Наконец терпению моему приходит конец. Еще чуть-чуть — и им придется меня спасать.

«Добрый вечер, ребята», — произношу я на почтительном японском.

Все замирают, как ослепленные фарами кролики, и начинают оглядывать черные воды с утроенным испугом.

«Кто это?» — наконец спрашивает самый отважный.

Почему-то на ум приходит только один ответ: «Скрытая камера». Но я не знаю, как будет «скрытая» по-японски, а словарь лежит на берегу, рядом с полотенцем. Ни один из диалогов из учебника в данной ситуации не подходит. Более того, я вообще-то приехала в Идзику — да и в Японию, собственно, — для того, чтобы снять документальный фильм. Настало время выбирать — камера или полотенце?

«Не могли бы вы передать полотенце?» — я усиленно делаю вид, что ничего такого не происходит. А ведь это моя первая режиссерская неудача.

Японцы хоть и теряются в нестандартных ситуациях, но чего у них не отнимешь, так это врожденного такта. Услышав мою просьбу, они наконец вышли из ступора и поняли, что надо делать. Мне тут же протягивают с десяток полотенец, держа их на манер плаща тореадора и скромно потупив глаза. Я кутаюсь в пушистое полотенце, которое ветер так и норовит сорвать, и бегу к куче своей одежды. Пока одеваюсь, безымянная рука протягивает мне бутылку саке и стаканчик.

И вот я снова в приличном виде. Мои новые друзья решают, что нет причин приостанавливать очищающий ритуал, и бросаются в воду. Я беру камеру, но руки не берутся снимать: надо же как-то отблагодарить их за деликатность.

И я прощаюсь. К несчастью, Идзика стоит на высоком утесе, и чтобы добраться до гостиницы, предстоит преодолеть 434 ступени. Карабкаясь по лестнице, чувствую, как мое тело коченеет, точно дохлая кошка на дороге после захода солнца.

Прежде чем принять ванну, в Японии принято соблюсти определенный ритуал. Одежду аккуратно складывают и оставляют в плетеной корзине в предбанничке. Затем хорошенько оттирают грязь под душем, который висит так низко, будто предназначен для карликов. Волосы нужно подколоть и обязательно вычистить грязь под ногтями. Я же лишь сбрасываю ботинки и камеры, прежде чем рухнуть в горячую воду. К счастью, время уже за полночь, и все давно легли спать.

Из Идзики мой путь лежит на южную оконечность полуострова Кии. Мне предстоит стать свидетелем кангио— зимнего ритуала очищения, проводимого группой строгих аскетов. Вдоль священной тропы, ведущей в Кумано, расположены 48 водопадов. Ритуал заключается в том, чтобы посетить их все, часами простаивая под студеными струями. Я ломаюсь на 17-м. Ноги немеют до такой степени, что я ударяюсь пальцами о подводные камни и даже не чувствую боли, пока не увижу собственные кровавые следы на снегу. Каждый раз заставляя себя встать под ледяной душ, я испытываю мгновенную пульсирующую боль, точно голову проткнули иглой. Самое обидное, что после всех этих мучений просветление так и не приходит. Зато приходит желание побыть в уюте и тепле.

Я возвращаюсь в Осаку, залезаю под 4 одеяла и смотрю в стену. Она ходит ходуном, как будто дышит, колышимая морозным ветром, который свистит в аллее, заворачивает за угол и ударяет прямо во входную дверь. Сжимая в руке чашку чуть теплого чая, мечтаю об Индонезии и Самоа. Там на рынке можно купить не только маринованные овощи, а лед существует только в составе коктейля.

Куда мне не хочется ехать, так это на знаменитое зимнее представление театра кабуки в Куромори, в 500 милях к северу. Морита-сан советовала снять спектакль для моего фильма. К моему ужасу, Куромори находится близ Сакаты — это город в «задней части» Японии, где так холодно, что даже лебеди, прилетающие туда на зимовку, убивают друг друга, уничтожая численность и без того исчезающего вида. Осилю ли я еще неделю в ледяном краю?

