Префект без возражений извлек из планшета световой карандашик, приготовившись ответить еще на пять сотен вопросов. Он уже привык. Человек ко всему может притерпеться, даже к перманентному бурению недр своего подсознания. Не коннекторский имплант вживляют, в конце концов, и то ладно. Перетерпим как-нибудь.

Хладнокровие Квинта Марция объяснялось очень просто. Правильный ответ зависит от правильности вопроса — вот и весь секрет. Луций же Антоний все время спрашивал не о том. И должно быть, ему в голову не приходило, что один из Марциев может хотеть летать. Редкий дефект, сложно уловимый.

— Чему ты улыбаешься, Квинт Марций?

— Обнаружил вдруг, что мне нравятся твои тесты, — молвил префект. — Втянулся, наверное.

«А ведь и в самом деле, если… нет, когда мы сбежим вместе с Ацилием, то совсем без психокорректора станет даже как-то одиноко», — подумалось ему. Смех смехом, а Луций Антоний был единственным человеком, который действительно интересовался внутренним миром командира манипулариев биремы «Аквила».

Наверное, в какой-то другой, параллельной жизни Луций Антоний с Квинтом Марцием стали бы друзьями. Оба любили книги и уединение, оба посвящали редкие дни отдыха путешествиям с элементами выживания. Собственно, получив личное дело префекта «Аквилы», Антоний несказанно обрадовался, решив, что сумеет поладить с родственной душой. И если с дружбой ничего не вышло, то работать с Квинтом Марцием было одно удовольствие. Лучшего подопечного сложно представить — внимательный, серьезный, исполнительный. Марции, они ведь очень разные бывают, среди них полно резких в словах и поступках упрямцев, чью разрушительную энергию следует направлять в созидательное русло. Ментаты среди Марциев тоже не редкость, и работать с ними сплошное мучение. Но только не с Аквилином. Антоний нарадоваться не мог, и долгое время считал блестящую карьеру командования биремы отчасти своей личной заслугой. Да, да, да — это он порекомендовал Ливии завести ручного сцинка, а Квинту — наладить связь с гетерой. Он сглаживал конфликты между префектом и навархом, он их мирил, выслушивал жалобы и удерживал тончайший баланс симпатий-антипатий. И всё было так хорошо. Эх!

После ухода префекта Луций Антоний полностью отключил проекции, оставшись в пустой белой комнате. Так ему лучше думалось, тем паче было о чем. Сроки сдачи очередного отчета поджимали, а ясности в деле Аквилинов по-прежнему не наблюдалось. О чем писать руководству, если он не может гарантировать стопроцентной лояльности командного состава? Ливия Терция — не просто пилот, она… Она — Ливия! А Квинт Марций не просто еще один из Марциев, он — ментат с высоким эмпатическим потенциалом. И то, что они каким-то чудом преодолели естественный барьер неприязни, означает, что их объединила не эмоция, а Идея.

Написать об это в отчете все равно, что собственноручно убить Аквилинов. Во всяком случае, Ливию Терцию так точно. Потому что проблема в Марции, и только в нём. Ливия — на своем месте, она на этой проклятой станции единственная, кто по-настоящему счастлив. Если не считать гетер и амикусов.

Когда все время работаешь с людьми в той или иной степени странными, а порой и откровенно ущербными в плане психики, то очень быстро приходишь к выводу, что нет ничего важнее душевного спокойствия и ощущения полноты жизни. Любая гетера не просто точно знает, что это такое, она от рождения до смерти живет в гармонии с собой и миром. И пусть достигается этот эффект глубоким вмешательством в нейрохимию, влекущим за собой перестройку личности, но результат впечатляющ. В постоянных научных спорах, тянущихся вот уже век между лабилистами (лат labilis— скользящий, неустойчивый) и регидистами (лат. rigidus— жёсткий, твёрдый) Антоний придерживался точки зрения последних. Кому, как ни ему, время от времени подписывающему вердикт о ликвидации непригодного генетического материала и его носителя, понимать, что иногда лучше пожертвовать частью свободы личности, но сохранить самого человека. Ради других его не менее полезных качеств и способностей.

