А какой цирк творился в этом доме! Тот факт, что я чаще всего был поддатый и носился с ружьем, только накалял обстановку. Это гремучая смесь: алкоголь и ружья… А главное, бля, безопасная! Однажды хотел перепрыгнуть с оружием в руках через ограду в саду за домом. Но забыл поставить ружье на предохранитель и когда оказался на земле раздалось: «Бах! Бах! Бах!» Я чуть не отстрелил себе ногу. Чудо, что не остался калекой!

Я тогда палил во все что шевелилось. Помню, как мы избавились от принадлежащего Телме «Триумфа Геральда» и заменили его на новенький «Мерседес» — как всегда, после звонка в контору Патрика Миэна. Этот «Мерс» постоянно был исцарапан и мы не могли въехать почему. Отдавали его в покраску, на ночь ставили в гараж, но каждое утро нам нем были свежие царапины. Я вб ухал в это целое состояние. Пока, в конце концов, понял в чем дело. Оказывается, в нашем гараже завелись бродячие коты, и когда становилось холодно, они любили влазить на капот «Мерса», там было тепло и уютно. Однажды, я вернулся после марафона в пабе «Hand Cleaver», схватил ружье и разнес в пух и прах долбаный гараж. Замочил тогда две или три кошки. Каждый день приходил и отстреливал остальных.

Вообще-то, жестокость по отношению к животным — это одна из тех вещей, о которых я сожалею. Мог бы найти другой способ избавиться от этих кошек, но, как я уже сказал, я был неуправляем. Дело дошло до того, что люди начали называть мой дом Atrocity Cottage [44]вместо Bulrush Cottage. Это я придумал такое название — выпалил его как-то вечером, будучи пьяным — вот с тех пор оно и прилипло.

Люди приезжали к нам в гости, и менялись до неузнаваемости. Взять хотя бы моего старого приятеля Джимми Филлипса, того парня, который играл на слайд-гитаре в «Polka Tulk». Однажды ночью у нас его так развезло от выпивки и афганского хаша, что он насрал в кухонную раковину. В другой раз один из моих школьных друзей из Бирмингема приехал со своей новоиспеченной женой. На следующий день я проснулся со страшной головной болью и большой волосатой рукой, лежавшей у меня на плече. Подумал, мол, приятель подкатывал к Телме, покуда я спал, поэтому вскочил с кровати, чтобы разобраться с подонком. И вдруг понимаю, что случилось: ночью я встал, чтобы отлить и вернулся не в ту комнату. Как говорится, неловкое положение, твою мать! К тому же, я был совершенно голый, поэтому схватил с пола свои брюки, нырнул обратно в кровать, надел их под одеялом и поковылял в свою комнату. И никто мне слова не сказал!

С тех пор я больше ни разу их не видел.

А со временем безумие принимало все большие масштабы. Однажды — не спрашивайте почему — я начал постоянно носить одежду врачей. Ее покупал для меня мой помощник, Дэвид Тэнги. В зеленых халатах американских хирургов, со стетоскопами на шее мы блуждали по сельским дорогам из одного паба в другой, косые от выпивки, травки и кислоты, да от всего, что угодно.

Иногда в Bulrush Cottage приезжали ребята из «Led Zeppelin». На самом деле, Роберт Плант жил не так далеко, и я тоже к нему ездил. Помню один вечер у Планта — мы недавно вернулись из Бел Эр — я научил его играть в семикарточный покер. Это было большой ошибкой с моей стороны. Когда я объяснил правила, он сказал, что хочет сделать ставку — «ну, чтобы проникнуться атмосферой происходящего, понимаешь?» — а потом продолжил увеличивать ставки. Я начал было думать с каким же придурком сел за стол, как он вытащил флэш-рояль, и мне пришлось отвалить ему 50 фунтов.

Он надул меня, хитрый гадёныш.

Проведя несколько вечеров с «цепеллинами», оказалось, что их барабанщик Джон Бонэм такой же вольтанутый, как и я, поэтому, в основном, мы убивали время, пытаясь превзойти друг друга в этой области. Такой уж у меня стиль, знаете ли. Я пытался завоевать расположение людей своим безумием, так же как в школьном дворе на Бирчфилд Роуд. Конечно, под маской чаще всего скрывался старый печальный клоун. Я думаю, Бонэм был таким же.

