Витгенштейн стал народным героем. И любой мало-мальски нелестный отзыв о нем оскорблял патриотов. Косынкин побагровел и, казалось, готовился с кулаками кинуться на полковника. Парасейчук хотя и сидел красный как вареный рак, но не предпринимал никаких попыток упредить возможное нападение, показывая тем самым, что оппонент его лишь хорохорится и весь его пыл уйдет в пар. Полковник заговорил, и в голосе его зазвучали примирительные нотки:

– Ну, поймите же, милостивый государь, я ничуть не умаляю заслуги графа. Но, видите ли, невозможно оставаться на месте, если вся армия отступает! Корпус Витгенштейна попросту окажется в окружении…

– В окружении?! – закричал Косынкин. – А Кутузов? Про Кутузова забыли? Князь со дня на день прибудет в войска! И мы начнем наступать!

– Ну, дай то Бог, дай Бог, – промолвил Парасейчук.

И было видно, он не верил, что с назначением Кутузова что-то изменится. Однако Косынкин слова полковника расценил как свою победу, успокоился и вдруг выдал нечто, совершенно неожиданное:

– А генеральное сражение двадцать шестого августа произойдет.

– Откуда вы это взяли? – вскинул брови полковник.

Я был удивлен и ждал объяснений.

– Число Зверя, – сказал Косынкин. – День двадцать шестой месяца восьмого. От двадцати шести отнять восемь будет восемнадцать. А восемнадцать состоит из трех шестерок. Шестьсот шестьдесят шесть – число Зверя.

– Ну, это уж совершенно пустые рассуждения, – Парасейчук взглянул на Косынкина с подозрением.

– Ничуть не пустые, – с легкой обидой откликнулся надворный советник.

– Видите ли, тут как посчитать. С натяжкой можно любой день назвать роковым. И десятое августа. А что? Десять плюс восемь – то же восемнадцать, в котором, как вы сказали, три шестерки. Или попросту восемнадцатое августа…

– Да, вы совершенно правы, – неожиданно согласился Косынкин. – А я и не говорю, что двадцать шестое августа единственный день Зверя в году. Между прочим, этот год целиком год Зверя…

– Конечно, конечно, – согласился полковник. – Одна тысяча восемьсот двенадцать. Восемнадцать – двенадцать. Один плюс два будет три. Именно столько шестерок в числе восемнадцать.

– Так что и десятое августа, и восемнадцатое могли бы стать роковыми. Но десятое августа уже позади. Восемнадцатое? Дай бог, к этому времени Кутузов доберется до армии. Тоже не годится. Но от него ждут немедленных действий. Так что двадцать шестое августа – самый подходящий день. Вот увидите, в этот день и случится генеральное сражение.

– А что же не второго сентября? – с сарказмом спросил полковник Парасейчук. – дважды девять – опять-таки восемнадцать.

– А второго сентября еще что-нибудь случится, – сказал надворный советник.

Я и не заметил, как заслушался их болтовней, словно думал найти в подтасовках с числами здравый смысл. Но кое-какая польза все-таки была – этот вздор примирил полковника и надворного советника.

– Ладно, господа, довольно! – сказал я. – Чьи это кони внизу?

– Ваши, вы же просили верховых лошадей, – с чувством исполненного долга ответил Вячеслав Сергеевич.

– Хорошие скакуны? – спросил я.

– Ростопчинские! – с гордостью сказал Косынкин.

– Что ж, надеюсь, ростопчинские жеребцы найдут дорогу к графу Ростопчину, – промолвил я и повернулся к полковнику Парасейчуку. – Вы готовы, сударь?

– Я?.. Готов!

Он поднялся из-за стола, физиономия его приобрела растерянное выражение.

– Что-то не так? – спросил я.

– А, позвольте… по поводу жеребцов? – промямлил Парасейчук.

– Мы потеряли много времени в Петербурге, – сказал я. – Верхом хоть как-то наверстаем упущенное.

– Верхом? До Москвы? – полковник выпучил глаза. – Это же семьсот верст! Мы сотрем себе задницы до костей!.. Простите, ваше превосходительство! С уст сорвалось!

– Ага, милостивый государь! – злорадно воскликнул Косынкин. – А как же французы?! От самого Парижа только что до Москвы не доскакали! И задницы, как вы изволили выразиться, не стерли!