Видят маны и лары, жестоко дарить людям крылья в их разуме и при этом оставлять двуногими пешеходами. Зачем Ливии Терции политические убеждения, художественный вкус и любовь к математическим ребусам? На кой ей эмоциональная привязка к сцинку, без которой женщина будет физически страдать? Почему её обязательно должен немного раздражать командир корабельных манипулариев?

А ведь решение такое простое: закон, проведенный через Сенат, и на его основе — директивы для руководства репродукционных центров. А потом подождать всего каких-то два-три поколения, и большинство навархов будут столь же эффективны, как Ливии, но при этом безмятежно счастливы на своих кораблях, как любая из гетер. И никаких сомнений в лояльности.

Однако твердолобые квириты с упорством, достойным лучшего применения, рубили подобные проекты на корню еще на стадии внесения на рассмотрение. «Нам не нужны клоны и андроиды! В Республике будут жить только полноценные люди со свободной волей!» — упирались сенаторы. Как будто и в самом деле понимали принципиальную разницу между клонированием, созданием человекоподобных роботов и зиготной коррекцией личности.

Консерваторов тоже можно понять. Долгая и кровавая история человеческих цивилизаций обитаемой части галактики знала примеры, когда ученые заигрывались в богов, и чем это заканчивалось для миллиардов людей. Запрету на создание клонов уже девять веков, между прочим, и вовсе не без веских причин.

Хотя если взять Ливию Терцию и представителей её немногочисленной фамилии, то даже очень узкому специалисту сложно отыскать ту грань, которая делает наварха «Аквилы» свободнее и полноценнее прирожденных лигариев. И всё же она есть — Ливии слишком непредсказуемы для людей, чья зигота подверглась вмешательству на стадии, предшествующей первому дроблению.

«Ну, давай, признайся же, наконец, что эта женщина тебя беспокоит и даже волнует, — сказал себе психолог, с тоской изучая абсолютно гладкую ровную стену. — Её целеустремленность завораживает, её ум ошеломляет, её хладнокровие… бесит. Она — совершенство, а ты всего лишь увеличительное стекло, направленное на это чудо природы».

С Ливией всегда всё было по-другому. По долгу службы она позволяла изучать себя, снисходительно и великодушно. И если бы представилась возможность, то Луций Антоний с превеликой радостью занял бы место Фиделиса в клетке. Лишь бы оставаться рядом и наблюдать за Ливией Терцией изо дня в день. Еще лучше — стать необходимой частью её жизни. Как сцинк.

Антоний не был бы ученым, прирожденным исследователем, если бы уже давным-давно сам себе не поставил диагноз, больше похожий на приговор. Любовью тут, само собой, и не пахло. И это слишком-слишком банально для настоящего воина науки. Луций Антоний жаждал знать, как устроены Ливии, так же как естествоиспытатели древних веков желали найти исток великой реки или край обитаемого мира, или открыть возбудителя страшной болезни, или — новую звезду с обитаемыми планетами.

«Надо что-то предпринять. Срочно! Безотлагательно! Непременно! Что-то радикальное, пока объединяющая Аквилинов Идея не подтолкнула их к действиям», — решил Антоний, еще несколько раз проверив и перепроверив результаты последних тестов.

Вот только что именно делать? Давить на претора? На службу вигилов? Задержать под надуманным предлогом?

Луций Антоний метался по собственному кабинету, как большая ночная бабочка вокруг лампы, до тех пор, пока не придумал, как ему следует поступить. В конце концов, древние охотничьи методы не так уж и плохи, когда речь идет о таком ценном звере, как Ливия. Кто запрещает устроить на неё засаду прямо на тропе к водопою? Ливию надо спасать. Если понадобится, то и от самой же себя.

Наварх «Аквилы» пообещала свою помощь Божественному Ацилию и его подруге так щедро и стремительно, что не успела даже задуматься о собственных мотивах. С мгновенными решениями всегда так, сперва говоришь, а потом, с ужасом спрашивая себя, а какой вонючий парф тянул тебя за язык, делаешь. Но если для существа импульсивного и подверженного влиянию эмоций, вроде корабельной гетеры, такое поведение естественно, то для наварха спонтанные решения — это практически расписка в профнепригодности. Командиры боевых кораблей умеют действовать быстро, однако их невероятная интуиция всегда основана на логике и трезвом расчете. Ливия же никакой логики в своем решении покуда не видела.