— Боже, как здорово!

— Правда?

— Bay! Ты привез это из дома?

— Нет, достал здесь, в Японии. Ее выращивает один крестьянин из Сига.

— А, понимаю! Утро на рисовом поле, а вечер — на конопляном. Где ты с ним познакомился?

— Да я с ним не знаком. Он брат подружки одного парня из бара.

— Друг брата сестры парня откуда?

— Тебе ни к чему подробности.

— Дай-ка еще… м-м-м-м-м… Как она тебе? Черт, я торчу в этой стране уже семь лет, а такой классной травки не находила. А ты здесь сколько? Месяца полтора?

— В среду будет два.

— В среду два месяца. Как тебе это удается?

— Я талантливый.

— Снова торгуешь?

— Есть несколько человек, звонят мне время от времени.

— Боже, будь осторожен.

— Все как один твердят мне это, но я не понимаю почему. Если серьезно, Джессика, ты видела хоть раз японского полицейского, занятого делом? Они просто сидят в своих похожих на магазинчики полицейских будках с красными фонарями снаружи…

— Они называются кобан.

— И вид у них у всех полусонный…

— Кобан.

— Может, Япония и самая безопасная страна в мире, но это точно не заслуга ее сраной полиции.

— Сраной полиции.

— На, выпей еще.

— Что это?

— Дрянь какая-то, по вкусу напоминает «Гаторейд» [1]. Название еще у нее какое-то вонючее.

— «Покари Суэт» [2].

— «Покари Суэт», да. Мне нравится это название.

— И я лю-ю-юблю-ю-ю «Покари Суэт».

— Послушай, как ты говоришь. Тебе надо больше курить. У тебя явно давно не было практики.

— Конечно. А эта травка к тому же намного лучше той дряни, к которой я привыкла.

— Кури, кури, не стесняйся.

— Спасибо.

— На здоровье.

— Ты прикалываешься надо мной?

— Да.

— Ублюдок… Так о чем мы говорили?

— О том, что тебе надо больше курить.

— Нет, до этого.

— О японских полицейских.

— Вот-вот!

— Знаешь, что я думаю? Японию держит в узде общество. А полиция — это так, шоу.

— Любопытно. А что еще ты заметил?

— Ты имеешь в виду Японию?

— Ниппон. Я торчу здесь так долго, что все странное кажется мне нормальным.

— Странное? Не знаю, черт подери. Здесь намного жарче, чем я ожидал. И еще очень влажно. На улице дышишь как сквозь мокрую губку.

— Ух-ух.

— Ну, что еще странного… Мне нравятся уличные автоматы. Сигареты, CD, журналы, рис… Даже пиво. Мне страшно нравится, что можно купить пиво прямо из автомата. И пить его на улице. Если хочешь.

— Да, это классно.

— Там, дома, пива на улице не попьешь.

— Даже ты?

— Но это ведь нелегально. Почти везде запрещено.

— Да, правда.

— А знаешь, что еще? Тут совсем нет жирных.

— Фи, как грубо!

— Что, уже жирного «жирным» назвать нельзя?

— Это не политкорректно. Но я забыла, какое слово теперь используют вместо этого.

— Может, «полные»? Так вот, здесь нет полных. Ни одного человека с избыточным весом.

— Да кажется, надо говорить «с избыточным весом».

— Все равно. Но это ведь удивительно, правда? А «Макдоналдсы» при этом забиты.

— Хм-хм… А тебе нравится твое жилище?

— Не знаю. Сейчас оно меня устраивает. Я живу в типичном доме для иностранцев. Комната в шесть татами [3], общий туалет. Как будто снова попал в колледж.

— А сколько платишь?

— Тридцать тысяч. Что-то около двухсот пятидесяти баксов.

— Немного меньше. Обменный курс в последнее время — полное дерьмо.

— На самом деле я плачу больше. Надо платить дополнительно за душ, плиту, в общем, за любую мелочь. Кругом одни автоматы, куда надо кидать монетки. Кондиционер у меня в комнате стоит пятьсот иен в час.

— Крис, а сколько ты зарабатываешь в баре? Тысячу в час?

— Ну да. Примерно.

— Тебя это устраивает? Ты все еще стоишь при дверях?

— Почти каждую ночь.

— Крис Райан, мальчик-вышибала.

— Что, я не похож на укротителя?

— Да я шучу. Если честно, ты несколько заматерел со школьных времен. Качаешься?

— Иногда.

— Выглядишь хорошо. И козлиная бородка тебе идет.

— Спасибо. У нас там они уже вышли из моды, а здесь попадаются на каждом шагу. Ты тоже выглядишь отлично.

— Правда?

— Правда.

— Спасибо.

— Не за что.

— Спасибо. И прекрати ржать.

— Извини.

— Когда я спрашивала… Я имела в виду, как тебе платят?

— Там, в баре?

— Ага. У тебя ведь нет визы, да? Ты работаешь нелегально. Тебе платят наличными?

— Каждые две недели. И, разумеется, эти уроды недосчитывают мне часы. Боюсь, настанет день, когда они мне вообще не заплатят.

— И что ты будешь делать, если это произойдет?

— Откуда мне знать.

— Хм-хм… Постой-ка. Не забудь эту мысль. Может, закурим еще одну?

— Конечно. Если ты хочешь.

— Хорошо. Дай только эту вытащу, а то она уже жжет мне горло.

— Давай помогу.

— Спасибо… О, так гораздо лучше.

— Не за что.

— Не начинай. Можно задать тебе один вопрос?

— Да?

— Гипотетический вопрос.

— Гипо… Что?

— Гипотетический. Гипотетический вопрос. Представь, что в баре тебе не заплатят. И скажут: ты уволен, вали отсюда.

— Ну?

— Они останутся должны тебе… Ну, скажем, пятьдесят тысяч иен.

— То есть около пятисот баксов, так?

— Примерно.

— О'кей.

— Так вот, тебе должны пятьдесят тысяч иен и отказываются платить.

— О'кей.

— Ну, так вот… Не знаю, как насчет твоего бара, но в большинстве каждую ночь босс снимает кассу и делает одно из двух. Либо везет в ночной депозитный ящик в банке, либо к себе домой. У этих парней не бывает телохранителей, и деньги они носят в сумках.

— Ты спрашиваешь, смог бы я отобрать у него деньги?

— Да.

— Но как?

— Ну не знаю. Прицепился бы за ним…

— Вырубил бы его и взял деньги?

— Конечно. Никто бы тебя не увидел. Все к тому времени разошлись бы по домам. А если все правильно сделать, то и сам этот парень тебя не увидит. Ты бы вышел сухим из воды. Ну так что? Пошел бы ты на это?

— А откуда мне знать, что меня никто не заметит?

— Поздняя ночь. Вокруг ни души. Можно надеть маску и перчатки. Если тебе так спокойнее. Почему ты так смотришь на меня?

— Не могу поверить, что мы говорим об этом. О маске и перчатках. Все это по-прежнему кажется очень рискованным. А что, если мне не удастся его вырубить? Это ведь только в кино все просто. А кроме того, если кого-нибудь ударить по голове слишком сильно, можно ненароком и убить.

— Ты все усложняешь. Забудь о том, что парня придется стукнуть. Представь, что сможешь подобраться к деньгам по-другому. Я имею в виду: взял бы ты деньги, если бы мог, или нет?

— Мы все еще обсуждаем мои пятьдесят тысяч, так?