Глаза ее горели и, казалось, заполнили все лицо. Отчаянно несчастные, разгневанные, наполненные слезами, прекрасные глаза. Очень захотелось прижать ее к себе, погладить по волосам, утешить, убаюкать… Вместо этого Голованов спокойно произнес:

— А ведь он причастен к смерти Зои.

— С чего ты взял? — выдохнула Анна.

Слезы так и не пролились. Она каким-то образом загнала их обратно.

— С чего ты взял? — повторила женщина.

— Он проговорился. Помнишь, он сказал: «Сама виновата, нечего было языком молоть».

— Да, верно… Значит, она с ними говорила все-таки. Пыталась глаза открыть, как и я…

— А они доложили Третьяковой.

— И что теперь?

— Теперь? Спать. Час ночи, между прочим.

— Я не усну.

— Уснешь, — как-то очень уверенно сказал Голованов.

Затем бесцеремонно залез в ее сумку, вынул таблетки.

— Во, феназепам. То, что надо!

— Да что ты здесь распоряжаешь…

Она не успела договорить. Таблетки оказались во рту, следом полился остывший чай.

«Это он со мной, как я с Венькой!» — успела подумать огорошенная Лаврова.

— Это произвол! — утирая полотенцем подбородок, вскричала она.

— Конечно.

— Я Грязнову пожалуюсь!

— Обязательно.

— Ты просто… Просто…

— Просто ты сейчас пойдешь спать, — мирно проговорил Голованов.

Через четверть часа Лаврова спала, что называется, мертвым сном. Голованов присел возле постели, разглядывая ее лицо. Глаза были сомкнуты, длинные ресницы бросали тень на бледные щеки. Аккуратный нос, красивый рисунок губ. Разметавшиеся по подушке каштановые волосы. Сейчас было видно, что она красива. Разгладились морщинки и горькие складки, идущие к губам. Хорошая девочка, попавшая в плохую историю.

На стене, над постелью, висели в рамочках фотографии. Вот ее мама, пожалуй, еще более красивая, чем дочь. С породистым лицом и умными глазами. Вот дочка — веселая девчонка, с улыбкой до ушей и задорными хвостиками волос. Вот еще одно фото: мама с отцом. Оба молодые и видно, что счастливые.

Анна больше похожа на отца. А вот и фотографии из Аниной юности: группы молодежи, стоящие в обнимку, сцены из спектаклей. Он вгляделся в одну из них. Аня в черном трико, обтягивающем безупречную фигурку, рядом лохматый парень в набедренной повязке. В углу фотомонтажом вклеена афиша: «Маугли». Роли исполняют: Маугли — Анатолий Скотников, Багира — Анна Лаврова…» Вот он и на других фотографиях. И везде они с Аней стоят рядом и смеются.

— Знаешь, Скотников, а ведь ты вернешь ей деньги! Все, до копейки! — произнес вдруг Голованов, глядя на фото.

В квартиру Скотникова позвонили.

— Кто? — спросил Толя, натягивая драные «треники».

— Дядя Толя, откройте, пожалуйста, — пропищал из-за двери тонкий голосок.

Глазка в обшарпанной двери не было. Воровать в квартире бизнесменов и по сей день было нечего, так чего же зря тратиться? Сначала — иномарка! — так учила Третьякова.

— Кто там? — переспросил Анатолий, пытаясь узнать невидимое существо по голосу.

— Это я, Даня. Мы гуляли, мама ушла, а я хочу писать. Пустите меня в туалет, пожалуйста! — жалобно мяукал ребенок.

Самое интересное, что двумя этажами ниже действительно проживал мальчик по имени Даня, сын Григория, хозяина серебристой «ауди». Правда, голос у него был не такой писклявый, но, учитывая нужду, которая привела ребенка к его дверям…

— А где мама-то, Данечка?

— В магазине. Я сейчас описаю-у-у-сь, — захныкал мальчик.

Скотников снял цепочку, начал возиться с замками. В конце концов, впустить ребенка пописать — это ведь не то же самое, что вернуть три тысячи долларов обманутой подруге. Кроме того, с отцом мальчика у Скотникова были свои, особые отношения.

Посему Анатолий отомкнул замки, приговаривая ласковым голосом:

— Сейчас, Данечка, потерпи еще минутку…

Чья-то сокрушительная сила рванула дверь, в квартиру влетел узкоглазый крепыш со звериной рожей. Крепыш с лету пнул Скотникова пяткой в живот, тот хрюкнул, осел на пол и, к ужасу своему, услышал тот же детский голосок:

— Так где у вас туалет, дяденька?

