«А поконкретнее?» — без малейшего издевательства спрашиваю я.

Я неправильно здороваюсь, когда вхожу в дом. Мою коврик для ванны не так часто, как требуется. Один раз она нашла пятно с обратной стороны разделочной доски, и домработнице пришлось его отмывать. Когда у нее уже все готово накрывать на стол для ужина, я захожу и начинаю говорить с Гэндзи!

Тут я не выдерживаю. «Но я дважды спрашивала, не возражаете ли вы! И вы молчали».

Оказывается, я должна была понять по выражению ее лица.

«Наверное, все дело в противоречии культур…»

«При чем здесь культура? Я говорю о хороших манерах. У тебя их нет».

Она 40 минут перечисляет мои недостатки, а когда наконец замолкает, я, как ни странно, чувствую облегчение. Юкико не сказала ничего, в чем бы я побоялась признаться своей матери. Ее претензии я как-нибудь переживу.

Я собираю вещи и прощаюсь со своим любимым садом.

Осталось только одно неоконченное дельце. Сегодня мы с Гэндзи встречаемся в Токио — я должна выступить на собрании ассоциации. Он арендовал клуб в престижном квартале, на 26-м этаже небоскреба. Закуски, форма одежды вечерняя — все как полагается.

Появляюсь в назначенный час. Из элегантного фойе с приглушенным светом открывается потрясающая панорама ночного города. Женщина за длинной стойкой из красного дерева и атласа удивленно смотрит на меня. Я говорю, что должна выступать на собрании, появляется молодой человек и проводит меня в зал.

Примерно 40 мужчин в деловых костюмах группками рассеялись по залу и ведут тихую беседу. Средний возраст присутствующих — от 60 до 85 лет. Я делаю глубокий вдох. Нелегко будет выступать перед такой аудиторией, но я столько тренировалась, что не сомневаюсь: мне удастся удержать их внимание.

И тут мимо вдруг проходит женщина… На ней 4-дюймовые шпильки, чулки в сеточку, бикини со стрингами, а сзади — пушистый заячий хвостик. И я вдруг понимаю, что попала в «Плейбой-клуб». Зайчики ходят по залу, разнося закуски и напитки. Достают из выреза зажигалки, наклоняются и предлагают прикурить, не оставляя простора воображению. Некоторые гости потому курят одну за другой. Приглушенный свет не в силах скрыть случайные поглаживания и голодные глаза.

У меня есть выбор. Американка во мне, не раздумывая, с отвращением бы хлопнула дверью. Но японка волнуется, не испортит ли это наши отношения с Гэндзи. Я ухожу в уголок и начинаю думать.

Гэндзи мой сэмпай. И я остаюсь. Последнее проявление послушания в благодарность за его доброту и помощь.

Когда вечер наконец окончен, мы с Гэндзи ловим такси до станции. Домой добираемся далеко за полночь. Гэндзи устало отпирает дверь. Мне хочется сказать ему тысячу слов, но удается произнести лишь одну фразу:

«Папа-сан, мне будет не хватать наших разговоров».

Он улыбается, хлопает меня по плечу и поднимается по лестнице. Больше я его не увижу.

Утром, за день до моего отъезда, Юкико заходит ко мне в гостиную. «Мы с Гэндзи едем в горы на три дня, — заявляет она — До нашего приезда не уезжай».

Я уже договорилась встретиться в Осаке с Джерри, но меня трогает, что они хотят меня проводить… Я объясняю, что не могу остаться, но с удовольствием приглашу их на ужин до отъезда.

«Нет. Ты должна лично отдать мне ключ».

«Я поставлю сигнализацию и оставлю ключ в доме, там, где запасной». Я всегда так делаю, когда ухожу и никого нет дома.

«Лично!»

И тут я вдруг все понимаю. «Вы что же, думаете, что я могу вас обокрасть?»

Ледяная улыбка. «Возможно».

Я вдруг чувствую, что сейчас расплачусь. В этом меня еще никто не обвинял. Она превзошла все грани дозволенного.

«Вы не хотите взять свои слова обратно?» — осторожно выговариваю я.

«Нет».

Через час мои вещи собраны. Простыни, полотенца, кухонные тряпки, коврик для ванной — все постирано и выглажено. Мебель вычищена, оттерта до блеска и стоит в точности на тех местах, как до моего приезда. Я пересчитываю ложки и вилки и ровно, до миллиметра, выстраиваю тарелочки в стеклянном буфете. Потом вытираю слезы и уезжаю.

