Занятно также, что рожденная как направление на стыке девяностых-нулевых «олигархическая» проза как бы перетекает в прозу «тюремную», вновь возрожденную для отечественной словесности. А еще в России возродилась литература, так сказать, «кавказская» и типаж «лишнего человека».

Любопытно, что у певца чекизма Александра Проханова прозаические эманации Путина в прозе — всегда вялы, несамостоятельны, зависимы не так от чужих воль, сколько от собственного гедонизма. А Сергей Доренко, расчистивший в свое время под приход Путина медийные авгиевы конюшни, детально и квалифицированно прописал сценарий его грядущего ухода… Или, например, заметные нынешние оппозиционеры — Юрий Шевчук, Юлия Латынина, Андрей Мальгин — в свое время почти открыто любовались молодым — юный Декабрь впереди — президентом…

В книжке, осмелюсь предположить, много «смеха, вранья и веселья» (Зощенко). Точнее, текстов, сделанных в жанре «телеги», когда автор отстаивает собственную концепцию, полагаясь более на интуицию и темперамент, чем на произвольный набор аргументов (раздел «Пророки и пороки», и не только).

Исследовательская (можно взять в кавычки) часть дополнена прозаическими текстами — не столько для стереоскопичности, сколько из желания вписать мой собственный опыт (да, вполне провинциальный и мимолетный) в эскиз чужого сценария.

Некоторые главы подверглись с момента написания определенному апгрейду, большинство — нет: так, эссе о проекте «Гражданин Поэт» было написано задолго до его безвременной кончины, однако, как мне кажется, основные линии и приметы этого уникального жанра были мною описаны на момент расцвета ГП.

Теперь о том, чего в книжке нет. Наверное, много чего — она вышла фрагментарной и произвольной. Совершенно точно нет театра — и потому, что я никакой не театрал, и потому, что в России социальный театр практически отсутствует как явление (об этом, отвечая на мой прямой вопрос, заявила такой серьезный эксперт по теме, как Марина Давыдова). Случай с запретом в Питере спектакля «Берлуспутин» или почти аналогичный в Ростове — все-таки идет по ведомству не театра, а цензурного анекдота.

Выдающиеся политологи современности у меня встречаются, но не текстами, а художественными образами от Пелевина и Проханова. Исключение — Станислав Белковский, ну так у него и манера высказываться — не условнокремлевская, а вполне литературная. Потому и редко ошибается в прогнозах.

Нет анекдотов о Путине и прочего устного народного творчества. Дело не в том, что набор этот мал, а в том, что однообразен. В основном, из жизни BDSM-пары «Путин — Медведев». Причем не в сексуальном, а сугубо производственном антураже. Тексты mr. Parker'а — Кононенко, соотносятся с фольклором также, как пародии на «анегдоты из жизни Пушкина», появившиеся в 70-х, и многократно превышавшие хармсовский оригинал по объему. Только «Владимир Владимирович ру» не смешил и на момент появления.

Тешу себя надеждой, что книжка и не «пропутинская», и не «антипутинская», ибо в ней нет личного отношения к герою. Тут свою роль сыграло, думаю, и мое неинтеллигентное происхождение, и провинциальная география, не позволявшие предаваться иллюзиям, прозревать романтику в виртуале и находить в политике источник болельщицкого азарта.

Объективно я понимаю, что все болезни политической системы страны — несменяемость власти, полуавторитарный и несовременный режим, вертикаль, обслуживающая сама себя, — это результат и продукт эволюции, той самой, которую продолжают у нас предпочитать революции. Плата за относительно бескровный распад империи, относительную свободу и относительную колбасу.

А субъективно я понимал еще в 2000-м, как дремуч и дряхл сам институт престолонаследия и насколько предсказуем функционал ситуации «чекист на троне». Поэтому мне сегодня не то чтобы непонятен и неприятен, но стилистически не близок квазилиберальный антипутинский протест.

