— Есть! — ошалев от неожиданности, протрубил Божок и, лишь сказав «есть», опомнился и засомневался в своем согласии: — Как это? В каком, так сказать, смысле?

— В прямом, — кивнул командир Дед. — Для ношения оружия. Так как сама она, по слабости сил, носить его не может. Держи!

Последнее касалось Камилии. Командир снял ППШ, висевший на шее, и кинул девочке. Камилия на лету схватила автомат, и не рыбак, а сразу поняла, что бывает, когда на удочку попадается большая рыба. Автомат с дулом, как у пушки, и магазином с целое колесо потянул ее книзу, и девочка едва удержалась, чтобы не упасть.

Простодушный Божок гоготнул, и смех его, как гром, раскатился по ущелью.

— Ну, ты! — прикрикнула Камилия, и великан тут же прикусил язык. Разозлившись, Камилия никому не давала спуску. Избалованная вниманием старших, она, чего греха таить, вела себя иногда как капризный ребенок. А тут было от чего выйти из себя. Мало того что он, Божок, был свидетелем ее позора — не удержала автомат! — еще и высмеял! Ну, а если он на этом не остановится? Если пойдет и обо всем расскажет партизанам? Камилия была умной девчонкой и понимала, что за этим может последовать: на-смеш-ки. В открытую — нет, в открытую, щадя ее, они не станут над ней смеяться, зато уж за спиной у нее отведут душу. Шуточкам-прибауточкам не будет конца: «Слышал, нет, как Божка к санитарке в оруженосцы сватали?..» И Камилия выбрала единственный ход. Она засмеялась и, язвя командира улыбкой, сказала:

— А я пошутила… Возьмите, пожалуйста, обратно! — и протянула Деду тяжелый автомат.

Глаза смеялись, а сердце замирало от страха: вдруг рассердится и накажет за насмешку? Но командир смотрел бесстрастно.

— А я так и понял, — сказал он, — но распоряжение остается в силе. Ты оруженосец, — кивнул он Божку, — а ты, — кивнул Камилии, — разведчица. — Камилия подобралась, слушая, и командир продолжал: — Задача: прочесать предгорье и вступить в связь с местными партизанами. Пароль при встрече: «С запада на восток как пройти?» Отзыв: «Так же, как с востока на запад». Легенда для врага: немая! Молчать, мычать и не сдаваться, пока Божок не выручит. Божок, таясь, идет сзади и страхует. Вопросы есть?

Вопросы были. У Божка. Что взять с собою, ППШ или снайперскую винтовку?

— Снайперскую, — сказал Дед и покосился на ППШ, который успел вернуть себе на шею. — Этот больше шумом бьет, чем пулей. А нам пока шуметь ни к чему…

И они ушли, как в воду нырнув, в зеленое море хвои, подступавшей к самой горе-стоянке партизанского отряда из соединения Александра Невского. Оглянувшись, Камилия удивилась: ну и гора! Не гора, а развал каменных книг, брошенных как попало и лежащих друг на друге то плашмя, то торчком. И деревья — сосна, ель, бук, — чудом проросшие сквозь каменные обложки книг-скал… И скалы-книги, чем выше, тем белее от выпавшего за зиму снега… И узкие, зияющие чернотой лазы пещер в этих скалах-книгах, давших приют отряду, с которым она, пионерка Камилия, прошагала так много долгих верст от родной украинской Ситовки до словацкого города Зволеня. Добрая, верная, строгая семья-отряд, прощай, до скорой встречи!

К опасности привыкаешь, как ко всему на свете. И, привыкнув, перестаешь бояться ее. А это плохо. Это притупляет бдительность и грозит бедой. Забывший об опасности лезет на рожон — мол, смелый и ничего не боюсь — и чаще других попадает в беду. Нет, смелым быть мало. Надо еще быть опасливым. Не сразу дался Камилии этот навык. Стыдно вспомнить как, но дался.

Однажды — еще там, на родине, близ родной Ситовки, — ее послали в разведку. Не одну, а с «мамой» Таней. С «мамой» в кавычках, потому что это была не родная ее мама, а названная. Всех партизанок, кто был старше ее, она называла мамами: мама Женя, мама Вера, мама Таня…

Где-то на дороге им повстречался старик-побирушка. Оглянулся и из рук в руки передал «маме» Тане пачку каких-то бумажек. Погрозил пальцем — молчок, мол! — и скрылся в кустарнике, подступавшем к дороге.

Камилия потянулась к «маме»: покажи! «Мама» показала, и Камилия обрадованно ахнула. В руках у «мамы» была пачка листовок.

