— У меня просьба, Саня, — идя по коридору, сказал Меркулов, — веди себя сдержанно. Жалобы на тебя от­туда я уже показал. Думаю, что с них и начнется. Поэто­му не гоношись.

— Костя, за меня не бойся, имею такой аргумент, про­тив которого никакой генеральный не устоит, вот уви­дишь. Даже два аргумента.

Турецкий решил маленько блефануть, все равно ведь на пользу делу.

— А почему до сих пор не сказал? — Меркулов даже остановился.

— Ты сам и услышишь, если он пойдет на меня вой­ной. Как в анекдоте, помнишь? «Иду в атаку, если по­гибну, считайте меня коммунистом. Ну а нет — так нет». Вот и я. Не полезет, и я промолчу.

— Погоди, — Меркулов насупился так, будто перед ним стоял как минимум личный враг, — быстро выклады­вай! Ничего, подождет, — добавил, заметив нетерпеливое движение Александра Борисовича. — В двух словах!

— Ну если в двух… Я по Славкиному совету успел с утра встретиться с нашей правозащитницей. С Тимофе­евой, с Любовью Андреевной. И рассказал ей о делах. Кстати, и о тех жалобах, о которых ты мне сегодня рас­сказал. Думаешь, я не знал? Короче, она дала один дель­ный совет. Вот им и воспользуюсь.

— Какой совет? Ты понимаешь, Саня, что все это очень серьезно? И тут не до шуток! Либо каких-то там выступлений правозащитников.

— Не каких-то, Костя, это во-первых. А во-вторых, мотор уже запущен, и взлетит самолет или останется на земле, будет зависеть от главного диспетчера — то бишь от нашего генерального. Ему и думать, как на такое дело посмотрит президент. Я все сказал, о вождь мой! — И Александр сложил перед своим лбом ладони. — Бизоны сдохли, осталось одно…

— Перестань, — поморщился Меркулов. — Дай слово, что не полезешь без моей команды? Ну без моего знака?

— И каким он будет? — нахально ухмыльнулся Турец­кий.

— А ты сам увидишь…

Генеральный прокурор был хмур. Рассеянно переби­рал бумаги в папке, лежащей перед ним. Снял очки, же­стом предложил вошедшим садиться. Подвигал пухлы­ми губами и изрек:

— Тут на вас, Александр Борисович, поступило мно­го жалоб. Ну там самоуправство, грубость — это, в об­щем, обычные кляузы недовольных тем или иным раз­витием событий. Я не стал бы обращать на них присталь­ного внимания, если бы не одно обстоятельство… Они поступили к нам с резолюцией сотрудника кремлевской администрации — разобраться и принять немедленное решение. Вот так-с… — Он хлопнул ладонью по папке перед собой. — Что прикажете делать, а? Вот вы, Кон­стантин Дмитриевич, вы всегда защищаете Александра Борисовича. Что на этот раз скажете? Там ведь дошло уже до самоубийства! Человек не выдержал преследований и наложил на себя руки! И не просто гражданин икс, а вы­сокий государственный чиновник, народный судья!

— Он, с вашего разрешения, Владимир Анатольевич, председатель районного суда. Фамилия Слепнев.

— Благодарю вас, — генеральный сложил пальцы в замок и опустил на них подбородок. — И что дальше? Что вы этим хотите сказать?

— У нашего сотрудника, который занимался этим делом, есть точная копия его предсмертной записки. Цитирую: «Это у меня вынужденный уход. Стоя на краю, прошу пожалеть и не трогать мою семью, а я виноват — и сам выношу себе приговор». Написав сие, он застре­лился из табельного оружия. Извините, но какое я-то имею к этому отношение?

— Но, видимо, информация не беспочвенная?

— А почему не поставить вопрос наоборот? Именно беспочвенная, однако ловко притянутая за уши, посколь­ку другой у них под рукой просто не обнаружилось.

— Это вам кажется, — усмехнулся генеральный про­курор и снова открыл папку. Перебрал несколько стра­ничек, бросил: — Вон их сколько!

— И все на имя президента?

— Как вы угадали? — съязвил генеральный.

— Типичная провинциальная самонадеянность. Вам нужны объяснения, Владимир Анатольевич?

— Хотелось бы.