Вячеслав Сергеевич смотрел на Парасейчука с превосходством, еще раз почувствовав себя победителем в споре.

– Причем здесь французы?! – буркнул полковник. – Видите ли, я совершенно не приспосабливался проделывать верхом столь дальние поездки. Я рассчитывал, что мы поедем в коляске.

– Ваше превосходительство, возьмите меня с собою! Непременно буду полезен вам, – едва не взмолился Косынкин.

– Да как же вы будете полезны, если вы даже не знаете о цели моего путешествия? – удивился я.

– Знаю! Знаю! – воскликнул Вячеслав Сергеевич, уверенный, что обрадует меня своей осведомленностью. – Вы едете арестовать французского шпиона! Парасейчук мне рассказал!

Я взглянул с возмущением на полковника, и тот совершенно стушевался под моим взглядом.

– Вот что, – принял решение я, – если поездка верхом вам не по силам, отправляйтесь в Москву на перекладных.

– Но это неправильно, – промолвил полковник и бросил недовольный взгляд на Косынкина.

– Вячеслав Сергеевич, – попросил я надворного советника, – ступайте, готовьте лошадей.

Косынкин попрощался с полковником и ушел.

– Мы договаривались действовать сообща, – обиженным тоном произнес полковник Парасейчук.

«Мы не договаривались, что Вязмитинов пришлет офицера, не обученного верховой езде», – подумал я, а вслух сказал:

– Но так будет лучше. Нас не должны видеть вместе, генерал-губернатор говорил о тайном сотрудничестве. Вы остановитесь… допустим, в Спасском подворье. И пошлете весточку мне на Петровку. В дом отставного секунд-ротмистра Сергея Михайловича Мартемьянова, это мой тесть.

– Но,.. – полковник хотел возразить, но не нашелся, что сказать.

– Лучше расскажите, удалось ли что-то выяснить о Христиане Венстере?

– В Петербурге его давно уже нет, – ответил полковник Парасейчук. – Он отправился в Москву еще в конце июня. Наверное, показывает свои фокусы там.

В Москву мы двинулись вдвоем с надворным советником Косынкиным. Настроение у Вячеслава Сергеевича было приподнятое. Относительно спокойная служба в Санкт-Петербурге ему наскучила. Пожалуй, он не кривил душой и с радостью отправился бы в действующую армию. И я надеялся, что вскорости такая возможность представится нам обоим.

В начале пути ростопчинские скакуны показывали злой нрав, но вскоре примирились с седоками и послушно несли нас вперед. Косынкин великолепно держался в седле, мы быстро перешли «на ты», разговорились, и время летело незаметно.

Выяснилось, что помимо патриотического желания бить французов, у Вячеслава имелась и сугубо личная причина для поездки: он рассчитывал застать в Москве некую Анастасию Кирилловну Мохову.

– Она просто чудо! Чудо! – повторял он вдохновенно. – Сам увидишь! Непременно увидишь! Она приехала из Смоленска, со своим старшим братом…

Тут отчего-то он замолчал, словно воспоминание о ее брате несколько омрачало настроение.

– Ты с таким восторгом о ней говоришь, – сказал я, поймав себя на том, что завидую Косынкину.

Я питал самые нежные чувства к своей Жаклин, но в них уже не было той свежести, которая заставляла трепетать от одной только мысли о предстоящем свидании.

– Обвенчаться нужно до того, как я отправлюсь в армию, – рассуждал Косынкин. – Мы все время откладывали, то одно, то другое, а время идет, ей уже тридцать шесть лет.

И я вспомнил показавшуюся мне странной фразу, сказанную им при нашем знакомстве. Вячеслав тогда говорил, что непременно отправится в армию, когда французы отступят за пределы Российской империи. Теперь странности этой нашлось объяснение: Косынкин хотел жениться прежде, чем браться тянуть военную лямку.

– Обвенчаетесь, а к тому времени Наполеона как раз и выгоним, – сказал я.

– Вот-вот, а тогда-то и пройдемся по загранице, трофеев соберем, – ответил надворный советник.

– Трофеев? – удивился я.

– А как же? Как кому, а мне, может, судьба и не выкинет другого случая хозяйство поправить, – с обескураживающей непосредственностью пояснил Косынкин.