Расследовать дело об убийстве Ковальчека – стало некому.

На сей раз Араб шел еще более извилистым путем, постоянно плутал – и дважды добрым людям приходилось указывать русскому путь к базару. Теперь он нес рюкзак, в котором было что-то прямоугольное.

Базар заканчивал торговлю с закатом, потому что правоверный мусульманин не должен работать после захода солнца. После захода солнца открывались многочисленные заведения, в которых хорошо подзаработавшие за день торговцы спускали денежки, творя всяческий харам. Считалось, что ночью Аллах этого харама не увидит, по крайней мере Раббани проповедовал именно так.

А заведения эти... тысяча и одна ночь. Восток...

Восток, где нет закона. Большое количество заведений было с детьми обоего пола, потому что детей в этой стране покупали и продавали на базаре, как скот. Многие предпочитали мальчиков – женщины в Афганистане от скотского обращения часто не доживали и до тридцати, богатые люди имели гаремы, иногда до сотни и больше женщин – поэтому у многих мужчин женщин не было вообще, и им ничего не оставалось, как удовлетворять свои мужские потребности с бачами. В отличие от России, где правоверные, подражая пророку Мохаммеду, имели только одну жену – здесь это считалось нормальным.

Были драки на потеху публике. В этих драках участвовали как рабы, так и свободные, но задолжавшие кому-то. Иногда драки шли до смерти, иногда – нет.

Популярны были петушиные бои – только в отличие от России здесь к шпорам боевых петухов прикрепляли острые пики или бритвы, и бои шли до смерти. Популярен тут был «бузкаши»[17], причем здесь для этого использовали не козла, а теленка, но ночью в бузкаши не играли, в него можно было играть только днем. Ночью бузкаши смотрели в записи и принимали денежные ставки на будущие игры.

Не стоит говорить про наркотики. В Афганистане наркотик – это норма жизни. Спиртного почти нет, литровая бутылка русской водки стоит сто золотых или почти сто пятьдесят афганей – для подавляющего большинства афганцев это неподъемная сумма. Гораздо дешевле насвай – жевательная смола конопли, которую носят в небольших, похожих на портсигары железных коробочках. Марихуана – здесь она растет, как сорняк, совершенно свободно – рви, сколько тебе нужно, причем афганская марихуана – лучшая в мире. Для крепости ее подмешивают в наргиле – курительный табак для кальяна. Ее курят те, кто находится в походе и устал, кому недоступна не то что женщина, но и бача[18]. Здесь, на базаре, косяк с марихуаной, конечно, стоит каких-то денег, но он так дешев, что его может позволить себе даже нищий.

Ошибается тот, кто думает, что восточный базар ночью спит. Восточный базар ночью... скрывается.

Покружившись по улицам Джелалабада, русский вышел к забору, но не там, где были ворота. И тотчас заметил за ним серую тень, возникшую из призрачной восточной ночи. Эта тень не стала бросаться на забор – она остановилась в нескольких сантиметрах от него, и дыхание ее было чуть слышно.

Собаки!

Самые страшные собаки этих мест. Нет, не афганские борзые, используемые как охотничьи и даже как декоративные собаки. Туркменские алабаи! Огромные, весом по сто и более килограммов, мохнатые псы, обладающие едва ли не человеческим разумом. Их не смогли использовать в армии, как ни пытались – хотя любой алабай порвал бы двух, а то и трех армейских немецких овчарок в куски. Все дело было в том, что немецкая овчарка, правильно выдрессированная, могла поладить с любым проводником, а проводники в армии менялись, она выполняла заученные команды, как живой автомат. Алабай не только не признает нового хозяина – если хозяин отдаст команду, алабай поступит так, как ему кажется правильным, а не так, как ему скомандовали. Чертовски разумная собака! Несколько собак все же служили в отрядах, занимающихся поиском наркокараванов, но они были не в русских, а в киргизских группах – в боевых отрядах прикрытия границы, набранных из воинственных, чувствующих себя в горах как дома, киргизов, желающих посвятить свою жизнь службе Белому царю. Точно так же, как чеченцы и осетины в своих боевых отрядах использовали кавказских овчарок – так киргизы использовали алабаев. Бывали случаи, когда пущенный по следу алабай задерживал группу вооруженных наркокурьеров в одиночку, не дожидаясь подхода проводника.

