Однажды Май отправилась в лес за подснежниками и… не вернулась. Уже наступили сумерки, а она все не возвращалась. Мать забеспокоилась и отправила Прийду со слугами разыскивать дочь. Они исходили лес вдоль и поперек, но Май не нашли. Когда они, уставшие от тщетных поисков, охрипшие от крика, вернулись домой, сердце матери наполнилось тяжким предчувствием несчастья. Оставалась последняя надежда, что Май одна пошла к Виллу и запоздала. Крыыт знала, что Май и кузнец иногда тайком встречаются, была этим очень недовольна, но, любя дочь, не решалась огорчать ее излишней строгостью. Кроме того, кузнец Виллу в глазах Крыыт был настолько грубым и достойным презрения человеком, что она считала любовь Май детским капризом, который со временем должен пройти сам собой. Но сейчас в голове Крыыт мелькнула страшная мысль о том, что кузнец, следуя древнему обычаю эстонцев, мог похитить Май.

Ристиская Крыыт тотчас же, несмотря на ночную темноту, отправилась вместе с Прийду и слугами к кузнецу. Виллу не оказалось; слуги заявили, что он еще рано утром куда-то ушел. Май никто не видел. Крыыт хотела тут же обыскать дом кузнеца, но домоправитель и подмастерья ей этого не позволили. Крыыт со своими спутниками осталась ждать за дверями. Ночь была теплая и темная. Легкий ветер шумел в верхушках деревьев. Временами были слышны крики совы и вой волков, и звуки эти больно отзывались в сердце Крыыт. Не стала ли Май добычей хищников?

Слуги задремали. Прийду, борясь со сном, в сотый раз обходил вокруг дома. Одна Крыыт неподвижно стояла перед дверью, чутко прислушиваясь к малейшему шуму и пристально глядя в темноту. Было уже далеко за полночь, когда наконец послышались тяжелые шаги кузнеца и знакомая фигура, казавшаяся в темноте особенно могучей, показалась из-за деревьев. Крыыт двинулась ему навстречу, смело схватила обеими руками кузнеца за грудь, попыталась даже тряхнуть его, что ей, однако, не удалось, и сказала голосом, хриплым от ненависти и боли:

— Ты, разбойник, куда ты девал мою дочь?

— Ристиская Крыыт! — воскликнул кузнец с безграничным изумлением: он скорее мог ожидать, что увидит у своей двери какого-нибудь стоглавого крылатого дракона или самого черта, но не эту женщину.

— Да, ристиская Крыыт, и она тебя, злодея, не выпустит, пока ты не вернешь ей дочь, — прошипела несчастная мать.

— Что ты бредишь? Какую дочь ты от меня требуешь? — пробормотал кузнец, изумление которого сменилось испугом.

— У меня одна дочь, а теперь и она пропала. Что ты еще издеваешься надо мной, дьявол? Ты знаешь, где она. Выведи ее!

— Я уже несколько дней не видел Май, — ответил Виллу с дрожью в голосе, предчувствуя беду.

Крыыт поняла, что насилие и угрозы здесь не помогут, и, как это свойственно женщинам, вдруг перешла к мольбе.

— Милый, дорогой Виллу, не терзай сердце несчастной матери. Ты, наверно, похитил Марию, как невесту, по старинному крестьянскому обычаю. Я охотно тебе все прощу, если ты откроешь, где она сейчас. Не мучь меня, добрый Виллу! Бери что хочешь, только покажи мне единственный раз мою дочурку!

— Я не видел Май, — повторил кузнец сдавленным голосом.

В голосе его звучал такой искренний испуг и отчаяние, что наконец и Крыыт, как она ни была упорна в своих подозрениях, невольно поверила в его невинность.

— Значит, мою дочь растерзали хищные звери! — крикнула бедная мать и зашаталась, так что кузнецу пришлось поддержать ее. Крыыт скоро оправилась от своей слабости, велела кузнецу достать факелов и снова устремилась в лес искать следы дочери. Кузнец с подмастерьями отправились вместе с ней. Восемь человек с факелами в руках снова исходили лес вдоль и поперек; время от времени они окликали друг друга по имени, звали Май, останавливались, разглядывая какой-нибудь след, качали головой и продолжали настойчивые поиски. Лесные звери со страхом шарахались в чащу, сонные вороны каркали, негодуя на людей, нарушивших их покой. Заалела утренняя заря, но ни ристиская Крыыт, ни Виллу не чувствовали усталости и не замечали даже, что подмастерья и слуги еле волочат ноги и чуть не засыпают стоя. Один из слуг даже лег под густым кустом. Крыыт нашла его и так проучила, пустив в ход горящий факел, что слуга вскочил, испугавшись падающих искр, бросился бежать и без оглядки пролетел как стрела по меньшей мере шагов пятьсот.

