Пожилая врач – гинеколог, устало сняла одноразовые латексные перчатки, бросила их в корзину для мусора, вымыла руки и устроилась за столом.

–  Так, так… –  просматривая записи в амбулаторной карте, произнесла она,  – с чем вы у нас здесь лежите? Ага, соматические расстройства, начали курс антидепрессантов и нейролептиков. Ну, об этом с Вашим лечащим врачом. А вы, милочка, предупреждали его, что беременны? Вы ребёнка оставлять будете?»

Полина вздрогнула и посмотрела на врача с сочувствием, словно та была слегка не в себе.

–  Какого ребёнка, доктор? –  устало спросила она. – Вы посмотрите, сколько мне лет! Да и откуда ему взяться?

–  Детка, то, что вам сорок пять, вовсе не перестаёт оставлять вас женщиной, – дежурно улыбнулась ей врач. – Вы беременны, и срок уже пограничный. По моему мнению, около двенадцати недель. Так что, определяйтесь быстрее: оставите или решитесь на аборт. Исходя из этого, врач скорректирует ваше дальнейшее лечение.

     Поля вышла в парк. Но бродить не было сил, они как-то разом покинули её. Она присела на старую кособокую лавку, скрытую от людских глаз не сбросившим ещё листву кустарником. И калейдоскоп мыслей закружился в голове.

     Вечерело. Полина почувствовала, что её бьёт озноб. Дрожавшими руками вытащила сигарету из пачки и долго смотрела на неё.  Потом поднесла ближе к лицу, вдохнула запах табака и, резко смяв её в кулаке, отбросила в сторону. Туда же швырнула и пачку. Она быстро поднялась со скамьи и пошла в корпус собирать вещи.    

Николка любил деревню. Вот где раздолье, красота. Выйдешь к околице – куда ни глянь, луга расстилаются. За ними леса густые - прегустые, дремучие - предремучие. В них ягод и грибов меряно - немеряно. Воздух вкусный, дышишь – не надышишься. Речка чистая и рыбалка отменная: что летом, что зимой. Снег белый, пушистый, нетронутый. Упадёшь в него, как в перину пуховую. Лыжи с коньками, да катание на санках с гор крутых в Глиняном лоску. Молоко от коровы парное с краюхой свежеиспечённого матерью хлеба. Эх, что там говорить! Любил Николка деревню.

      В городе чего хорошего? Машин полно, носятся по дорогам, гудят, бибикают. Все люди хмурые, неприветливые, спешат по важным делам. Не здоровается никто ни с кем. Хотя, конечно, народу-то сколько. Будешь здороваться целый день, язык отвалится. Когда батя брал его с собой единственный раз в город, Николка каждому встречному - поперечному здоровья желал. Люди, кто удивлялся, кто нет, по большей части отвечали, но некоторые, не обращая внимания, мимо проходили. А снег там грязный, серый, лежалый. Разве это снег? Как в таком поваляешься? Подбросишь охапку вверх и будешь весь в грязи.

      Одно мальчика поразило: метро! Здорово: на лестницу встал, и она везёт тебя сама. Внизу красотища такая: на стенах выложенные из мозаики картинки с красноармейцами и статуи разные. Даже с собакой есть! Николка, как увидел её, сразу Бурана вспомнил. Эх, наверно, на цепи сидит, томится. Мама не спустит его, пока Николка с отцом в городе. Ведь будет, как шальной, по деревне носиться, Николку искать да народ пугать. С виду Буран – чистый волчара. Может, и правда волк. Батя его щенком возле леса нашёл. Потом дядька Прохор говорил, что на лугу за деревней волчицу несколько раз видел, да у Грачёвых козёл Борька пропал. Одна растрёпанная веревка на колу болталась.

      В общем, не понравился Николке город. Он ему злого майского жука, жужжащего в спичечном коробке, напоминал шумом. Хотя каждому своё. На лето к Нылкиным и Агаповым дачники приезжают, чтобы дети на свежем воздухе побыли. Так Генка с Лизкой вечно задаются, что они городские. И кино посмотреть в кинотеатре самое новое можно, и конфеты в магазинах шоколадные продаются. А в деревенском сельпо, только слипшиеся карамельки без фантиков, да «Тимур и его команда» и «Чапаев» в клубе по субботам.