А здесь эта тварь охраняла рынок. Оно и понятно – тут и Хавала с наличными деньгами и золотом, тут и товар – не весь же унесешь домой, тут и рабы, готовые сбежать. Жаль, придется собаку убить, а возможно, не одну. Собаку как раз и жаль, не жаль людей. Наркоторговцы, работорговцы, убийцы – эти люди сами выбрали путь харама и беззакония, и убить их – значит, покарать, пресечь раз и навсегда беззаконие, вселить страх в сердца и других беззаконных. Собака виновата лишь в том, что честно служит хозяевам, а хозяева оказались последними подонками.

Но делать нечего. Придется убить.

Русский со странной кличкой Араб направился к воротам, идя рядом с забором и видя, что тень по ту сторону неотступно сопровождает его. Других не было, но их и не будет, алабаи умные бестии и не будут сбегаться в стаю, бросаясь в бессильной ярости на забор. Возможно даже, что собака тут одна, хотя нет... Слишком велика территория, как минимум две.

У ворот его уже ждали, как и было оговорено. Двое пехлеванов, оба вооруженные. Чуть дальше был виден еще один, к нему подбежала собака – понятно... Проводник.

– Ты русский?

– Да.

– К кому ты идешь, русский?

– Я гость Гульбеддин-хана.

– Проходи, русский.

Собака подошла к нему, втянула воздух. Размеры собаки были такие, что она была ему выше пояса, не собака – медведь.

На базаре пахло гнилью вперемешку с изысканными специями и благовониями. То тут, то там виднелись машины, оставленные прямо в торговых рядах, было довольно чисто – за этим следили. Сразу в нескольких местах кипела жизнь, из-за накрепко запертых ставень пробивался свет, слышались голоса. Тягучая восточная мелодия звучала рефреном, из каждого заведения разная – и вместе с тем неуловимо похожая.

Поворот. Тут идут ряды, они не простреливаются, тут можно спрятаться и оторваться от преследования. Вдвоем, но с детьми...

Черт!

– Сюда, русский.

Ночью все было не так. Ночь все меняла...

Гульбеддин-хан сидел в дальнем, прикрытом легкими шторками углу, солидный и могущественный, в халате из дорогой ткани. Перед ним стоял плов с бараниной на медном блюде, другие блюда, достархан был заставлен полностью, богатый достархан. В правой руке хана виднелся мундштук из дорогого дерева, шланг был длинным, уходил куда-то далеко, что было необычно, как правило, кальян ставят рядом с дорогими гостями. Араб знал принцип действия кальяна, втягиваешь воздух – и дым проходит через воду с ароматными добавками, очищаясь от тяжелых смол. Кальяном можно наслаждаться часами, это тебе не наспех выкуренная сигарета.

По правую руку от хозяина сидел еще один человек, со шрамом и изуродованной правой рукой, на которой не было двух пальцев полностью и одного – наполовину. Несмотря на это, человек управлялся обеими руками – судя по тому, как он ел плов. Кстати, плов он ел по-европейски, ложкой.

– Присоединись к нашему достархану, русский, и да не оставит тебя милостью Аллах, – церемонно проговорил Гульбеддин.

Русский присел перед достарханом по левую, не слишком почетную сторону от хозяина стола. Правая была занята.

– Аллахумма, барик ляна фи ма разакътана ва къына азабан-нар[19], – вознес ду’а русский, и двое, Гульбеддин-хан и второй, уставились на него.