В конечном итоге, Шарон наконец-то решила с ним повидаться и он снова появился в нашей жизни. Даже принял участие в нескольких сериях «Семейки Осборнов». Знаете, я радовался этому, несмотря на то, что он практически всё время, сколько я его знаю, называл меня Овощем. А когда Шарон решила освежить супружескую клятву — она тогда ещё проходила курс химиотерапии — мы пригласили Дона принять участие в церемонии, которая состоялась накануне Нового Года в «Beverly Hills Hotel». Всё было выдержано в еврейском стиле: балдахин, битьё бокалов и тому подобное.

Многие тогда подходили ко мне и спрашивали: «Как вам удалось прожить столько лет вместе?». Я отвечал им так, как и всем отвечаю сегодня. Никогда не переставал говорить жене, что люблю её. Никогда не переставал приглашать её в ресторан. Никогда не переставал удивлять её маленькими подарками. К сожалению, в то же время, не переставал пить и употреблять наркотики. Церемония закончилась так же, как и первая: я нажрался как свинья и уснул в коридоре.

Нечто по имени Дон Арден, которого я знал с начала 70-х, просто перестал существовать. Как будто в доме горит свет, но в нём — никого. Ужасный итог! Вот что я вам скажу, после того, что случилось с моим тестем, я не пожелаю болезни Альцгеймера даже самому последнему долбаному врагу. Несмотря на то, что он натворил за эти годы и то, что он имел отношение к судебным искам Боба Дэйзли, мне на самом деле было его жаль.

В конце концов, мы отдали его в дом престарелых.

Помню, как у него образовывались серные пробки в ушах, и всегда, когда мы приходили его проведать, я закапывал ему уши. Не знаю, почему это доверили мне, я просто делал, но подозреваю, что это происходило из-за сочувствия. Такой порочный, могущественный, страшный человек вдруг превращается в ребенка.

— Папа! — спрашивает однажды Джек. — Когда люди видят тебя по телеку, они смеются с тобойили над тобой?

Видимо этот вопрос созрел уже давно.

— Знаешь что? — ответил я. — Мне всё равно — главное, чтобы смеялись.

— Но почему, папа? Тебе нравится быть клоуном?

— Я всегда умел посмеяться над собой, Джек. Чувство юмора помогло мне выжить.

И, знаете ли, это — правда. Я имею в виду: не нужно много, чтобы я разозлился — хотя на старости лет все чаще думаю: «На фиг! Зачем задираться? Рано или поздно, всё как-нибудь само устаканится». Даже трудно сосчитать все те случаи, когда чувство юмора спасало мою задницу. И началось это вовсе не с «Семейки Осборнов». Уже в «Black Sabbath» я был клоуном. Именно я всегда всех смешил.

Но мне было неловко перед Джеком. Должно быть, он тяжело переживал это, особенно первые два года шоу, когда я был трясущимся, бормочущим, поддатым паяцем. Скажу вам как на духу: даже не представляю себе этого. То же самое с Келли. Когда мы стали мегазвездами, я впервые осознал, почему все эти новоявленные голливудские звёздочки накачиваются наркотой и каждую неделю попадают на реабилитацию. Речь идёт о давлении, которое попросту валит с ног. Постоянно. День за днём. Уже в первый год эфира Келли спела «Papa Don't Preach» на церемонии MTV Movie Awards. Она спускалась по длинной лестнице, а все звезды шоу-бизнеса сидели в зале и пялились на неё. Но Келли взяла быка за рога. И ей нравилась каждая минута выступления, так же как и зрителям.

Но у неё, как и у всех нас, были свои проблемы. У меня чуть не остановилось сердце, когда я заметил, что Джек начал подсаживаться на наркоту. Он тоже сильно переживал болезнь Шарон — до такой степени, что начал принимать оксиконтин, который в Лос-Анжелесе называют «героином для лохов». Помню, как мы разругались из-за этого. Я сказал тогда:

— Какого хера, Джек? Почему постоянно ходишь поддатый? Ты никогда ни в чем не нуждался. Чего тебе не хватало?

Он только посмотрел на меня и сказал:

— Отца.

Такие мгновения невозможно забыть.

Тогда я впервые увидел счёт за то, как я жил всё это время. И его должен был оплатить мой сын, которого я так сильно любил, которым так гордился, но меня с ним не было рядом. Ужасное чувство.

