– Она мой драгоценный друг! – сказала мне те тушка Мария.

А Филлис Ктототам нагнулась к нам и прошептала:

– Душенька, мы ее очень, очень любим! Она, конечно, изменилась с тех пор, как ее сын… ну, об этом мы говорить не будем. Но она весьма уважаемый член общества Кренбери.

Они имели в виду, что мне положено закрыть рот и дать З. Г. выговориться. Я посмотрела на Криса, а он посмотрел на меня, а потом завел глаза к потолку. Он хотел сказать – ненормальная. Потом я сидела и слушала и думала о том, почему же у меня до сих пор не вышло поговорить с Крисом, если мне так интересно узнать про призрака.

Потом мама принесла торт. Крис посмотрел тетушке Марии прямо в глаза и поднялся, чтобы обнести тортом гостей.

Тетушка Мария – тихо и обреченно – произнесла:

– Он его уронит.

Если это и не стало для Криса последней каплей, доконало его то, что Зоя Грин подалась вперед и уставилась на кусок торта, который он хотел ей передать.

– Фто это там? Надеюфь, там нет нифево, на фто у меня авейгия?

– Не знаю, не знаю, – ответил Крис. – Вон те штучки, похожие на изюм, на самом деле кроличьи какашки, так что если у вас аллергия на кроличьи какашки, лучше не ешьте.

Все, в том числе Зоя Грин, вытаращились на него, а потом стали делать вид, будто он этого не говорил. Но Крис схватил чашку с чаем и протянул Зое Грин и ее.

– Конской мочи не желаете?

Все разом застрекотали о чем-то другом, и посреди этого стрекотания мама сказала:

– Кристиан, я тебя…

К несчастью, я в это время отхлебнула чаю. И поперхнулась, и пришлось выбежать в кухню – прокашляться над раковиной. Сквозь кашель я снова услышала голос Криса. Очень громкий.

– Точно-точно. Притворяйтесь, будто я ничего не говорил! А еще можно сказать: «У него же переходный возраст и к тому же травма, ведь его отец свалился с Кренберийского утеса!» Да, свалился! Плюх!

А потом за ним захлопнулась дверь.

Скандал. Это был полный кошмар. У тетушки Марии сделался истерический припадок, и она визжала. Зоя Грин ухала совой. Я слышала, как мама плачет. Это был такой ужас, что я осталась сидеть в кухне. И дальше тоже был ужас.

Я стала громко кашлять и двинулась к входной двери, думая сбежать, как Крис, но дверь распахнулась, и в дом промаршировала Элейн – естественно, в черном макинтоше.

– Мне надо поговорить с твоим братцем, – сказала она. – Где он?

А у меня в голове вертелась только одна мысль: неужели между ее домом и тетушкиным налажена радиосвязь. Иначе откуда бы она узнала? То есть она могла услышать крики, но откуда она узнала, что все именно из-за Криса?!

Я смотрела ей в ясное суровое лицо. Глаза у нее жуткие, фанатичные – и не захочешь, а заметишь.

– Не знаю, – выдавила я. – Наверное, ушел куда-то.

– Тогда я пойду разыщу его, – сказала Элейн. И вышла за дверь, бросив через плечо: – Если я его не найду, передай ему от меня: чем выше заносишься, тем ниже падать. Правда. Я серьезно.

Зря она сказала про «ниже падать». Подобрала бы лучше другие слова.

Когда крик утих, я вернулась в столовую. Обе миссис Ктототам похлопали меня по руке и сказали:

– Ничего, дорогая, ничего.

Кажется, они решили, будто я расстроена, потому что мне стыдно за Криса.

Теперь я мучаюсь совестью не меньше мамы. Уже стемнело, а Крис до сих пор не вернулся. Тетушка Мария не закрывала рот.

– Вдруг он шел по берегу и поскользнулся на камне! – твердила она. – Если он сломал или подвернул ногу, никто даже не узнает! Дорогая, я думаю, вы должны позвонить в полицию – а ужин, конечно, можно не готовить!

К чему полиция, подумала я, если по его следу идет Элейн. А мама сказала особенным тоненьким и бодрым голосом, каким она всегда говорит с тетушкой Марией:

– Ах, тетушка, все будет хорошо. Мальчишки есть мальчишки.

Тетушка Мария не желала утешаться. Она утробно, зловеще нудила:

– И на пирсе в темноте очень опасно. Вдруг его унесло течением? Благодарение небесам, наша маленькая Наоми дома!