Факелы погасли, всходило солнце. Вдруг кузнец Виллу стал громко звать всех к себе. Недалеко от усадьбы Ристи он нашел на снегу следы лошадиных копыт и среди них след человеческой ноги, величина и очертания которого ясно говорили о том, кому он принадлежал.

Это был след Май!

Других таких следов на снегу больше не было, а земля вокруг была твердая, сухая, усеянная еловыми иглами, так что легкие ноги Май на ней не могли оставить следов. Но следы лошади можно было кое-где различить и здесь. Именно на заснеженном пространстве всадник, как видно, повернул обратно, так как следы шли тут в двух противоположных направлениях, не достигая, однако, усадьбы Ристи. Прежде чем продолжать поиски, Крыыт отправила одного из слуг домой узнать, не вернулась ли Май. Слуга вскоре возвратился с вестью, что дома Май никто не видел.

Крыыт невольно посмотрела на кузнеца, ища у него помощи.

— Теперь дело ясно, — грустно сказал Виллу. — Май попала в руки разбойника, а разбойник, вероятно, не кто другой, как какой-нибудь рыцарь или владелец мызы.

— Тогда она жива! — воскликнула Крыыт почти радостно.

Один из слуг припомнил, что недавно видел молодого всадника, с виду немца, ездившего вокруг усадьбы и заглядывавшего через забор.

— Может быть, это был портной Флитергольд! — воскликнула Крыыт.

Но, по словам слуги, незнакомый всадник был человек высокого роста, с надменным лицом и длинными усами, одетый, как владелец мызы, — приметы, которые никак не отвечали облику низкорослого, тщедушного и веснушчатого портного.

— Не был ли это тот самый юнкер, который сопровождал комтура, когда увозили Прийду? — спросил кузнец.

— Вот-вот, я теперь припоминаю, где я раньше его видел, — ответил слуга, сияя. — Тот самый, ну да, конечно, он самый! Черт знает, как человек может иногда запамятовать.

— Значит, похититель Май — не кто другой, как племянник комтура и его тезка — Госвин Герике, — произнес кузнец глухим голосом.

По лицу Крыыт нельзя было понять, обрадовала или опечалила ее эта новость, но она теперь только заявила, что устала до смерти и, предоставив мужчинам продолжать поиски следов, поплелась домой.

Мужчины пошли по следам лошади. Следы сначала вели по направлению к Вильянди, потом круто сворачивали влево; здесь они местами были видны ясно, местами опять исчезали и людям приходилось долго их отыскивать. На большой дороге следы оборвались, по другую сторону дороги их нигде не было видно. Кузнец отпустил всех спутников домой и один пошел дальше, по направлению к мызе Пуйду. По дороге он усердно расспрашивал в крестьянских избушках и у встречных, не видел ли кто-нибудь вчера мужчину и женщину верхом на одной лошади. В ответ люди с удивлением и улыбкой качали головой.

— Они, как видно, немного проехали по дороге обратно, а потом поскакали домой через лес, — заключил кузнец. — Но почему они были так осторожны?

Он охотно ворвался бы сейчас же на мызу Пуйду и напал бы на молодого господина, будь к тому хоть малейшая возможность. Но мыза Пуйду представляла собой, как и другие поместья в это тревожное время, настоящую крепость, с глубоким рвом, высоким валом и опускающимися воротами. Без вызова и без определенного дела туда никого не впускали, и кузнец вынужден был отступить с пустыми руками.

По всему орденскому государству в то время как бы прошла предутренняя холодная дрожь. Среди угнетенных народов — эстонцев, латышей, земгаллов и пруссов — память о былой свободе еще не совсем угасла. Они поняли, что позволяют угнетать себя нескольким сотням людей, давно уже утративших боевой дух своих предков — участников крестовых походов. Рабы повсюду начали поднимать голову и тайно готовиться к восстанию. У рыцарей, правда, было много богатств, войска и всевозможного вооружения, но много у них было и врагов. Русские — псковитяне и новгородцы, а также купцы ганзейских городов ненавидели рыцарей за захват торговых путей, за алчность и мошенничество в торговле; молодые литовские князья, мудрый Ольгерд и храбрый Кейстут, беспрерывно с ними воевали; даже папы, жившие в то время во французском городе Авиньоне, угрожали начисто уничтожить орден за разорение церковных земель, пленение епископов и убийства их посланцев и не приводили своих угроз в исполнение только благодаря тому, что рыцари откупались крупными денежными пожертвованиями. При таком положении дел угнетенные народы могли надеяться на счастливый исход восстания.