       Николка и его закадычный дружок Виталька порой на крик срывались, доказывая городским зазнайкам, что в деревне лучше. Но что с них толку, с неженок, «девчонок»? Лизка хоть на самом деле девочка. А Генка? Вот ведь «кисейная барышня» в штанах. Чуть что – сразу в слёзы. Ой-ой, пальчик порезал, пчела укусила, занозу посадил, ногу подвернул, с тарзанки свалился. И так целыми днями. Нытик, он и есть нытик. Так между собой Николка с Виталькой считали.

      Но всё равно, когда дачники приезжали на каникулы, ребята играли с ними. Иначе, себе дороже выходило. Тётка Серафима Нылкина, моментально к маманьке жаловаться бежит, мол, Николка – злодей Генашу обижает. А мать у Николки на расправу скорая, и рука у неё тяжёлая. Долго разбираться не будет, выдерет «по первое число», и весь сказ. Как в тот раз, когда Николка случайно у отца в старом ватнике мятую пачку «Дымка» нашёл. Он сразу представлять начал, как они с Виталькой костерок запалят, и тут он папироску вытащит и закурит небрежно. Вот Виталя глаза вытаращит! Ну, и решил прорепетировать эту небрежность при прикуривании. Отрепетировал. Мать как раз мимо шла, свинье давать собиралась и ботву несла для пойла. Вытащила его за ухо из туалета, да такую «Кузькину мать» показала отцовским солдатским ремнём! Николка сам хорош, нашёл место, где спрятаться.

      Короче, может, и не очень ребятам того хотелось, но играли они с городскими вместе. Игры, как игры: прятки, штандер - стоп, вышибалы. На речке, загорая, в карты: в "дурака" и "пьяницу" перекидывались. Но самая любимая игра – войнушка. Простора для детской фантазии хватало с избытком, места для проведения воображаемых сражений тоже. У ребят было всё: землянка, вырытая в Глиняном лоску и окопы – ямы, оставшиеся от забора глины для постройки печей. Даже «катюша» из колесной пары телеги и ствола, поваленной во время грозы, берёзы. Они представляли, что солдаты, а Лизка медсестра, таскавшая их с поля боя и делавшая перевязки. Только уговор такой: на кладбище не играть.

      На довольно крутом пригорке недалеко от деревни располагалось местное кладбище. Домов рядом не было, никому не нравилось такое соседство. Только крохотная сторожка тётки Зинаиды стояла на самом краю. Тётка Зинаида считалась кладбищенской сторожихой. Только кого там караулить, мертвяков что ли? Так куда они убегут?

 Мёртвых Николка не боялся, считал мистические рассказы о них выдумками. И на кладбище играть не из-за страха не хотел ходить. Просто нехорошо это. Те, которые там лежат, больше ни солнышка, ни леса не увидят. Теперь что, бегать между могил и радоваться жизни? Нехорошо, и весь сказ.

 Виталя, наоборот, до одури боялся мертвяков, леших, домовых, баб ёг, колдуний и прочую несуществующую чушь. Однако это не мешало ему на костре стараться всех напугать непонятно откуда возникавшими в его голове, страшными историями. Когда приятель заводил очередную байку: «В чёрном, чёрном городе, на чёрной, чёрной улице…» Николка всегда предупреждал: «Виталька, провожать не пойду». Друг храбрился, говорил, что не надо, он вообще ничего не боится. Но перед тем как расходиться, начинал озираться по сторонам, вздрагивать от шорохов и треска деревьев. В итоге Николке приходилось плестись с ним на другой конец деревни. И всю дорогу ещё уговаривать, что нет ничего страшного.

      Но в тот день произошло событие, из-за которого мальчик перед самым заходом солнца оказался на кладбище. Это рохля Генаша во всём виноват. Что этого недотёпу занесло на погост, где он потерял армейские часы деда, подаренные тому комполка? Генка рыдал так жалобно, расписывал в красках все наказания, которые обрушатся на его непутёвую головушку, что сердце Николки дрогнуло.