— Слушаюсь. — Турецкий взглянул на Костю, тот делал ему глазами знак: спокойно. — Читаю вам корот­кое официальное заявление районного прокурора Керимова в связи с теми событиями, по поводу которых гос­подин президент передал, как я понимаю, мне через вас, Владимир Анатольевич, указание разобраться и строго наказать виновных. Если что не так, поправьте, пожа­луйста, меня.

— Так, так, успокойтесь, — снисходительно заметил прокурор.

— Прекрасно. Цитирую. Документ имеется в деле. «Никаких жертв среди населения нет и не было. Это зло­стные слухи, распространяемые преступными элемента­ми, устраивающими в городе беспорядки, и поощряемые прямыми противозаконными действиями лиц, выдаю­щих себя за журналистов и действующих с единственной целью — накалить обстановку в городе и районе. То есть любыми путями дестабилизировать ее накануне выборов губернатора, а затем и мэра нашего города. Этого мы по­зволить не можем». Из всей этой филиппики правда лишь в одной фразе — «накануне выборов губернатора, а за­тем и мэра». Все остальное — откровенная ложь и подта­совка фактов.

— И у вас имеются доказательства?

— Я уже представил их на рассмотрение вашего за­местителя господина Меркулова.

— Вы читали, Константин Дмитриевич?

— Читал, Владимир Анатольевич. Это ужасно!

— Что именно?

— Факты, изложенные в заявлениях десятков пост­радавших от милицейского насилия — в самом неприг­лядном его виде, а также от допрошенных исполнителей преступных — нет другого слова — указаний своего ру­ководства. Документы подтверждают друг друга.

— Но тогда как же нам относиться к этому? — Гене­ральный прокурор концом сложенных очков отодвинул от себя папку с жалобами.

— Как ко всякой провокации. Желательно бы еще уточнить адресатов.

— А они и не скрывают своих имен.

— Тем более надо будет еще раз внимательно взгля­нуть на их собственную роль в указанных событиях.

— А что мы ответим администрации президента?

— Правду, Владимир Анатольевич.

— Хм… как у вас все просто… А ее ждут от нас? Такую?

— Я внимательно просмотрел отчет Александра Бо­рисовича в связи с проведенным предварительным след­ствием. Там надо будет кое-что поправить, убрать неко­торые оценочные резкости, естественные эмоции, но в принципе, я считаю, вполне… Докладывать президенту будете вы?

— Не думаю… Посмотрим, когда дойдет до этого дело… Значит, отчет вы написали, Александр Борисович?

— Так точно.

Генеральный поморщился — эта военная краткость всегда раздражала его. Он бы и китель со звездами не носил, если бы этикет не заставлял. И эти «слушаюсь», «так точно» он терпеть не мог. А Турецкий, зная это, обо­жал время от времени вставлять своему главному шефу этакие мелкие шпильки. Костя относился к ним неодоб­рительно, вот и сейчас хмурился, поглядывая на Саню.

Между тем генеральный прокурор перелистал не­сколько страничек и поднял глаза на своего первого по­мощника:

— А что там у вас случилось с начальником РУВД?

— Против подполковника Затырина у следственно- оперативной группы имеются серьезные улики в том, что он лично руководил действиями милиции и ОМОНа, вызванного, кстати, по его требованию, хотя он всячес­ки теперь от этого дела открещивается. Но неопровер­жимые факты — они имеются в деле — говорят против него. Генерал Грязнов, в тесном контакте с которым ра­ботала наша следственная группа, посоветовался со сво­им руководством и принял решение о временном отстра­нении — на период следствия — начальника РУВД и ото­брании у него подписки о невыезде.

— Да, но там же главный виновник, как сообщает­ся… э-э… вовсе не он, а командир ОМОНа? Сбежавший, кстати, от правосудия!

— Никак нет, Владимир Анатольевич, — ответил Ту­рецкий, краем глаза снова заметивший мелькнувшее на лице Кости недовольство, — командир ОМОНа майор внутренних войск Умаров явился, чтобы дать признатель­ные показания. А скрывался он некоторое время, как мы поняли, по той причине, что именно на него и собира­лось руководство областью и городом свалить главную долю вины за происшедшее. Показания имеются в деле.

— Так, допустим, а при чем здесь ваши совершенно непонятные угрозы в адрес губернатора… как его фами­лия? Вот, Кожаный Григорий Олегович. Уж он-то здесь при чем? Зачем было его фамилию полоскать?!