Подъезжая к метростроевской площадке, машина сбросила скорость. «ЗИЛ-111», правительственный броневик, просторный, как троллейбус, и надежный, как танк, вместе с трехэтажным барским особняком на улице Герцена достался его нынешнему владельцу в наследство от предшественника, Петра Шелеста. Особняк преемник Шелеста брать не стал, распорядившись отдать его под акушерский центр, а вот машину, несмотря на то, что все остальные члены Политбюро давно уже пересели на более современные «ЗИЛ-114», оставил себе и привязался к ней настолько, что за все восемь лет пребывания на посту ни разу не подумал о замене – новую «Чайку», полученную в позапрошлом году, он держал только для представительских нужд.

Колеса глухо зарокотали по разбитому асфальту – машина свернула на Подол. Первый секретарь Центрального Комитета Коммунистической партии Украины Владимир Васильевич Щербицкий оторвался от бумаг, которые по давней привычке просматривал по дороге на работу, откинулся на спинку сиденья, повернулся к окну и нахмурился. Первым, что попалось ему на глаза при въезде на Красную площадь, как назло, оказалась позорящая город фанерная ширма, укрывшая бывший Гостиный двор. До Олимпиады, к которой ударными темпами приводили в порядок старый и, чего греха таить, изрядно запущенный город, оставалось всего ничего: май, июнь и первая половина июля. Аварийное нежилое здание, где, по слухам, водились крысы размером с кошку, реконструировать не успели, и поэтому пришлось таким вот образом прятать его от посторонних глаз. «Надо распорядиться – пусть на фанере плакат какой-нибудь нарисуют, что ли, а то перед иностранцами стыдно…»

Машина остановилась. Щербицкий открыл тяжелую дверь, вышел в бодрящий утренний воздух и, прежде чем шагнуть к встречающим, по-хозяйски огляделся вокруг. Увиденным он остался в целом доволен: реконструкция площади и прилегающих к ней улицы Жданова и Андреевского спуска подходила к концу. Недели через две-три строители уберут леса, и древний Подол предстанет перед киевлянами и гостями столицы точно таким же, каким он выглядел в девятнадцатом веке. Бронзовая фигура-памятник народному философу Григорию Сковороде была поставлена недавно, всего три года назад, но, благодаря мастерству и таланту девяностолетнего скульптора, выглядела она так, будто стояла тут с тех самых времен, когда на месте нынешнего Военно-морского политического училища размещалась Киево-Могилянская академия. По мостовой, четко печатая шаг, промаршировали мимо памятника морские курсанты.

Щербицкий перевел взгляд на часы. Семь утра ровно. Это время было выбрано не случайно – Красная площадь располагалась почти по пути его ежедневного маршрута с дачи, находящейся в Межигорье, на рабочее место в ЦК, поэтому в раннее время можно было обойтись без милицейского эскорта, мигалок и перекрытых улиц, чего Щербицкий очень не любил. Вдобавок к тому столь ранний – до начала рабочего дня – визит не ломал метростроевцам и без того плотный рабочий график. Да и начальник охраны категорически потребовал, чтобы во время осмотра в метро не было посторонних.

Сегодняшняя утренняя поездка, из-за которой пришлось нарушить привычный график, была напрямую связана со спортивно-политическими олимпийскими делами. Щербицкому хотелось лично посмотреть, ради чего он, отстаивая интересы киевских ученых, пошел на жесткий разговор в Политбюро.

Новая линия метро прокладывалась прямо по центру древнего Подола, на малой глубине, и сражение метростроевцев с археологами началось едва не с самого первого дня работ. Осознав, что археологи всерьез намерены пропустить через мелкое сито каждый кубометр выработки, а прокладка туннеля при помощи лопат и археологических щеток продлится по меньшей мере лет двести, вследствие чего премии с переходящими знаменами отодвинутся точно на такой же срок, пробивные метростроевцы начали необъявленную войну с исторической наукой. Но и интеллигенты-археологи оказались не лыком шиты – проявив изрядную сноровку в номенклатурных интригах, они бились насмерть за каждый раскоп.

