогу. Правительство США выступило с предупреждением, советуя американским гражданам не ездить в Индонезию, назвав ее «регионом с крайне небезопасной и неустойчивой обстановкой». К счастью, я узнала об этих предупреждениях лишь несколько недель спустя, когда уже уезжала из Индонезии.

Через несколько дней после моего приезда в Джакарту позвонил Ариф и сказал: «Встречай меня на вокзале. Поедем в Чиребон и навестим моих родных».

Догадывался ли он, что я поддалась соблазнам мира роскоши и на время позабыла о своей миссии – узнать, какова реальная жизнь в мусульманском мире? Но он прилетел с другого конца Индонезии, поэтому, приятно отужинав, выпив с танцовщицами вина и съев шоколадный торт на десерт, я попрощалась с Джакартой и ее зарождающимся сценическим танцем.

Я поехала на другой конец города, сделав большой крюк, чтобы не застрять на перекрытых улицах – транспортные работники вышли на демонстрацию.

За пределами Индонезии никто не знает о Чиребоне. Ариф был родом оттуда и гордился многочисленными историческими памятниками города, имевшими отношение к распространению ислама на острове Ява.

– До 1500-х годов на Яве исповедовали индуизм и буддизм, – рассказал он. – Сунан Гунунг Джати (один из Вали Сонго, или девяти мусульманских святых, которые принесли ислам на Яву и способствовали его распространению) обратил в мусульманство одну треть населения острова и основал независимое государство Чиребон.

Это был мой первый урок истории на сегодня, а их предстояло еще много. Я поняла, как мне повезло, что я познакомилась с Арифом. Он искренне заинтересовался моей книгой и от души хотел помочь мне увидеть индонезийскую культуру изнутри. Чтобы путешествовать со мной, он взял отпуск, доверился совершенно незнакомому человеку настолько, что решил представить меня своей семье.

Когда мы сошли с поезда в Чиребоне, у станции нас поджидали шеренги велорикш c ярко раскрашенными колясками. Эти коляски напоминали гигантские перевернутые старомодные трехколесные велосипеды: спереди два колеса и металлическое сиденье, где с трудом умещаются двое, сзади на приподнятом над большим колесом кресле сидит водитель. Мы взяли две коляски – на одной поехали сами, вторая повезла сумки.

Дом родителей Арифа был просторным: большая гостиная, несколько спален. Одни спальни были смежными с гостиной, а другие выходили окнами в сад. В гостиной лежал ковер в арабском стиле, а вокруг него – кресла-подушки, в углу тикали огромные «дедушкины» часы. В ванной все как обычно: чтобы сходить в туалет, нужно присесть, а мыться приходилось прохладной водой из ведра.

В дом мы вошли через комнату, которая была завешана жакетами и саронгами[12], расшитыми блестками и кружевом, а также с росписью батик.

В доме жил брат Арифа с беременной женой и пятилетним сыном. Мать Арифа работала устроителем свадеб и сдавала в прокат свадебные костюмы для жениха и невесты. В Чиребоне сосуществуют две культуры – яванская и сунданская; есть здесь и собственные традиции, чиребонские, и мать Арифа предлагала свадебные платья всех трех традиционных стилей. Кроме того, она сдавала в прокат расписанные золотом ширмы для свадебных фотографий, делала свадебный макияж, нанимала фотографов, операторов, музыкантов.

Пока мать Арифа сшивала вместе цветы жасмина, чтобы изготовить изысканные накидки для невесты и жениха, она поставила для нас запись одной из организованных ею свадеб – замуж выходила двадцатишестилетняя двоюродная сестра Арифа. Невеста была неотразима в наряде из белой и золотой парчи, однако ее безупречному макияжу пришлось нелегко: девушка проплакала всю церемонию от начала до конца. Я спросила, нормально ли это, и Ариф ответил:

– Обычно замуж выходят по любви, но невеста всю свою жизнь до этого живет дома, так что, когда ей приходится покидать родителей и переезжать в дом мужа, она плачет и от горя, и от радости.

На следующий день после нашего приезда начался Рамадан. Он длится месяц и бывает один раз в год. Начало его рассчитывается по исламскому календарю (лунному) и таким образом может прийтись на любое из четырех времен года.

Хотя немусульмане не обязаны соблюдать пост, я планировала поститься из уважения к окружающим. Мать Арифа не уставала повторять, что я буду мучиться от голода. Она сказала:

– Мой муж не соблюдает пост из-за проблем со здоровьем, невестка – из-за беременности, так что тебе не придется есть в одиночестве.