Напоследок — о хронологии. Я оставляю своих героев на первомайской демонстрации, когда Владимир Путин в черном бэтменском плаще весь потемнел и обвис, обретая вновь кольцо всевластья, в полном соответствии с гениальным диагнозом Толкиена. А Дмитрий Медведев в белом и легкомысленном одеянии (моя покойная бабушка, Елена Антоновна, назвала бы такое «перпердешкой»), освобождаясь от этого кольца, лучился и сиял. «Повеселев уже при одном виде водки» (Лев Толстой, из вариантов к «Анне Карениной») — что-то такое можно было сказать и про Медведева, засмотревшегося в баре «Жигули» на пивные краны.

6 мая, на момент инаугурации, «провокации» и ОМОНа, началась, как мне кажется немного другая история. И другое будущее. У нас и у него. Разница в том, что наше по-прежнему многовариантно, а вот у Владимира Путина всё гораздо определенней.

Русская литература — куда более сложно организованное явление, нежели PR. В ней тандема так и не сложилось.

Проще говоря — Владимир Путин сделался полноценным персонажем, а подчас и героем отечественной словесности. С Дмитрием Медведевым этого, увы, не произошло.

В произведениях биографического жанра и на сегодняшний день путиниана лидирует с большим перевесом, а потенциал ее, надо полагать, огромен — от будущей ЖЗЛ до отдельных посвященных ВВП томов в серии «Руководители российских спецслужб» или «Авантюристы и самозванцы на русском троне». Забегая вперед, рискну предположить: участь самостоятельного героя мемуаристики г-ну Медведеву также не грозит, он явно обречен на роль персонажа второго плана в грядущей мемуарной литературе, посвященной путинской эпохе. Актуализуется, в который раз уже, анекдот про Брежнева, который в фольклорных википедиях характеризуется как «мелкий правительственный деятель времен Аллы Пугачевой». Тот же анекдот, кстати, пророчит появление и самих википедий, в том числе пародийных.

Собственно, контуры гостьи из будущего — путинской мемуаристики — довольно отчетливо проступают в замечательно креативном проекте журнала «Коммерсантъ-Власть» «Кремлевские стенания», где псевдомемуары от лица знаковых деятелей эпохи (Владислав Сурков, Василий Якеменко, Роман Абрамович etc) сочиняют именитые литераторы страны (Захар Прилепин, Авдотья Смирнова, Станислав Белковский etc). Если не ошибаюсь, Медведев там пока ни разу даже не упомянут.

Забавно, кстати, что с этой, в широком понимании, «Аллой Пугачевой» были связаны либеральные надежды на медведевское правление куда в большей степени, чем с его декларациями «свобода лучше, чем несвобода», «лошади едят овес» и «Ходорковский неопасен для общества».

Дело в том, что начиная с 60-х годов XX века продвинутые россияне идентифицировали «своих» по музыкальным пристрастиям; своеобразной политической программой явление обзавелось в перестройку, когда Андрей Макаревич заявил: в стране хорошо настанет тогда, когда к власти придут люди, слушавшие в юности The Beatles. Поэтому когда Дмитрий Медведев признался в давней и прочной любви к Deep Purple, это было воспринято с нешуточным энтузиазмом еще и потому, что «пёрпл» казались заметным превышением «битловской» нормы.

(Чтобы недалеко уходить от темы, можно вспомнить героя-меломана из «Заводного апельсина». Или абрека Джафара из хорошего советского этнофильма «Не бойся, я с тобой». А в записных книжках Ильфа читаем: вот уже и радио изобрели, а счастья все нет…)

Дальше планка поднималась еще выше — Медведев встречался с Боно. Все помнят о Химкинском лесе, судьба которого зависла после этого рандеву («Они своих не знают, а мы знаем», — гордился В. И. Ленин, только в случае Медведев & Боно все наоборот, это Боно рассказал президенту России о Лесе, и гордиться поэтому нечем).

Но меня тогда освежила другая тема: Боно и Дмитрий Анатольевич сошлись в пристрастии к Led Zeppelin. Тусовка всполошилась — ибо раньше президент выступал исключительно по Deep Purple. А в тех местах, откуда Боно и упомянутые коллективы, любить можно либо одно, либо другое. Ну как нельзя быть одновременно тори и вигом, Шерлоком Холмсом и Ватсоном, не видеть разницы между виски со льдом, как деревенщина-янки, и скотчем всего с парой капель простой холодной воды…