Я толком не знаю, куда еду, но тут в окне поезда возникают высокие горы долины Кисо, густо поросшие соснами. Выхожу на станции Цумаго, в старинной деревушке, где мы с мамой провели чудесный летний день. Кажется, что это было в прошлой жизни. Помню, как мы ели спелые помидоры и крекеры и подставляли головы струям водяной мельницы, чтобы хоть немного охладиться… А сейчас воздух колючий и холодный. Последние зеленые травинки покрылись серебристым инеем. Темнеет рано, но у меня нет желания селиться в гостинице, кланяться хозяйке, пить бесконечный зеленый чай и притворяться, будто мне приятен бессмысленный разговор. Я ступаю на старую почтовую дорогу и иду в горы.

Путь предстоит тяжелый, а я уже чувствую усталость — не от физического напряжения, а от усилий сдержать эмоции. В голове пульсирует боль, возникшая так давно, что я уже не помню. У меня нет ни теплой одежды, ни фонарика, который осветил бы путь в неровных скалах. Сквозь деревья ко мне тянутся щупальца серо-голубого света, постепенно исчезающие в темноте. Загораются яркие холодные звезды. Под ногами трещат замерзшие сухие листья.

И тут грудь и голова вдруг наполняются воздухом, точно лопнули сжимавшие их железные обручи или корсет. Точно так же я чувствовала себя, развязав тугой хатимаки в конце фестиваля. Гнев и беспомощность отступают. Безлюдное пространство вокруг возвращает мне способность дышать свободно.

Рюкзак прилип к спине под тяжестью 10000 шагов. Ноги ноют от восхитительной боли. Я слышу журчание полузамерзшего ручья, шуршание листьев под лапками маленького зверька. Вот и та самая водяная мельница. Сев на берегу, подставляю пальцы ледяным струям.

Я уверена, Гэндзи сто раз пожалел о той минуте, когда не подумав поднял руку и вызвался пригласить незнакомку в свой дом. Он точно по неосторожности привел в семью большого, добродушного, но совершенно невоспитанного дворового пса.

Очень многие качества Гэндзи вызывали у меня восхищение, но больше всего я любила его смех. Смеясь, он откидывал голову и забывал обо всем на свете. Такой заразительный, совершенно беззастенчивый, счастливый смех — было в нем что-то совсем неяпонское. Гэндзи часами, нить за нитью помогал мне распутывать клубок японского этикета — самостоятельно я бы запуталась в нем, как котенок

Он покупал мне детские книжки, чтобы я училась читать по-японски. В электричке уступал место старушкам. И всегда следил, чтобы мама в дождь не выходила без зонтика.

В японском языке с десяток слов со значением «друг», но все они предполагают какую-либо иерархию: старший школьный товарищ, младший коллега по работе и так далее. Я понимаю, что Гэндзи пришлось приложить немало усилий, чтобы переступить через пропасть между нами — через разницу в возрасте, социальном статусе и поле. Он — невероятно успешный мужчина со связями, на самой верхушке общественной лестницы, богатый, воспитанный в традиционной системе ценностей, а я? Сделала карьеру, но денег так и не заработала, прямолинейная, да еще и иностранка — по всем пунктам стою ниже его в иерархии, по законам которой он воспитывался. И все же он никогда не колебался, прежд чем представить меня друзьям и коллегам, ценил мое мнение и всегда — всегда — меня уважал.

Не квартира, не уроки дзюдо, не даже объяснения тонкостей японской культуры, а уважение — вот главный его подарок мне.

А Юкико? Она всю жизнь трудилась, чтобы достичь идеала японской женщины Воспитала двоих детей, помогла им занять хорошее положение в обществе. Без возражений годами заботилась о родителях мужа. У нее идеальный дом, она готовит лучше шеф-поворов токийских ресторанов, следит за здоровьем и весом домашних. У Юкико есть полное право рассчитывать на спокойную старость, заботу детей и безоговорочное уважение.

И тут вдруг в ее жизни появляюсь я, причем никто не спрашивает ее разрешения и одобрения. Мне 35 лет, и я не замужем. По японским меркам просто социальная аномалия. Я хожу на дзюдо с ее мужем, пока она сидит дома и готовит нам ужины. Мой приезд был оскорблением не только ее образу жизни и жизненному выбору, но самой системе, в которой она существовала.