— Десять штук, — сказала, пересчитав, «мама».

— Пять мне, пять тебе, — разделила Камилия. — Будем ходить и раздавать.

Но «мама» не приняла ни того, ни другого: ни «дочкиного» деления, ни «дочкиного» образа действия. Чиркнула спичкой и… сожгла бумажки.

Камилия чуть с ума не сошла, увидев, как они горят. Хотела выхватить и погасить, но «мама» Таня зло крикнула: «Не сметь!» — и Камилия нехотя подчинилась. Но в душе поклялась, что с такой трусихой, как «мама» Таня, ни за что не пойдет больше в разведку. Гнать будут, а не пойдет!

Увы, и часа не прошло, как она изменила свое мнение. Их задержали, едва они вошли в село. Два зеленошкурых гитлеровца и вислоусый украинец-староста. Обыскали с ног до головы и, ничего не найдя, с гневом обрушились на старика-побирушку, которого выволокли откуда-то из-за плетня.

— То не те, свят бог! — крестился провокатор-побирушка. — Те следом грядут!..

Но его не слушали и пинали, приговаривая что-то по-немецки.

Они вышли из села, и Камилия, смущаясь с непривычки, попросила у «мамы» Тани прощения.

— За что же? — удивилась «мама» Таня.

— Что я такая плохая, — мужественно призналась Камилия.

— Вот бы не подумала, — начала «мама» Таня, но Камилия не дала ей договорить.

— Вы бы не подумали, а я о вас… а я о вас подумала!

— Что же? — смеясь, спросила «мама» Таня.

— Что вы трусиха! — всхлипнула Камилия и, пряча лицо, рассказала, как это случилось.

А «мама» Таня, выслушав, вдруг сама попросила у нее прощения. На этот раз удивилась Камилия:

— За что же?

— За то, что я дала тебе повод так о себе подумать, — сказала «мама» Таня. — Не поделилась сразу подозрением, а, как все мы, старшие, подумала, придет время, сама поймет, что хорошо, что плохо. А это только звери своих детенышей одним личным примером учат. У людей кроме примера еще слово есть. Слово поучения. О нем-то я и забыла…

Но как ни раскаивалась «мама» Таня, Камилии все равно было стыднее, чем ей. Стыднее и страшнее. При мысли о том, что могло случиться, если бы они не сожгли листовки, а принесли их в село.

Сколько лет прошло, а урок не забывается.

Собака не волк, но не всякую собаку, да еще в лесу, сразу отличишь от волка. У Камилии на пояске нож в чехольчике — трофейный стилет, снятый с убитого фашиста. Служб у стилета не счесть сколько: растопки для костра настругать, консервы вскрыть, хлеба нарезать, штанину у раненого вспороть для перевязки, от врага при случае отбиться… Вот он враг — волк! Лезет прямо на нее. А может, не волк, собака, друг человека? Хорош друг! Пасть оскалил, уши насторожил, глаза кровью налил: вот-вот кинется! Мелькнуло где-то читанное: нормальный волк ни с того ни с сего на людей не нападет. Слабое утешение. А если волк ненормальный? Лучше не гадать, а самой изготовиться к бою!

Камилия выхватила стилет и, наставив лезвие на волка, стала ждать нападения.

Но волк не нападал. Обошел девочку и потрусил дальше, обнюхивая желтые ворсинки хвойного лесного ковра.

У Камилии отлегло от сердца. Пусть трусит! У него своя дорога, у нее своя, и очень хорошо, что они не пересеклись.

И вдруг, глянув на волка в профиль, Камилия узнала в нем… немецкую овчарку. По ногам узнала — сильным передним и поджарым задним, по бойцовской груди и острорылой морде. Да и как было не узнать! С такими на них не раз ходили каратели. Каратели! Не идут ли они следом?

Камилия постояла, прислушиваясь. Нет, все тихо. Да и лес какой-то напуганный. Стоит, затаясь, и шороха не проронит. От войны, что ли? А собака, откуда она взялась? Ей какое дело! Так-то оно так, но сколько она знает, фашисты овчарок на беглых пленных и на партизан натаскивали. Сунут головешку под нос — ищи! В лесу у партизан и беглых один очаг — костер. А он не только теплом делится, еще и дымом. Партизаны и беглые от костров, как головешки, пахнут. Она, если принюхаться, тоже лесным очагом пахнет. Но ее овчарка почему-то не тронула. А потому не тронула, что по следу шла. Да не за тем ли, кого она сама ищет? Тогда скорее за ней, за овчаркой! Она за овчаркой, Божок за ней. Вперед, разведка!