Зато в стране, где феминистское движение и борьба за равноправие добились не слишком большого успеха, процветают фирмы «Pierre Cardin» и «Calvin Klein». Нынешние японцы — первое поколение, выросшее в мирную эпоху. Недоумевающим родителям, вся жизнь которых прошла в подчинении принципам дисциплины и самопожертвования, остается лишь беспомощно наблюдать за детьми, взращенными на продукции «Неllо Кittу» [9]и сотовых телефонах. Поколение, к которому принадлежит и Дзюнко, в Японии называют новыми людьми. Молодые женщины с зарплатой 40000 долларов в год не имеющие при этом никаких расходов, стали основной целевой группой для рыночных компаний. Газеты окрестили их принцессами-дармоедками, они — сбывшаяся мечта модных дизайнеров. Своим любимым брэндам молодые японки придумывают прозвища: «мисс Шанель» и «Сано Лауренто»; их усилиями продажи фирмы «Gucci» выросли на 600 %, в то время как остальная Япония с трудом оправляется после четвертого по счету экономического кризиса.

У Дзюнко мало расходов, еще меньше обязанностей и никакого почтения к системе, которая, дав вкусить немного свободы, вскоре вынудит ее с утра до вечера просиживать в тесной квартирке, где, помимо уборки и телевизора, делать будет нечего.

Но при этом ее одежду стирает мама, а случись ей опоздать на последнюю электричку, папа даст 200 долларов на такси. Ей бы хоть сделать вид, что она проявляет немного уважения. Гэндзи собирается навести справки в том самом университетском сообществе, которое привело меня на порог его дома. Может, у кого-то из его товарищей есть сын, которому нужна жена.

А что же будет, если Дзюнко засидится и внезапно окажется перед перспективой остаться на всю жизнь старой девой?

В Японии существует традиционный закон наследования, согласно которому все имущество достается старшему сыну. Он получает не только дом, но и землю, якобы для того, чтобы не делить владения, которые иначе в результате постоянного дробления могут превратиться в ничто. Другим детям уготована судьба идти куда глаза глядят и самим заботиться о себе. Но тут есть одна оговорка. Старший сын (точнее, его молодая жена) взамен обязан позаботиться о родителях, которые считают само собой разумеющимся поселиться в его доме на последние десять — двадцать лет своей жизни. А незамужние дочери, которые со временем превращаются в докучливых тетушек, достаются в нагрузку с наследством. К счастью, к тому времени, как вся эта братия селится вместе, у старшего сына может появиться пара восприимчивых дочерей, которым будет полезно на дурном примере тетки увидеть, чем заканчивается неправильное поведение со стороны женщины. Другими словами, девушки могут быть спокойны: о них обязательно будут заботиться с колыбели до гроба.

Я думаю, что неплохо они устроились.

Фудзисава стоит на старой дороге Токкайдо. Этот знаменитый почтовый маршрут когда-то соединял два крупных японских города — Эдо [10]и Киото, по которому передвигались курьеры, шпионы и войска. Впервые узнав, что мне предстоит здесь жить, я по глупости представила сцену с деревянной гравюры XIX века: ветхие домишки из дерева и торговцы золотыми рыбками, разложившие свой товар вдоль дороги, вручную выложенной плитами.

Увы, из-за престижного расположения (рядом пляж и всего час езды до Токио) цены на жилье в Фудзисаве давно уже вышли за все разумные пределы. Заасфальтирован чуть ли не каждый дюйм земли, а пригородные дома стоят так тесно, что между ними едва втиснется цветочный горшок. Земли катастрофически не хватает, жителям не разрешается даже купить машину, прежде чем они не докажут, что есть место для парковки. Добрую половину тротуаров занимают торговые автоматы, набитые всем, что только в голову придет — от сигарет и спиртного до мешков с рисом. Поутру толпа служащих серьезного вида послушно направляется к станции, аккуратно разделив волосы стандартным пробором 7/3. Юные серферы в черных и неоновых гидрокостюмах едут в противоположном направлении, крепко пристегнув доски к велосипедам. Собачки здесь крошечные, все кошки гуляют на поводках, ролики давно не в моде, все катаются на скейтах, а пляж по колено утопает в мусоре.