За ним ввалились еще трое. Оглядев их, Скотников обратился в соляной столб. Он мгновенно узнал гориллоподобного Лелика.

— Вы… к… кому?

— К тебе, гнида. Сейчас будем тебя на ленты резать, — буднично произнес Лелик и достал финку.

Из-под ног Анатолия по полу растекалась лужа.

— Я не понял, кому здесь сортир-то нужен? — разглядывая лужу, подумал вслух Лелик. — Эй, братва, осторожнее, не вляпайтесь!

Братва посторонилась, наблюдая за завершением процесса.

— Кончил? — ласково спросил Лелик.

Толя кивнул и улыбнулся, как недоразвитый мальчик.

— Ай-яй-яй! Как же тебе не стыдно в штаны писаться? — голосом строгой, но справедливой воспитательницы пожурил его Лелик. — Это нужно убрать! Где у нас швабра?

Анатолия перевернули, швырнули в лужу, чья-то нога в кованом ботинке вдавила его голову в самую глубоководную часть акватории.

Скотников пытался вырваться, но его крепко держали.

— Вовчик, ты сколько под водой продержаться можешь? — деловито осведомился Лелик.

— Минуты две, — прикинул Вовчик.

— А ты, Саня?

— Я — минуты три.

— А как вы думаете, этот козел вонючий, он сколько продержится?

— Ну… Минуты четыре, я думаю, выдержит, — вынес вердикт Вовчик.

— Пять! — как на аукционе, выкрикнул Саня.

Скотников отчаянно дрыгал ногами.

— Чего это он? Сказать че хочет?

— Я думаю, он решил идти на рекорд — пять минут и сорок пять секунд.

В этот момент Скотников сделал судорожный вздох и забился на полу…

— Отпускай, — лениво разрешил Лелик.

Схватив Сольникова за волосы, Самурай приподнял его голову.

Анатолий кашлял, отплевывался, выл, пытался что-то сказать — все это одновременно.

— Говори, — разрешил Лелик.

— Я… Я не понимаю… За что? — взвыл Скотников.

— Не понимаешь? — Лелик все играл роль ласковой воспитательницы. — А скажи нам, хороший мальчик Толечка, где те три тысячи баксов, что ты выудил у Витьки Нережко?

— Я! Ничего! Не выуживал! Он! Сам! Отдал! — пролаял Скотников.

— Кому?

— В фирму. Он сам! Он и подпись сам поставил! Его никто не тянул!

— И где же он сам?

— Я не знаю! Он вообще алкаш!

— А ты когда его видел в последний раз?

— Не помню…

Морда Скотникова тут же ткнулась в лужу. Он отчаянно заколотил ногами по полу, давая понять, что вспомнил.

— Раз, два, три, четыре, — меланхолично отсчитывал Лелик.

На счете «сорок» Самурай поднял голову Толи, тот хватал ртом воздух, выпучив глаза.

— Ну, вспомнил?

— В прошлый понедельник. Он на семинар приходил. Он пьяный был совсем.

— И с чего же это он напился?

— Не знаю! При чем тут я-а-а? — завыл Скотников.

— Ты тут при всем. При всех делах. Витька-то все мне рассказал. Во что ты его втянул. Рассказал и в петлю полез. Нету теперь Вити, понял?

Скотников затрясся.

— А поскольку с Вити взять теперь нечего, мы к тебе пришли. Его долг теперь — твой долг. А я должникам не прощаю. Гони три тысячи баксов — и мы, так и быть, уйдем.

— У меня нет! Честное слово!!

— Слушай, а где у тебя утюг стоит, а? Чтобы нам время попусту не тратить. Люди мы занятые…

— Нету денег! — выл Скотников.

— Что ж, нет, так нет. А где, кстати, баба твоя?

— Она… на работе

— И где же она работает?

— Она врач! Хороший врач! Она венеролог!

— Вене — чего?

— Она сифилис лечит и гонорею! Если вам надо…

— Фу, гадость какая! Вот что, поднимайся, голубь, поедем с твоей бабой знакомиться!

Самурай поднял Скотникова на ноги, продолжая удерживать за остатки волос.

— Ее уже нет на работе, — лепетал Анатолий.

— Как нет? То была, то нет…

— Она… она… — Скотников пытался что-то придумать, развесить какую-нибудь клюкву — ведь все это так легко получалось у него в последнее время.