Ему, собственно, и без доклада инженерного было ясно, как день, что биреме требовался непростой ремонт. Но, прежде всего, нужно определиться с повреждениями нейросети и точно узнать, где хватит естественной регенерации, а где имеется опасность отмирания каналов, чего допустить нельзя ни в коем случае.

У сплоченного коллектива, для которого корабль — единственный настоящий дом, есть огромное преимущество — все всегда знают, что нужно делать. От руководства требовалось лишь отдать приказ и проверить результат. Заслуга Ливии Терции, как ни крути.

«Ливия!» — вспомнил Квинт и незамедлительно связался с медотсеком.

— Ицилий, как там наварх?

— Состояние стабильно-тяжелое, — отрапортовал корабельный экскулап. — Я хочу, чтобы Луций Антоний сделал ей процедуру нанолизиса сгустков.

В медицинской галиматье префект совершенно не разбирался, но Ицилию доверял, в отличие от Луция Антония.

— Уверен, что мозговед не причинит Ливии зла?

— Он, конечно… хм… чудак, но врач квалифицированный, — признал Луций Ицилий. — Его операции на черепных нервах вошли во все республиканские учебники. Да и процедура относительно несложная, главное — правильно запрограммировать нанороботов…

— Вот как? Не знал. Ладно, хватит подробностей, пусть делает свою процедуру, — согласился префект и добавил специально для ушей Луция Антония. — Но если Ливия умрет, то я лично сделаю ему операцию на мозге с помощью «гладия».

Стоящий рядом Флавий энергично закивал в знак согласия. Без наставницы он чувствовал себя одиноким и потерянным.

— Ага! Вот ты-то мне и нужен, контубернал, — обрадовался Квинт Марций. — Отправишься на «Либертас» и примешь командование либурной, как ее наварх. Я проверил личное дело, твоя квалификация позволяет управлять кораблями этого класса.

Юный пилот сначала свекольно покраснел, затем побледнел до легкой прозелени, и только когда смысл слов префекта преодолел нервные ганглии и проник в его сознание, Флавий вспыхнул радостью.

— Мнэээ так… это что-то… я не подведууу… — сдавленно промычал он неразборчивые благодарности, опаляя Квинта Марция пламенным взором.

Видят лары и маны, префект отчаянно завидовал парню. Ведь тот хотел, умел и мог пилотировать «Либертас». Счастливец!

Следующие полчаса Марций Аквилин беседовал с Марцией Либертиной относительно судьбы либурны. И в конце разговора окончательно зауважал Куриона, которому приходилось убеждать и более твердолобых собеседников, ни разу не применив оружие в качестве решающего аргумента.

Перед тем, как отправиться отдыхать, Квинт снова связался с медотсеком, где шла процедура, и попросил Ицилия доложить, как только всё закончится.

— Префект, мне потребуется еще время для определения точных координат, — предупредил Плавтий.

— Через час-полтора я буду готов узнать любые координаты, даже если мы очутились в другой вселенной, — вздохнул префект. — Сначала сон, а потом все остальное.

— Будем надеяться, что мы все-таки не покинули пределы нашей родной галактики, — буркнул астрогатор вслед удаляющемуся префекту.

А тот вернулся в каюту и… остолбенел на пороге. В террариуме страдал безутешный Фиделис. Тварь прижалась всем своим жирным тельцем к пластику и безотрывно смотрела на дверь. В неподвижных глазах его, Квинт готов был в том присягнуть, стояли слёзы.

— Ах ты, бедолага, — вздохнул префект. — Переживаешь?

Сцинк жалобно заскреб когтями, желая броситься на помощь обожаемой хозяйке.

— Никогда бы не подумал, что ящер может так тосковать, — сообщил сердобольный Луций. — И шипит так жа-алобно.

В доказательство слов контубернала Фиделис издал звук, заставивший бы облиться кровью самое черствое сердце.

— Иди отдыхать, Луций, — приказал Квинт. — Иди, иди, ты сегодня проявил себя с лучшей стороны.

И не столько контубернал нуждался в отдыхе, сколько его префект в одиночестве. И в отсутствии лишних глаз, разумеется. Чтобы никто не увидел, как он бережно достает из террариума несчастного Фиделиса и кладет его себе под бок, приговаривая:

— Вот сейчас поспим чуть-чуть, а потом пойдем проведать Ливию. Если, конечно, ты не станешь гадить, животное. Ты ведь хороший сцинк? Ты ведь всё понимаешь, да?