Обилие неоновых вывесок и плотная пригородная застройка, однако, не делают Фудзисаву менее провинциальной. Прилежные домохозяйки сажают плющ, чтобы скрыть не по-соседски недружелюбные стены, и соревнуются на самую яркую цветочную корзинку. На парковке у бакалейной лавки ни одного свободного места — все уставлено велосипедами. Непрерывным потоком приезжают и уезжают молодые мамы с младенцами: груднички крепко пристегнуты к спине или торчат из велосипедной корзинки. Мамы покупают свежие овощи и фрукты — немного, на один день, загружают в корзину детей и покупки и спокойно отправляются дальше, в магазин тофу или рыбную лавку.

10:30 утра. Я стою в местном супермаркете и пытаюсь угадать, что за пакет держу в руках — с солью или сахаром. Я уже нюхала его, тихонько лизнула полиэтилен, осмотрела крупинки со всех углов, но так и не поняла. Все дело в том, что по-японски я не читаю, и это вызывает чувство странного дискомфорта. В заднем кармане у меня японско-английский словарь, но его можно листать хоть все утро и без толку. Шанс наткнуться на иероглиф, обозначающий слово «сахар», равен примерно 1:42000, так как японские словари составлены не в алфавитном порядке.

С сегодняшнего утра мне приходится идти в супермаркет уже в третий раз. Я уже притащила домой масло, которое выглядело, как сыр, и йогурт, на запах и по консистенции неотличимый от молока. А теперь целый час хожу по отделу замороженных продуктов, внимательно разглядывая говяжий фарш — согласно списку Юкико он должен быть обезжиренным и без добавления свинины. Менеджер встал так чтобы меня видеть, и теперь следит, не трогаю ли я пальцем рыбу. Я прошлась по отделу с водорослями и украдкой заглянула в «Уголок плохих хозяек», где с тоской глянула на запыленные бутылки кока-колы, приютившиеся за леденцами от кашля. Юкико наверняка в кухне нетерпеливо постукивает ножкой и ждет, пока я доставлю несколько простых ингредиентов, без которых приготовление ужина не начать. Ведь уже как-никак 11 утра!

Вручив покупки Юкико, следующие несколько часов учусь отмерять деревянным половничком нужное количество белого мисо и постепенно растворять его в горячей — ни в коем случае не кипящей — воде. Мы готовим порцию соуса с морскими водорослями и тунцовой стружкой, без которого не обходятся многие японские блюда. В супермаркете он продается в бутылках, но Юкико все делает сама!

В 3 часа дня удается сбежать ненадолго в свою комнату (прежде чем приступить к сервировке стола перед ужином). По токийским меркам, моя квартира огромна — одна спальня и гостиная с маленькой кухней в алькове с одного конца. Такие апартаменты становятся по карману молодой семье лишь тогда, когда младший ребенок идет в колледж. Спальня в традиционном японском стиле с ковриками-татами 2-дюймовой толщины из рисовой соломы — пружинистыми, как мох, со слабым запахом кислого сена. Сквозь прозрачные бумажные стены льется мягкий оранжевый свет, а двери раздвижные, на деревянных рейках — никаких тебе петлей. Как и во всех японских комнатах, здесь почти нет мебели и вещей. Тонкие стены не предназначены для гвоздей и крючков, повесить картину или ролики просто негде. Татами слишком мягкие, на них не поставишь ни гардероб, ни книжные полки, ни стулья. Единственный шкаф предназначен для постельного белья; головоломку, швейные принадлежности или походное снаряжение спрятать некуда. Свое грязное белье я храню на холодильнике, а чтобы читать в кровати, пришлось приспособить фонарик.

Гостиная, напротив, сделана по западному образцу, полы из твердой древесины, крепкие стены. Семье моих хозяев явно очень нравится западная мебель, но вот что с ней делать, они пока не совсем уяснили. В моей гостиной целых пять тяжелых кресел, большой диван, обеденный стол, кофейный столик, телевизор и буфет для фарфора, и между ними — редкие островочки свободного пространства, точно на плавучем рынке в Венеции. Но даже здесь нет ни шкафов, ни книжных полок, и мне приходится раскладывать свое добро маленькими муравьиными холмиками, которые то и дело вываливаются из разных мест и углов и осуждающе глядят на меня из-за дивана. Я человек довольно неуклюжий и теперь живу в постоянном страхе что, если ударюсь ногой о кофейный столик? Поскользнусь о слишком мягкое кресло? Венец моих кошмаров — тот, в котором я проваливаюсь через бумажную стену.