Всё, что я смог сказать:

— Прости, Джек!

После этого случая Джек завязал. А я — нет.

В августе 2003 года я трясся так, что уже не мог ходить, не мог ничего держать в руках, не мог общаться. Дошло до того, что Шарон начала ругаться с моими врачами. Лекарства, которые они мне прописывали, только ухудшали мое состояние, вместо того, чтобы помогать.

Пока, в конце концов, мною не занялся новый врач, Аллан Роппер. Он работал в той же бостонской клинике, в которой я узнал в начале 90-х, что у меня нет рассеянного склероза. Роппер лечил тогда болезнь Паркинсона у Майкла Джей Фокса. Шарон прочитала о нём статью в журнале «People». Уже на первом визите Роппер попросил отказаться от всех лекарств, которые я принимал. Затем положил меня на пять дней в свою клинику и провёл все возможные исследования, какие только были известны современной медицине. В ожидании результатов прошла ещё неделя.

Наконец, мы отправились с Шарон к нему, чтобы узнать, наконец, что, бля, со мной не так.

— Я так думаю, что мы докопались до сути проблемы — говорит док. — Дело в том, что у вас, мистер Осборн, весьма, весьма редкостный недуг, причиной которого является тот факт, что у вашего отца, равно как и у матери, был поврежден определенный хромосом. И когда говорю: весьма редкостный недуг, имею в виду один случай на миллиард. Хорошая новость такова — у вас нет ни рассеянного склероза, ни болезни Паркинсона. Плохая новость заключается в том, что у этой болезни даже нет названия. Уместно было бы употребить название: паркинсонизм.

— Поэтому я трясусь?

— Именно так.

— И это наследственное? Нет связи с алкоголем и наркотиками?

— Алкоголь и некоторые наркотики обостряют то, как болезнь протекает. Но они не являются её первопричиной.

— Это можно вылечить?

— Да, но прежде я должен вам кое-что сказать, мистер Осборн. Если вы собираетесь продолжать пить и принимать наркотики, то поищите себе другого врача, мне не нужны такие пациенты. У меня много работы и очень длинная очередь, а я не хочу тратить своё драгоценное время впустую.

До сих пор ни один врач не разговаривал со мной таким образом. По его лицу я понял, что это не шутка.

— ОК, доктор! — говорю. — Я приложу максимум усилий.

— Вот и хорошо. С сегодняшнего дня вы будете принимать по две таблетки в день. Вы должны почувствовать ощутимое улучшение самочувствия.

Действительность оказалась в тысячу раз лучше. Дрожь исчезла буквально на следующий день. Я снова мог ходить. И заикался уже не так сильно. Смог даже пойти в студию и записать новую версию «Changes», на этот раз с Келли.

С тех пор, как я назвал одну из песен на пластинке «Ozzmosis» в честь Эйми, я пообещал Келли, что спою для нее какую-то особенную вещь. А она постоянно повторяла: «Почему у Эйми есть своя песня, а у меня — нет?». Факт остается фактом, что даже у Джека была своя песня «My Little Man», также на «Ozzmosis». Поэтому, я был в долгу перед Келли, кроме того, хотел ей помочь, так как она — моя любимая дочурка. Поверьте, я всех детей люблю одинаково, но Келли, так уж получилось, всегда была последней в списке.

Поэтому мы и записали «Changes» — одну из моих самых любимых вещей, слегка лишь изменив текст, чтобы подходило отцу и дочери. Получилось так классно, что я уже видел её на первом месте в рождественском хит-параде. В декабре мы полетели в Англию, чтобы рекламировать песню. Я тогда уже не пил, в соответствии с предписаниями Роппера, но продолжал пожирать самые разные таблетки. Невозможно вот так, на раз-два, перестать быть наркоманом. Можно сказать, что я ежедневно играл в русскую рулетку. В то время, я подсел на хлоралгидрат, это, наверное, — древнейшее снотворное в мире. Но и так это был огромный прогресс по сравнению с той горой наркоты, которую употреблял всего лишь несколько месяцев назад, и я уже без проблем смог выступить вместе с Келли в «Top of the Pops». Потом поехал на выходные в Welders House в компании своего ассистента Тони.