Он напивался до потери сознания. Как-то раз, мы попросили его помощника по имени Мэтью на моей машине отвезти нас в клуб, в Бирмингем. Но когда пришло время ехать домой, Бонэм был так угашен и возомнил, что это его машина, закрыл все двери изнутри и не хотел меня впустить. Я стою на парковке и кричу:

— Джон, это моя машина. Открой дверь!

— Иди на хер! — говорит он, не опуская стекла, а Мэтью уже прогревает двигатель.

— Джон, твою дивизию…!

— Я же сказал, иди на хер!

— НО ЭТО МОЯ ТАЧКА!

В конце концов, в его голове что-то переключилось.

— Ну, так чего ты, бля, в нее не садишься, а?

Несмотря на то, что в 70-е годы я был все время бухой, больше всего на свете хотел сдать на права. И я, бля, пробовал. Уж не припомню, сколько раз сдавал экзамен, пока жил в Bulrush Cottage, и каждый раз заваливал его. Знаете, просто начал его бояться и все. После первых неудач стал предварительно посещать местный паб «Hand Cleaver», чтобы успокоить нервы, но чаще всего, к моменту посадки в машину с экзаменатором, я был уже в стельку пьян и ехал как пизда на мокром кафеле. Потом я подумал, что проблема, возможно, в машине, поэтому позвонил в контору Патрика Миэна и попросил себе «Рэндж Ровер» вместо «Мерса». Когда и это не помогло, попросил «Ягуар». Но это был «Ягуар» с двенадцатицилиндровым двигателем, так что стоило мне нажать на педаль, как я просыпался в какой-нибудь изгороди.

Наконец, я попытался сдать экзамен на «Роллс-Ройсе».

И снова облом.

В конце концов, я пошел к врачу и попросил какое-нибудь успокоительное, он выписал мне рецепт. На упаковке таблеток было написано: «НЕ СМЕШИВАТЬ С АЛКОГОЛЕМ». Такие надписи действуют на меня как красная тряпка на быка. Тем не менее, я сумел ограничить себя и выпить в день экзамена всего три или четыре бокала. К сожалению, при этом выкурил в два раза больше «афганца». Плюсом было то, что когда я сел в машину с экзаменатором, совершенно не боялся. Минус — стоило мне остановиться на первом же светофоре, как я вырубился.

После этого я забил на экзамены, но все равно продолжал водить машину. Всякий раз, когда я кого-нибудь подвозил, меня спрашивали: «У тебя уже есть права?» И я отвечал: «Да, разумеется».

Что было отчасти правдой.

У меня был телевизионный абонемент [45].

Но я не хотел слишком уж искушать судьбу, и пытался изыскать иные способы перемещения в пространстве. Всё закончилось тем, что я прикупил коня.

Вообще-то я не в восторге от лошадей: у них нет тормозов и есть собственные мозги. Но мне так надоело ездить в «Hand» на газонокосилке, что я отправился к торговцу лошадьми и спросил: «Слушай, ты не мог бы достать мне какую-нибудь лошадь, только немного ленивую?»

Несколько дней спустя, ко мне заявилась девушка с абсолютно белым мерином — конем, лишенным двух радостей жизни — по имени Торпин. «Он ко всему совершенно равнодушен — сказала она. — Он не доставит вам никаких хлопот. Единственное, чего он не любит — это очень громкого шипения, наподобие пневматических тормозов в грузовике. Но здесь ничего подобного ему не грозит».

«Конечно же, нет — сказал я, улыбаясь — Рантон — это очень спокойное место».

Итак, я позвонил в офис Патрика Миэна, чтобы тот перегнал бабки конезаводчику и всё — я стал счастливым обладателем ленивого коня. Держал его на соседней ферме, потому что там был небольшой загон и человек, который мог кормить лошадь и чистить стойло.

Конечно, как только у меня появился конь, я сразу возомнил себя Джоном Уэйном. Начал рассекать на нем по Butt Lane в ковбойской шляпе и кожаной рубахе, которые я купил в Лос-Анжелесе, распевая песенку из фильма «Rawhide» [46]. Через несколько дней я стал держаться в седле настолько уверенно, что, однажды, в обеденное время решил проехать мимо пивной, чтобы показаться местным, а возможно, и сделать небольшую остановку для дозаправки. Мы едем себе по Butt Lane, цок-цок, цок-цок. Дело было летом, в «Hand Cleaver» выставили столы для пикника на улицу, так что я знал, что зрители у меня будут. И мне не терпелось увидеть, как у всех отвиснет челюсть от зависти.