Дело решило письмо, направленное в Центральный Комитет директором Института археологии. В толковой пояснительной записке заслуженный профессор, доктор наук, чьими трудами был почти полностью восстановлен облик древнего города, ссылаясь на мнение знаменитых академиков и сумев обойтись без высоконаучной зауми, нормальным человеческим языком доказывал, что обнаруженное неподалеку от строящейся станции «Велесово капище» место поклонения древним языческим богам является «ярким свидетельством того, что до навязанного извне христианства в Древней Руси существовала собственная самобытная и прогрессивная система взглядов и верований, не менее развитая, нежели библейское учение, и близкая по духу к коммунистической идеологии».

Усмотрев в пояснениях ученых за местечково-политической риторикой, нешуточную тревогу за судьбу ценнейшего исторического наследия, Щербицкий не пожалел вечно не хватающего времени и потратил вечер и полночи, чтобы вникнуть в вопрос. Убедившись, что ученые не приукрашивают ситуацию сверх меры, а находки, сделанные в метро, и в самом деле представляют необычайную ценность, он скрепя сердце принял сторону науки. В Кремле, на ближайшем заседании Политбюро, взял слово и убедил товарищей, что сдача новой очереди метро к Олимпиаде особого политического значения не имеет, а вот поднявшим голову после войны церковникам, напротив, было бы очень неплохо утереть нос: мол, отлично жила Киевская Русь и без вашего царьградского опиума. И при этом отнюдь не во мраке и дикости пребывала она до тех пор, пока Владимир Ясно Солнышко со своими подручными – Добрыней и Путятой – не окрестил свободолюбивых славян огнем и мечом. Предложение было принято, и археологи получили необходимое для работы время. Однако бумаги бумагами, а на то, ради чего он позволил оставить без метро еще на три месяца растущую как на дрожжах и задыхающуюся без транспорта Оболонь, следовало посмотреть лично.

Новые линии киевского метро проектировались, в отличие от Москвы, практично – без помпезных вестибюлей, – поэтому вход на станцию «Красная площадь» отличался от обычного подземного перехода разве что зеленой светящейся буквой «М». У самых ступеней высокого гостя встречали первый секретарь Подольского райкома и начальник метростроевского главка с секретарем парткома «с сопровождающими их лицами», большую часть которых составляли сотрудники КГБ. Среди чиновников, прорабов и комитетчиков наметанный глаз Щербицкого тут же выделил английского коммуниста, о котором предупреждал помощник. В светло-сером, безупречно сидящем плаще с геометрически точным треугольником галстучного узла, в окружении партийных и хозяйственных руководителей, на которых были скверно скроенные темные костюмы, иноземец смотрелся, будто изящная залетная птица, чудом затесавшаяся в стаю грачей.

Щербицкий поздоровался за руку с представителями принимающей стороны и, соблюдая обязательный для всех ритуал, надел поданную секретарем парткома красную строительную каску. Обменявшись парой слов с первыми лицами, вспомнил про обещанное интервью и высмотрел во вторых рядах знакомого переводчика.

– Это вы сопровождаете англичанина?

– Так точно, Владимир Васильевич!

– Передайте товарищу, что я отвечу на его вопросы после того, как осмотрю новостройку.

Старший лейтенант КГБ обернулся к коммунисту и начал активно жестикулировать, возмещая недостаток словарного запаса энергичной пантомимой. Щербицкий, увлекая за собой сопровождение, зашагал вниз по лестнице.

Идти было недолго: линия прокладывалась в низине, станция была малозаглубленной и располагалась почти под самой поверхностью. Недостроенный зал станции, освещенный множеством ярких ламп, был пуст. В нос ударило запахом сырости и свежей побелки. Из чащи строительных лесов вынырнул подполковник из девятого управления.

– Здравия желаю, Владимир Васильевич! Все чисто. Генерал Федорчук приказал докладывать лично ему – больно уж объект сложный.

Щербицкий кивнул. Он не любил окружать себя охраной – в поездках позволял лишь одну машину с мигалкой, да и то больше для безопасности граждан, а на публичных мероприятиях терпел за спиной не более двух человек «в штатском». Но и Федорчука, председателя КГБ при Совете Министров УССР, можно было понять…