– Сейчас не удержусь и попрошусь купаться, – шепнула я маме.

– Только попробуй! – ответила мама. – Мало мне Криса – еще и ты туда же!

– Тогда заткни ее, – сказала я.

– Как вы сказали, мои дорогие? – вскинулась тетушка Мария. – Что нужно заткнуть?

Все это продолжалось, пока не хлопнула задняя дверь и в дом не промаршировала Элейн, размахивая фонариком, и не привела Криса. Она держала Криса за плечо, будто арестанта.

– Вот он, – сказала она маме. – Я сделала ему выговор.

– Как замечательно! Спасибо за помощь! – сказала мама и быстро и встревоженно взглянула Крису в лицо. Вид у него был такой, будто он изо всех сил сдерживает смех, и я сразу поняла, что у мамы гора с плеч свалилась.

Тут наконец включилась и тетушка Мария.

– Ах, Элейн! – прокричала она. – Я с ума сходила от беспокойства! Вы его привели? Где вы его нашли? С ним ничего не случилось?

– На улице, – сообщила Элейн. – Как раз по до роге домой. Он цел и невредим. Верно, молодой человек?

– Да, если не считать раздавленного плеча, – пробурчал Крис.

Элейн выпустила Криса и притворно замахнулась на него фонариком.

– Больше ему такого не разрешайте, – сказала она маме. – Вы же знаете, она очень волнуется.

– Побудьте со мной, Элейн! – крикнула издалека тетушка Мария. – Я пережила страшное потрясение!

– Извините, не могу! – крикнула в ответ Элейн. – Мне пора кормить Ларри ужином!

И удалилась.

Прошла целая вечность, прежде чем я смогла спросить Криса, что сказала ему Элейн. Тетушка Мария усадила его рядом с собой и двадцать раз подряд поведала, как она беспокоилась. Она допытывалась, где он был, но времени ответить не давала. Крис воспринял все это более или менее юмористически, не то что раньше, и я решила – Элейн, наверно, успела стукнуть его по голове фонариком, не иначе.

– Да нет, просто схватила за локоть, и все, – сказал Крис. – А я говорю – вы что, арестуете меня именем закона? А она – грубите мне сколько хотите, молодой человек. Мне-то все равно. А ваша тетушка волноваться не должна, я этого не допущу.

– Не слышу! – встряла тетушка Мария. – Кто-кто волнуется?

– Я, – ответил Крис. – Элейн запугала меня, и я теперь трясусь, как заяц.

– Думаю, Ларри ходил на охоту, – рассудила тетушка Мария. – Он часто приносит зайцев. Интересно, не угостит ли он нас зайчатиной на этот раз? Люблю заячье жаркое.

Крис завел глаза к потолку и покорился судьбе. Сейчас он играет на гитаре, а тетушка Мария делает вид, будто и этого не слышит. То есть вроде бы Все Прощено и Забыто. Именно от этого меня жутко мучает совесть. Мы с мамой уложили тетушку Марию в постель, и она сидит, опершись на подушки, вся такая чистенькая и розовенькая в белой кружевной ночной рубашке, кудряшки заплетены в косички, и слушает по маминому приемнику передачу «Почитаем перед сном». Вылитый плюшевый мишка. Просто душечка. Мама попросила ее сказать, когда она захочет выключить свет, и она улыбнулась самой сахарной улыбочкой и ответила:

– Ах, когда вы соберетесь спать, тогда и выключим. Дадим нашей маленькой прилежной Наоми закончить сочинение.

Мне от этого ужасно тошно. Я перечитала дневник – и в нем полно диких грубостей в адрес тетушки Марии, а она считает, будто я пишу сочинение. Я даже хуже Криса – ведь я позволяю себе быть гадкой тайком от всех. Вот была бы я сострадательная, как мама! Мама – мой идеал. Она у нас хорошенькая-хорошенькая – и при этом веселая. У нее аккуратненький носик кнопочкой и красивый, чуточку выпуклый лоб. Глаза у нее всегда сияют, даже когда она устает. Крис очень похож на маму. У них у обоих огромные глазищи с длинными изогнутыми ресницами. Я им завидую. У меня ресниц раз-два и обчелся, и те какие-то тускло-коричневые, того же цвета, что и волосы, и совсем не украшают скучные карие глаза. Лоб у меня плоский. Я ни капельки не милая, и мне бы очень хотелось, чтобы тетушка Мария перестала наконец называть меня «милой маленькой Наоми». От этого я чувствую себя распоследней негодяйкой.