Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Пьяный или трезвый, Амедео, выходя из комиссариата, всякий раз опять принимается слоняться по Монпарнасу. В «Ротонде» он общается не только с художниками, но и с рабочими и ремесленниками, с грузчиками мебели, мясниками с боен, заходящими туда пропустить стаканчик, — тем бесхитростным трудовым людом, который всегда очень высоко ценил.

Забредают туда порой и Ленин с Троцким — высланные из России бунтари с острыми бородками. Они как раз готовят собственную революцию. Ленин с женой и тещей живет в маленькой двухкомнатной квартирке на площади Данфер-Рошро, и, когда он не отправляется в свое любимое кафе «Ориенталь», Троцкий затаскивает его в «Ротонду», где всегда может повидать верного друга Диего Риверу. В баре кафе «Ориенталь», что на углу площади Данфер-Рошро и бульвара Распай, Ленин и Троцкий ведут еженедельные собрания 14-й секции рабочего Интернационала, где обучают революционной грамоте рабочих, а заодно и кое-каких мечтателей о мировом перевороте к лучшему. Таким был, в частности, Илья Эренбург, еще не забывший, как его лупили нагайками русские жандармы.

На улице Ла-Боэси в доме номер 56 находилась галерея живописи, хозяином которой был Жорж Шерон, бывший букмекер, ставший торговцем картинами после женитьбы на дочери господина Девамбеза, владельца известной художественной галереи на площади Сент-Огюстен. Шерон мало смыслил в живописи, зато отличался необыкновенной оборотистостью. Он решил поставить на молодых художников, как раньше ставил на норовистых кобылок: издал по этому поводу особый бюллетень под названием «Перспективное вложение денег» и разослал его всем своим клиентам.

«Полотно художника стало настоящей ценностью, годной для биржевой спекуляции, притом имеет малую цену при эмиссии (то есть когда талант молод и много обещает в будущем) и предоставляет нам широкое поле для операций первостепенной важности. Нет примера, чтобы коллекция, умело и терпеливо подобранная, не дала после распродажи через десять — пятнадцать лет прибыли, впятеро, вдесятеро превышающей первоначальное вложение. О каких еще финансовых ценностях и акциях можно утверждать подобное?

Но значит ли это, что мы должны покупать живопись наудачу, надеясь провернуть выгодную сделку? Разумеется, нет! Напротив, необходимо быть признанным ценителем или пользоваться советами торговца, обладающего одновременно чутьем и опытом, при условии, что его интересы и цели совпадают с ожиданиями клиента, и позволить этому предпринимателю направлять наш выбор и споспешествовать формированию коллекции.

Писсарро, Ренуар, Сезанн, Клод Моне и множество других, еще недавно продававшихся за несколько сотен франков, до 1885 года уступали свои работы за пару луидоров. А ныне во всем мире они уходят с аукционов и публичных торгов по ценам в тридцать, пятьдесят, сто тысяч франков и больше».

Чутья у него было предостаточно, опытом с ним делился тесть, ожидая (и не напрасно), что он поднаберет его сам. Тертый торговец изобрел понятие «вложения в живопись». Его состояние и будущее были обеспечены. Оставалось только набрать для новой конюшни добрых лошадок.

Вот он покупает по семь с половиной франков за штуку серию картин Фуджиты, 60 рисунков Цадкина берет по десять франков и предлагает Модильяни по луидору (двадцать франков) за картину при условии, что это будут полотна-шедевры. А это значило, как утверждал живописец Жорж-Анри Шеваль, по десять франков в день, и Амедео очень пыжился, хвастаясь всем и каждому: «Теперь я рабочий на зарплате!»

Если Модильяни действительно произносил нечто подобное, то не из гордости, а в приступе самоиронии, ведь именно он когда-то писал: «Я не хозяин и не работник, художник должен сохранять свободу». Это ему принадлежат уже цитированные слова из письма к Оскару Гилья о том, что подлинный долг их обоих — не сгореть дотла в жертвенной самоотдаче, но сохранить верность тому, о чем мечтали, это он отказывался дать несколько рисунков в «Доходное местечко», лишь бы ничто не отвлекало его от избранного пути, и не единожды заявлял Розалии, что имеет право есть, не платя, если у него в кармане пусто.