Фиделис отлично понимал, причем с полуслова, а порой даже лучше некоторых людей.

Когда пришел вызов от Ицилия, Квинт уже не спал. Пятью минутами ранее его разбудил Плавтий, предупредив, что хочет встретиться через полчаса в претории.

— Ну что ж, тогда пошли проведаем нашу Ливию, пока есть время, — сказал префект пригревшемуся, но очень грустному Фиделису.

Наварх очнулась в регенерационной капсуле, под прозрачной, но все-таки крышкой, в окружении мигающих огоньков и тихого гудения приборов. И первой мыслью ее было паническое: «Все-таки решили в пространстве хоронить, сволочи!» Никто, даже вездесущий Антоний, не знал о маленьком пунктике Ливии — больше всего на свете доблестная Аквилина боялась проснуться однажды, укрытая церемониальным вексиллумом, в дрейфующей в открытом космосе погребальной камере. Но вокруг, пусть и приглушенный, мерцал свет, телу, укрытому изолирующей фольгой, было тепло и мягко, а голова слегка кружилась, но не от недостатка кислорода, а от вкрадчивой приятной сонливости.

«Медотсек», — поняла наварх и вспомнила, пусть и урывками, часть последних событий. Повреждение нейросети, кружащие вокруг парфы, собственное ранение и практически предсмертное напутствие префекту. Неплохая речь вышла, хоть и скомканная немного.

Но сейчас ей было несказанно хорошо. Никакой боли и дискомфорта, тело… ну, наверное, она и не должна сейчас его чувствовать. А раз глаза не открываются, значит, и открывать их раньше времени не стоит. И вообще — кто же знал, что побыть немного раненой и беспомощной может оказаться так приятно!

Качественно, со вкусом и удовольствием, болеть наварху «Аквилы» еще не приходилось. Но попробовать, как оказалось, никогда не поздно.

«Подождут», — сонно подумала Ливия, покачиваясь на волнах мягкой дремы. Но звукоизоляция в капсуле позволила услышать, что дверь медотсека открылась, и наварх, стряхнув сонливость, навострила уши.

Глядя на прозрачную капсулу с мигающими зелеными и синими огоньками и лежащую в ней бледную женщину, Квинт преисполнился благоговения перед достижениями республиканской медицины, отчего стал вдруг ходить на цыпочках и говорить с Ицилием шепотом:

— Как она? Она меня слышит?

— Показатели витальности хорошие, динамика положительная, судя по томограмме, процедура прошла успешно, — поспешил доложить врач.

— Ничего, если я тут посижу немного?

— С Фиделисом?

Ицилий покосился на сцинка неодобрительно.

«О… раз динамика положительная, значит, можно еще… полежать», — лениво подумала Ливия, не открывая глаз.

— С ним, конечно! — прошипел префект. — Если Фиделис от тоски сдохнет, ты ответишь перед навархом.

Угроза подействовала. Врач немедленно согласился с терапевтическим эффектом сцинка и поспешил ретироваться.

— Ну вот, видишь, Ливия твоя скоро будет, как новенькая, — сказал Квинт Марций Фиделису и возложил его прямо на прозрачную крышку капсулы. Дескать, убедись своими глазами, животное.

Квинт Марций в обнимку с Фиделисом — зрелище, которое наварх не пропустила бы и на смертном одре. Медленно, с трудом, и очень осторожно, чтобы не спугнуть неожиданного посетителя, она чуть-чуть приоткрыла глаза, чтобы без помех наблюдать за префектом и ящером сквозь опущенные ресницы.

Маневр удался. Префект ничего не заметил, а вот Фиделис со всей страстью истосковавшейся по «мамочке» души возбужденно заскреб коготками по пластику.

«Соскучился, бедняжка. Переживает!» — умилилась Ливия. Осознать, что на борту корабля есть те, кто по-настоящему любит и ценит своего наварха, оказалось еще приятней, чем возлежать в капсуле регенерации. Аквилина вдруг открыла для себя целый мир эмоций, которые прежде полагала уместными лишь в романах корабельных гетер. Начиная с классического: «Вот помру, тогда пожалеете!» до изысканного: «И вот лежу я в гробу, вся такая строгая, бледная и прекрасная…» Опыт оказался интересным, а потому — небесполезным.