Вообще-то, по теории, в Сакате должен быть мягкий, умеренный климат. Однако есть одна геологическая загвоздка. Зимой из Сибири приходят волны холодного сухого воздуха, проносящиеся над Японским морем и смешивающиеся с теплыми течениями, идущими к северу. Там в воздух попадает огромное количество влаги, которая затем оказывается над Японскими Альпами и выпадает в виде снега, высота которого иногда достигает 30 футов. Что же это должно быть за представление, чтобы высидеть его в такой холод? Тем более что пьесы кабуки идут по 7 часов.

Нет уж. Буду сидеть дома.

А потом Адам рассказывает историю, которая все меняет.

«Шесть лет назад я влюбился впервые в жизни. — Адам уплетает скользкую лапшу удон, но на лице его задумчивая улыбка, и мысли где-то очень далеко. — Он был японцем, необыкновенно красивым и милым, умным, забавным, сексуальным, обаятельным, нескучным и настоящим мечтателем. Но увы, у него уже был парень — иностранец, который тогда уехал в отпуск в Австралию. Мой друг сказал, что больше не любит своего бойфренда и между ними практически все кончено. Пришел ко мне домой — тогда там еще не было столько хлама. Мы целую неделю не выходили из комнаты, заказывали еду на дом, днем спали, а по ночам подолгу гуляли в Хиракате. Это было ровно шесть лет назад, в эту самую неделю. Через несколько дней он признался, что в конце недели возвращается к своему парню, а наш роман для него не более чем увлечение. Мое сердце было разбито — я понимаю, что эти слова звучат банально, как строки из плохой книжки, но в ту минуту я чувствовал себя именно так. Оно именно разбилось, я почувствовал, как оно сжалось, а потом взорвалось тысячей осколков. Я даже вызвал такси и поехал в больницу, чтобы доктор проверил, все ли с ним в порядке. По дороге домой я плакал, а потом решил, что буду дорожить каждой минутой, которая нам осталась. Это была чудесная и ужасная неделя — ужасная потому, что мы знали: все это закончится.

В субботу (наш последний день) я должен был идти в театр кабуки с приятелем. Я в слезах проводил своего друга до станции, и мы попрощались, зная, что больше никогда не увидимся. Это был единственный раз, когда я по-настоящему любил, и я был на сто процентов уверен, что такого чувства мне больше никогда не суждено испытать. Мой друг прошел через турникет и сел в поезд. Через три минуты — самые долгие минуты в моей жизни — пришел мой приятель, который не знал о том, что я голубой, и мы пошли в театр. Я надел маску, как обычно, нацепил свою притворную улыбку, но в голове только и крутилась прошедшая неделя, сжигая мне душу. Вокруг все было как в тумане. Мне хотелось просто забыть обо всем, но как я мог забыть любовь всей своей жизни?

В театре у нас были отличные места — четвертый ряд, рядом со сценой. Я впервые смотрел пьесу суперкабуки— это более современный, адаптированный вариант традиционного представления. В пьесе рассказывалось о Кагуя Химэ, принцессе Луны. Она не знала, что такое любовь, и поэтому ее послали на Землю, где она влюбилась в прекрасного принца. В конце принцесса узнала, что ей придется покинуть любимого, вернуться на Луну и потерять все воспоминания о нем. Если же она останется, то и Земля, и ее любимый будут уничтожены. Представь себе эту историю, рассказанную в представлении с великолепными костюмами и спецэффектами — люди, летающие над залом на веревках, краски, яркие, как в бреду. Я как будто попал на Солнце и смог увидеть Землю в совершенно другом измерении. — Он замолкает. — И за все четыре часа я ни разу не вспомнил о нем».

И я решаю ехать.

Прихожу домой собирать вещи и вижу, что в мое отсутствие Джерри закатил запоздалую новогоднюю вечеринку. Гостиная и кухня завалены объедками и стаканами с пролитым вином. Даже моя подушка провоняла застоявшимся сигаретным дымом. На доске для сообщений нацарапано: уехал на несколько дней. Я собираю вещи, открываю окна, чтобы объедки не сгнили, и покидаю этот бедлам.

16 часов в прокуренном автобусе, ночь в Сакате. С неба тихо падают сухие белые хлопья — значит, здесь не так уж холодно. 2 девочки лет по 15 терпеливо ждут, когда загорится зеленый свет. Голые белые ноги торчат из-под коротких школьных юбочек. Отважные жители Сакаты выезжают на скользкий тротуар на велосипедах. Я поражена и немного напугана. Кажется, местные уже приобрели иммунитет к морозу.