Перипетии взаимоотношений Модильяни с тем, кто бы должен был стать его первым торговцем, у одних мемуаристов расплывчаты, у других противоречивы, приукрашены у третьих. Сам Жорж Шерон однажды признался художественному критику Флоренту Фелзу:

«Модильяни не вправе жаловаться на меня. Ведь как все задумывалось: он приходит ко мне в галерею к десяти утра; я запираю его в подвале со всем, что необходимо для живописи, да вдобавок с бутылкой коньяку; моя служанка, девушка очень красивая, служит ему моделью; когда он заканчивает работу, то колотит ногой в дверь; я открываю и даю ему поесть. А между тем новый шедевр уже тут как тут».

Доподлинно известно одно: подобная договоренность просуществовала недолго — ни один эксперт так и не обнаружил картин Амедео, написанных для Жоржа Шерона. Зато существует модильяниевский портрет этого торговца, исполненный маслом в 1915 году, с подписью в левом нижнем углу, а также другой — углем на бумаге, где рукой Модильяни проставлена дата: «1917».

Несмотря на избранный путь одиночки, на отказ присоединиться к футуристам, наперекор своим едким замечаниям относительно гитар на газетном фоне Модильяни проявлял большой интерес к авангарду. Отчетливо проступают связи его творчества с кубизмом, да и множество его приятелей, чьи портреты он рисует, — кубисты.

Постепенно он приходит к убеждению, что отныне живопись для него — дело первейшее и поэтому он в своих картинах должен исключить все следы чужих влияний и при создании каждой новой работы максимально использовать тот опыт, что уже был им накоплен как скульптором. «Надо очистить линии, отполировать форму. В моем распоряжении мало средств, а в живописи не следует все говорить сразу. Линия — моя волшебная палочка. Уметь ею пользоваться — это свойство гения» — таковы плоды его размышлений.

Он снова принимается рисовать и писать с живой натуры, как когда-то в Академии Коларосси. Большинство натурщиц он находит в «Ротонде». Это девушки, что учатся живописи в окрестных академиях, соседки по кварталу или местные служанки, позирующие в мастерских ради приработка, пусть и небольшого. А когда он при деньгах, Амедео нанимает профессиональных натурщиц, которые обходятся дороже. Это по большей части довольно своеобразные особы, как, например, Айша, африканка в зеленом тюрбане, подружка Сэма Грановского, дамы на содержании вроде прекрасной Габи, начинающие актрисы, дебютирующие в амплуа инженю, девицы весьма вольного нрава, подобные известной Кики, или же рафинированные девушки, как Эльвира Вентура, которую иногда именуют Эльвирой Вентре, дочь скульптора, работавшего у Родена. Она начинает позировать с четырнадцати лет. Когда ей исполняется семнадцать, в нее безумно влюбляется художник Пьер Дюбрёй, в прошлом — ученик Матисса. 13 декабря 1913 года они заключают брак в мэрии 14-го округа. На их свадьбе в числе прочих присутствует и Модильяни.

Среди прелестных портретов молодых женщин, написанных Амедео в ту пору, мы встречаем по меньшей мере четыре, в названии которых значится одно имя: «Эльвира в белом воротнике», «Эльвира, сидящая с локтями на столе», «Эльвира с обнаженной грудью», «Обнаженная Эльвира, стоя», на последнем портрете девушка стыдливо придерживает рубашку чуть ниже пупка. Однако, по всеобщему мнению, Эльвира Вентура не служила натурщицей при создании этих полотен. А Жанна Модильяни считает, что идентичность оригинала несомненна: «Эльвирой» была содержательница одного из монмартрских кабаре по прозвищу Ла Кика, что можно перевести как «Пятерочка», имевшая с Модильяни бурную связь. Дочь марсельской проститутки и неизвестного отца, предположительно испанца, она уехала из Марселя в пятнадцатилетием возрасте, решив жить самостоятельно и в столице. Затем она подалась в Германию, где стала певичкой, пока длительное пристрастие к кокаину не погубило ее голос.

38
{"b":"154489","o":1}